 Увеличить |
XV
- Посмотрим, к какому разряду млекопитающих
принадлежит сия особа, - говорил на следующий день Аркадию Базаров,
поднимаясь вместе с ним по лестнице гостиницы, в которой остановилась
Одинцова. - Чувствует мой нос, что тут что-то не ладно.
- Я тебе удивляюсь! - воскликнул Аркадий. - Как?
Ты, ты, Базаров, придерживаешься той узкой морали, которую...
- Экой ты чудак! - небрежно перебил Базаров. - Разве
ты не знаешь, что на нашем наречии и для нашего брата "не ладно"
значит "ладно"? Пожива есть, значит. Не сам ли ты сегодня говорил,
что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого
старика - дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я
городским толкам не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный
губернатор, что они справедливы.
Аркадий ничего не отвечал и постучался в дверь номера.
Молодой слуга в ливрее ввел обоих приятелей в большую комнату, меблированную
дурно, как все комнаты русских гостиниц, но уставленную цветами. Скоро
появилась сама Одинцова в простом утреннем платье. Она казалась еще
моложе при свете весеннего солнца. Аркадий представил ей Базарова и с
тайным удивлением заметил, что он как будто сконфузился, между тем как
Одинцова оставалась совершенно спокойною, по-вчерашнему. Базаров сам
почувствовал, что сконфузился, и ему стало досадно. "Вот тебе раз! бабы
испугался!" - подумал он, и, развалясь в кресле не хуже Ситникова,
заговорил преувеличенно развязно, а Одинцова не спускала с него своих ясных
глаз.
Анна Сергеевна Одинцова родилась от Сергея
Николаевича Локтева, известного красавца, афериста и игрока, который,
продержавшись и прошумев лет пятнадцать в Петербурге и в Москве, кончил тем,
что проигрался в прах и принужден был поселиться в деревне, где, впрочем,
скоро умер, оставив крошечное состояние двум своим дочерям, Анне -
двадцати и Катерине - двенадцати лет. Мать их, из обедневшего рода
князей X... скончалась в Петербурге, когда муж ее находился еще в полной
силе. Положение Анны после смерти отца было очень тяжело. Блестящее
воспитание, полученное ею в Петербурге, не подготовило ее к перенесению
забот по хозяйству и по дому, - к глухому деревенскому житью. Она не
знала никого решительно в целом околотке, и посоветоваться ей было не с
кем. Отец ее старался избегать сношений с соседями; он их презирал, и они его
презирали, каждый по-своему. Она, однако, не потеряла головы и немедленно
выписала к себе сестру своей матери, княжну Авдотью Степановну Х...ю, злую и
чванную старуху, которая, поселившись у племянницы в доме, забрала себе все
лучшие комнаты, ворчала и брюзжала с утра до вечера и даже по саду гуляла не
иначе как в сопровождении единственного своего крепостного человека,
угрюмого лакея в изношенной гороховой ливрее с голубым позументом и в
треуголке. Анна терпеливо выносила все причуды тетки, исподволь занималась
воспитанием сестры и, казалось, уже примирилась с мыслию увянуть в глуши...
Но судьба сулила ей другое. Ее случайно увидел некто Одинцов, очень
богатый человек лет сорока шести, чудак, ипохондрик, пухлый, тяжелый и
кислый, впрочем, не глупый и не злой; влюбился в нее и предложил ей руку. Она
согласилась быть его женой, - а он пожил с ней лет шесть и, умирая, упрочил
за ней все свое состояние. Анна Сергеевна около года после его смерти не
выезжала из деревни; потом отправилась вместе с сестрой за границу, но
побывала только в Германии; соскучилась и вернулась на жительство в свое
любезное Никольское, отстоявшее верст сорок от города ***. Там у ней был
великолепный, отлично убранный дом, прекрасный сад с оранжереями: покойный
Одинцов ни в чем себе не отказывал. В город Анна Сергеевна являлась очень
редко, большею частью по делам, и то ненадолго. Ее не любили в
губернии, ужасно кричали по поводу ее брака с Одинцовым, рассказывали про
нее всевозможные небылицы, уверяли, что она помогала отцу в его шулерских
проделках, что и за границу она ездила недаром, а из необходимости скрыть
несчастные последствия... "Вы понимаете чего?" - договаривали
негодующие рассказчики. "Прошла через огонь и воду", - говорили о
ней; а известный губернский остряк обыкновенно прибавлял: "И через
медные трубы". Все эти толки доходили до нее, но она пропускала их
мимо ушей: характер у нее был свободный и довольно решительный.
