XXV
В Никольском, в саду, в тени высокого ясеня,
сидели на дерновой скамейке Катя с Аркадием; на земле возле них поместилась
Фифи, придав своему длинному телу тот изящный поворот, который у охотников
слывет "русачьей полежкой". И Аркадий и Катя молчали; он держал в
руках полураскрытую книгу, а она выбирала из корзинки оставшиеся в ней крошки
белого хлеба и бросала их небольшой семейке воробьев, которые, с свойственной
им трусливою дерзостью, прыгали и чирикали у самых ее ног. Слабый ветер,
шевеля в листьях ясеня, тихонько двигал взад и вперед, и по темной дорожке, и
по желтой спине Фифи, бледно-золотые пятна света; ровная тень обливала
Аркадия и Катю; только изредка в ее волосах зажигалась яркая полоска. Они
молчали оба; но именно в том, как они молчали, как они сидели рядом,
сказывалось доверчивое сближение; каждый из них как будто и не думал о
своем соседе, а втайне радовался его близости. И лица их изменились с тех
пор, как мы их видели в последний раз: Аркадий казался спокойнее, Катя
оживленнее, смелей.
- Не находите ли вы, - начал Аркадий, - что ясень
по-русски очень хорошо назван: ни одно дерево так легко и ясно не сквозит на
воздухе, как он.
Катя подняла глаза кверху и промолвила:
"Да", а Аркадий подумал: "Вот эта не упрекает меня за то, что я
красиво выражаюсь".
- Я не люблю Гейне, - заговорила Катя, указывая
глазами на книгу, которую Аркадий держал в руках, - ни когда он смеется, ни
когда он плачет; я его люблю, когда он задумчив и грустит.
- А мне нравится, когда он смеется, - заметил Аркадий.
- Это в вас еще старые следы вашего
сатирического направления... ("Старые следы! - подумал Аркадий. - Если б
Базаров это слышал!") Погодите, мы вас переделаем.
- Кто меня переделает? Вы?
- Кто? - Сестра; Порфирий Платонович, с которым вы
уже не ссоритесь; тетушка, которую вы третьего дня проводили в церковь.
- Не мог же я отказаться! А что касается до Анны
Сергеевны, она сама, вы помните, во многом соглашалась с Евгением.
- Сестра находилась тогда под его влиянием, так же как
и вы.
- Как и я! Разве вы замечаете, что я уже
освободился из-под его влияния?
Катя промолчала.
- Я знаю, - продолжал Аркадий, - он вам никогда не
нравился.
- Я не могу судить о нем.
- Знаете ли что, Катерина Сергеевна? Всякий раз,
когда я слышу этот ответ, я ему не верю... Нет такого человека, о котором
каждый из нас не мог бы судить! Это просто отговорка.
- Ну, так я вам скажу, что он... не то что мне не
нравится, а я чувствую, что и он мне чужой, и я ему чужая... да и вы ему
чужой.
- Это почему?
- Как вам сказать... Он хищный, а мы с вами ручные.
- И я ручной?
Катя кивнула головой.
Аркадий почесал у себя за ухом.
- Послушайте, Катерина Сергеевна: ведь это, в сущности,
обидно.
- Разве вы хотели бы быть хищным?
- Хищным нет, но сильным, энергическим.
- Этого нельзя хотеть... Вот ваш приятель этого и не
хочет, а в нем это есть.
- Гм! Так вы полагаете, что он имел большое влияние на
Анну Сергеевну?
- Да. Но над ней никто долго взять верх не может,
- прибавила Катя вполголоса.
- Почему вы это думаете?
- Она очень горда... я не то хотела сказать... она
очень дорожит своею независимостью.
- Кто же ею не дорожит? - спросил Аркадий, а у самого
в уме мелькнуло: "На что она?" - "На что она?" -
мелькнуло и у Кати. Молодым людям, которые часто и дружелюбно сходятся,
беспрестанно приходят одни и те же мысли.
Аркадий улыбнулся и, слегка придвинувшись к Кате,
промолвил шепотом:
- Сознайтесь, что вы немножко ее боитесь.
- Кого?
- Ее, - значительно повторил Аркадий.
- А вы? - в свою очередь спросила Катя.
- И я; заметьте, я сказал: и я.
Катя погрозила ему пальцем.
- Это меня удивляет, - начала она, - никогда
сестра так не была расположена к вам, как именно теперь, гораздо больше,
чем в первый ваш приезд.
- Вот как!
- А вы этого не заметили? Вас это не радует?
Аркадий задумался.
- Чем я мог заслужить благоволение Анны Сергеевны? Уж
не тем ли, что привез ей письма вашей матушки?
- И этим, и другие есть причины, которых я не скажу.
- Это почему?
- Не скажу.
- О! я знаю: вы очень упрямы.
- Упряма.
- И наблюдательны.
Катя посмотрела сбоку на Аркадия.
- Может быть, вас это сердит? О чем вы думаете?
- Я думаю о том, откуда могла прийти вам эта
наблюдательность, которая действительно есть в вас. Вы так пугливы,
недоверчивы; всех чуждаетесь...
- Я много жила одна: поневоле размышлять станешь.
Но разве я всех чуждаюсь?
Аркадий бросил признательный взгляд на Катю.
- Все это прекрасно, - продолжал он, - но люди в вашем
положении, я хочу сказать с вашим состоянием, редко владеют этим даром; до
них, как до царей, истине трудно дойти.
- Да ведь я не богатая.
Аркадий изумился и не сразу понял Катю. "И в
самом деле, имение-то все сестрино!" - пришло ему в голову; эта мысль ему
не была неприятна.
- Как вы это хорошо сказали! - промолвил он.
- А что?
- Сказали хорошо; просто, не стыдясь и не рисуясь.
Кстати: я воображаю, в чувстве человека, который знает и говорит, что он
беден, должно быть что-то особенное, какое-то своего рода тщеславие.
- Я ничего этого не испытала по милости сестры; я
упомянула о своем состоянии только потому, что к слову пришлось.
- Так; но сознайтесь, что и в вас есть частица
того тщеславия, о котором я сейчас говорил.
- Например?
- Например, ведь вы, - извините мой вопрос, - вы бы
не пошли замуж за богатого человека?
- Если б я его очень любила... Нет, кажется, и тогда бы
не пошла.
- А! вот видите! - воскликнул Аркадий и, погодя
немного, прибавил: - А отчего бы вы за него не пошли?
- Оттого, что и в песне про неровнюшку поется.
- Вы, может быть, хотите властвовать или...
- О нет! к чему это? Напротив, я готова покоряться,
только неравенство тяжело. А уважать себя и покоряться - это я понимаю;
это счастье; но подчиненное существование... Нет, довольно и так.
- Довольно и так, - повторил за Катей Аркадий. - Да,
да, - продолжал он, - вы недаром одной крови с Анной Сергеевной; вы так же
самостоятельны, как она; но вы более скрытны. Вы, я уверен, ни за что первая
не выскажете своего чувства, как бы оно ни было сильно и свято...
- Да как же иначе? - спросила Катя.
- Вы одинаково умны; у вас столько же, если не больше,
характера, как у ней...
- Не сравнивайте меня с сестрой, пожалуйста, -
поспешно перебила Катя, - это для меня слишком невыгодно. Вы как будто
забыли, что сестра и красавица, и умница, и... вам в особенности,
Аркадий Николаевич, не следовало бы говорить такие слова, и еще с таким
серьезным лицом.
- Что значит это: вам в особенности, - и из чего вы
заключаете, что я шучу?
- Конечно, вы шутите.
- Вы думаете? А что, если я убежден в том, что я
говорю? Если я нахожу, что я еще не довольно сильно выразился?
- Я вас не понимаю.
- В самом деле? Ну, теперь я вижу: я точно слишком
превозносил вашу наблюдательность.
- Как?