Одинцова сидела, прислонясь к спинке кресел, и,
положив руку на руку, слушала Базарова. Он говорил, против обыкновения, довольно
много и явно старался занять свою собеседницу, что опять удивило Аркадия.
Он не мог решить, достигал ли Базаров своей цели. По лицу Анны Сергеевны
трудно было догадаться, какие она испытывала впечатления: оно сохраняло одно
и то же выражение, приветливое, тонкое; ее прекрасные глаза светились
вниманием, но вниманием безмятежным. Ломание Базарова в первые минуты
посещения неприятно подействовало на нее, как дурной запах или резкий звук;
но она тотчас же поняла, что он чувствовал смущение, и это ей даже польстило.
Одно пошлое ее отталкивало, а в пошлости никто бы не упрекнул Базарова.
Аркадию пришлось в тот день не переставать удивляться. Он ожидал, что
Базаров заговорит с Одинцовой, как с женщиной умною, о своих убеждениях и
воззрениях: она же сама изъявила желание послушать человека, "который
имеет смелость ничему не верить", но вместо того Базаров толковал о
медицине, о гомеопатии, о ботанике. Оказалось, что Одинцова не теряла
времени в уединении: она прочла несколько хороших книг и выражалась правильным
русским языком. Она навела речь на музыку, но, заметив, что Базаров не
признает искусства, потихоньку возвратилась к ботанике, хотя Аркадий и
пустился было толковать о значении народных мелодий. Одинцова продолжала
обращаться с ним, как с младшим братом: казалось, она ценила в нем
доброту и простодушие молодости - и только. Часа три с лишком длилась
беседа, неторопливая, разнообразная и живая.
Приятели наконец поднялись и стали прощаться. Анна
Сергеевна ласково поглядела на них, протянула обоим свою красивую белую
руку и, подумав немного, с нерешительною, но хорошею улыбкой проговорила:
- Если вы, господа, не боитесь скуки, приезжайте ко мне
в Никольское.
- Помилуйте, Анна Сергеевна, - воскликнул Аркадий,
- я за особенное счастье почту...
- А вы, мсье Базаров?
Базаров только поклонился - и Аркадию в
последний раз пришлось удивиться: он заметил, что приятель его покраснел.
- Ну? - говорил он ему на улице, - ты все того же
мнения, что она - ой-ой-ой?
- А кто ее знает! Вишь, как она себя заморозила! -
возразил Базаров и, помолчав немного, прибавил: - Герцогиня, владетельная
особа. Ей бы только шлейф сзади носить да корону на голове.
- Наши герцогини так по-русски не говорят, - заметил
Аркадий.
- В переделе была, братец ты мой, нашего хлеба
покушала.
- А все-таки она прелесть, - промолвил Аркадий.
- Этакое богатое тело! - продолжал Базаров, -
хоть сейчас в анатомический театр.
- Перестань, ради Бога, Евгений! Это ни на что не
похоже.
- Ну, не сердись, неженка. Сказано - первый сорт. Надо
будет поехать к ней.
- Когда?
- Да хоть послезавтра. Что нам здесь делать-то!
Шампанское с Кукшиной пить? Родственника твоего, либерального сановника,
слушать?.. Послезавтра же и махнем. Кстати - и моего отца усадьбишка
оттуда не далеко. Ведь это Никольское по *** дороге?
- Да.
- Optime [Превосходно (лат.)]. Нечего мешкать; мешкают одни дураки - да умники. Я
тебе говорю: богатое тело!
Три дня спустя оба приятеля катили по дороге в
Никольское. День стоял светлый и не слишком жаркий, и ямские сытые лошадки
дружно бежали, слегка помахивая своими закрученными и заплетенными
хвостами. Аркадий глядел на дорогу и улыбался, сам не зная чему.
- Поздравь меня, - воскликнул вдруг Базаров, - сегодня
двадцать второе июня, день моего ангела. Посмотрим, как-то он обо мне печется.
Сегодня меня дома ждут, - прибавил он, понизив голос... - Ну, подождут, что за
важность!
|