Аркадий ничего не ответил и отвернулся, а Катя
отыскала в корзинке еще несколько крошек и начала бросать их воробьям; но
взмах ее руки был слишком силен, и они улетали прочь, не успевши клюнуть.
- Катерина Сергеевна! - заговорил вдруг Аркадий, -
вам это, вероятно, все равно: но знайте, что я вас не только на вашу сестру,
- ни на кого в свете не променяю.
Он встал и быстро удалился, как бы испугавшись слов,
сорвавшихся у него с языка.
А Катя уронила обе руки вместе с корзинкой на
колени и, наклонив голову, долго смотрела вслед Аркадию. Понемногу алая
краска чуть-чуть выступила на ее щеки; но губы не улыбались, и темные
глаза выражали недоумение и какое-то другое, пока еще безымянное чувство.
- Ты одна? - раздался возле нее голос Анны
Сергеевны. - Кажется, ты пошла в сад с Аркадием.
Катя не спеша перевела свои глаза на сестру
(изящно, даже изысканно одетая, она стояла на дорожке и кончиком
раскрытого зонтика шевелила уши Фифи) и не спеша промолвила:
- Я одна.
- Я это вижу, - отвечала та со смехом, - он, стало
быть, ушел к себе?
- Да.
- Вы вместе читали?
- Да.
Анна Сергеевна взяла Катю за подбородок и приподняла ее
лицо.
- Вы не поссорились, надеюсь?
- Нет, - сказала Катя и тихо отвела сестрину руку.
- Как ты торжественно отвечаешь! Я думала найти его здесь
и предложить ему пойти гулять со мною. Он сам меня все просит об этом. Тебе
из города привезли ботинки, поди примерь их: я уже вчера заметила, что твои
прежние совсем износились. Вообще ты не довольно этим занимаешься, а у
тебя еще такие прелестные ножки! И руки твои хороши... только велики;
так надо ножками брать. Но ты у меня не кокетка.
Анна Сергеевна отправилась дальше по дорожке,
слегка шумя своим красивым платьем; Катя поднялась со скамейки и, взяв с
собою Гейне, ушла тоже - только не примерять ботинки.
"Прелестные ножки, - думала она, медленно и легко
всходя по раскаленным от солнца каменным ступеням террасы, - прелестные ножки,
говорите вы... Ну, он и будет у них".
Но ей тотчас стало стыдно, и она проворно побежала
вверх.
Аркадий пошел по коридору к себе в комнату;
дворецкий нагнал его и доложил, что у него сидит господин Базаров.
- Евгений! - пробормотал почти с испугом Аркадий,
- давно ли он приехал?
- Сию минуту пожаловали и приказали о себе
Анне Сергеевне не докладывать, а прямо к вам себя приказали провести.
"Уж не несчастье ли какое у нас дома? - подумал
Аркадий и, торопливо взбежав по лестнице, разом отворил дверь. Вид Базарова
тотчас его успокоил, хотя более опытный глаз, вероятно, открыл бы в
энергической по-прежнему, но осунувшейся фигуре нежданного гостя признаки
внутреннего волнения. С пыльною шинелью на плечах, с картузом на голове,
сидел он на оконнице; он не поднялся и тогда, когда Аркадий бросился с
шумными восклицаниями к нему на шею.
- Вот неожиданно! Какими судьбами! - твердил он,
суетясь по комнате, как человек, который и сам воображает и желает показать,
что он радуется. - Ведь у нас все в доме благополучно, все здоровы, не правда
ли?
- Все у вас благополучно, но не все здоровы, -
проговорил Базаров. - А ты не тараторь, вели принести мне квасу, присядь и
слушай, что я тебе сообщу в немногих, но, надеюсь, довольно сильных выражениях.
Аркадий притих, а Базаров рассказал ему свою дуэль с
Павлом Петровичем. Аркадий очень удивился и даже опечалился; но не почел
нужным это выказать; он только спросил, действительно ли не опасна рана его
дяди? и, получив ответ, что она - самая интересная, только не в
медицинском отношении, принужденно улыбнулся, а на сердце ему и жутко
сделалось, и как-то стыдно. Базаров как будто его понял.
- Да, брат, - промолвил он, - вот что значит с
феодалами пожить. Сам в феодалы попадешь и в рыцарских турнирах участвовать
будешь. Ну-с, вот я и отправился к "отцам", - так заключил Базаров,
- и на дороге завернул сюда... чтобы все это передать, сказал бы я, если б я
не почитал бесполезную ложь - глупостью. Нет, я завернул сюда - черт знает
зачем. Видишь ли, человеку иногда полезно взять себя за хохол да выдернуть
себя вон, как редьку из гряды; это я совершил на днях... Но мне захотелось
взглянуть еще раз на то, с чем я расстался, на ту гряду, где я сидел.
- Я надеюсь, что эти слова ко мне не относятся, -
возразил с волнением Аркадий, - я надеюсь, что ты не думаешь расстаться со
мной.
Базаров пристально, почти пронзительно взглянул на
него.
- Будто это так огорчит тебя? Мне сдается, что ты
уже расстался со мною. Ты такой свеженький да чистенький... должно быть,
твои дела с Анной Сергеевной идут отлично.
- Какие мои дела с Анной Сергеевной?
- Да разве ты не для нее сюда приехал из города,
птенчик? Кстати, как там подвизаются воскресные школы? Разве ты не влюблен в
нее? Или уже тебе пришла пора скромничать?
- Евгений, ты знаешь, я всегда был откровенен с
тобою; могу тебя уверить, божусь тебе, что ты ошибаешься.
- Гм! Новое слово, - заметил вполголоса Базаров. - Но
тебе не для чего горячиться, мне ведь это совершенно все равно. Романтик
сказал бы: я чувствую, что наши дороги начинают расходиться, а я просто
говорю, что мы друг другу приелись.
- Евгений...
- Душа моя, это не беда; то ли еще на свете
приедается! А теперь, я думаю, не проститься ли нам? С тех пор как я
здесь, я препакостно себя чувствую, точно начитался писем Гоголя к калужской
губернаторше. Кстати ж, я не велел откладывать лошадей.
- Помилуй, это невозможно!
- А почему?
- Я уже не говорю о себе; но это будет в высшей степени
невежливо перед Анной Сергеевной, которая непременно пожелает тебя видеть.
- Ну, в этом ты ошибаешься.
- А я, напротив, уверен, что я прав, - возразил
Аркадий. - И к чему ты притворяешься? Уж коли на то пошло, разве ты сам не для
нее сюда приехал?
- Это, может быть, и справедливо, но ты все-таки
ошибаешься.
Но Аркадий был прав. Анна Сергеевна пожелала
повидаться с Базаровым и пригласила его к себе через дворецкого. Базаров
переоделся, прежде чем пошел к ней: оказалось, что он уложил свое новое
платье так, что оно было у него под рукою.
Одинцова его приняла не в той комнате, где он так
неожиданно объяснился ей в любви, а в гостиной. Она любезно протянула ему
кончики пальцев, но лицо ее выражало невольное напряжение.
- Анна Сергеевна, - поторопился сказать Базаров, -
прежде всего я должен вас успокоить. Перед вами смертный, который сам
давно опомнился и надеется, что и другие забыли его глупости. Я уезжаю надолго,
и согласитесь, хоть я и не мягкое существо, но мне было бы невесело унести с
собою мысль, что вы вспоминаете обо мне с отвращением.
Анна Сергеевна глубоко вздохнула, как человек, только
что взобравшийся на высокую гору, и лицо ее оживилось улыбкой. Она
вторично протянула Базарову руку, и отвечала на его пожатие.
- Кто старое помянет, тому глаз вон, - сказала она,
- тем более что, говоря по совести, и я согрешила тогда если не
кокетством, так чем-то другим. Одно слово: будемте приятелями по-прежнему.
То был сон, не правда ли? А кто же сны помнит?
- Кто их помнит? Да притом любовь... ведь это чувство
напускное.
- В самом деле? Мне очень приятно это слышать.
Так выражалась Анна Сергеевна, и так выражался Базаров;
они оба думали, что говорили правду. Была ли правда, полная правда, в их
словах? Они сами этого не знали, а автор и подавно. Но беседа у них
завязалась такая, как будто они совершенно поверили друг другу.
Анна Сергеевна спросила, между прочим, Базарова,
что он делал у Кирсановых? Он чуть было не рассказал ей о своей дуэли с
Павлом Петровичем, но удержался при мысли, как бы она не подумала, что он
интересничает, и отвечал ей, что он все это время работал.
- А я, - промолвила Анна Сергеевна, - сперва
хандрила, Бог знает отчего, даже за границу собиралась, вообразите!..
Потом это прошло; ваш приятель, Аркадий Николаич, приехал, и я опять попала
в свою колею, в свою настоящую роль.
- В какую это роль, позвольте узнать?
- Роль тетки, наставницы, матери, как хотите
назовите. Кстати, знаете ли, что я прежде хорошенько не понимала вашей
тесной дружбы с Аркадием Николаичем; я находила его довольно
незначительным. Но теперь я его лучше узнала и убедилась, что он умен... А
главное, он молод, молод... не то, что мы с вами, Евгений Васильич.
- Он все так же робеет в вашем присутствии? - спросил
Базаров.
- А разве... - начала было Анна Сергеевна и,
подумав немного, прибавила: - Теперь он доверчивее стал, говорит со мною.
Прежде он избегал меня. Впрочем, и я не искала его общества. Они большие
приятели с Катей.
Базарову стало досадно. "Не может женщина не
хитрить!" - подумал он.
- Вы говорите, он избегал вас, - произнес он с холодною
усмешкой, - но, вероятно, для вас не осталось тайной, что он был в вас влюблен?
- Как? и он? - сорвалось у Анны Сергеевны.
- И он, - повторил Базаров с смиренным поклоном. -
Неужели вы этого не знали и я вам сказал новость?
Анна Сергеевна опустила глаза.
- Вы ошибаетесь, Евгений Васильич.
- Не думаю. Но, может быть, мне не следовало упоминать
об этом. - "А ты вперед не хитри", - прибавил он про себя.
- Отчего не упоминать? Но я полагаю, что вы и тут
придаете слишком большое значение мгновенному впечатлению. Я начинаю
подозревать, что вы склонны к преувеличению.
- Не будемте лучше говорить об этом, Анна Сергеевна.
- Отчего же? - возразила она, а сама перевела
разговор на другую дорогу. Ей все-таки было неловко с Базаровым, хотя она и
ему сказала, и сама себя уверила, что все позабыто. Меняясь с ним самыми
простыми речами, даже шутя с ним, она чувствовала легкое стеснение страха. Так
люди на пароходе, в море, разговаривают и смеются беззаботно, ни дать ни
взять, как на твердой земле; но случись малейшая остановка, появись малейший
признак чего-нибудь необычайного, и тотчас же на всех лицах выступит
выражение особенной тревоги, свидетельствующее о постоянном сознании постоянной
опасности.
Беседа Анны Сергеевны с Базаровым продолжалась
недолго. Она начала задумываться, отвечать рассеянно и предложила ему,
наконец, перейти в залу, где они нашли княжну и Катю. "А где же Аркадий
Николаич?" - спросила хозяйка и, узнав, что он не показывался уже более
часа, послала за ним. Его не скоро нашли: он забрался в самую глушь сада и,
опершись подбородком на скрещенные руки, сидел, погруженный в думы. Они были
глубоки и важны, эти думы, но не печальны. Он знал, что Анна Сергеевна сидит
наедине с Базаровым, и ревности он не чувствовал, как бывало; напротив, лицо
его тихо светлело; казалось, он и дивился чему-то, и радовался, и решался на
что-то.
|