XVIII
На следующий день, когда Одинцова явилась к чаю,
Базаров долго сидел, нагнувшись над своею чашкою, да вдруг взглянул на
нее... Она обернулась к нему, как будто он ее толкнул, и ему
показалось, что лицо ее слегка побледнело за ночь. Она скоро ушла к себе в
комнату и появилась только к завтраку. С утра погода стояла дождливая, не
было возможности гулять. Все общество собралось в гостиную. Аркадий достал
последний нумер журнала и начал читать. Княжна, по обыкновению своему,
сперва выразила на лице своем удивление, точно он затевал нечто неприличное,
потом злобно уставилась на него; но он не обратил на нее внимания.
- Евгений Васильевич, - проговорила Анна
Сергеевна, - пойдемте ко мне... Я хочу у вас спросить... Вы назвали вчера
одно руководство...
Она встала и направилась к дверям. Княжна посмотрела
вокруг с таким выражением, как бы желала сказать: "Посмотрите,
посмотрите, как я изумляюсь!" - и опять уставилась на Аркадия, но
он возвысил голос и, переглянувшись с Катей, возле которой сидел, продолжал
чтение.
Одинцова скорыми шагами дошла до своего кабинета.
Базаров проворно следовал за нею, не поднимая глаз и только ловя слухом тонкий
свист и шелест скользившего перед ним шелкового платья. Одинцова опустилась на
то же самое кресло, на котором сидела накануне, и Базаров занял вчерашнее свое
место.
- Так как же называется эта книга? - начала она
после небольшого молчания.
- Pelouse et Fremy, Notions generales...
- отвечал Базаров. - Впрочем, можно вам также порекомендовать Ganot, Traite elementaire
de physique experimentale [Гано, "Элементарный учебник
экспериментальной физики" (франц.)]. В этом сочинении рисунки
отчетливее, и вообще этот учебник...
Одинцова протянула руку.
- Евгений Васильевич, извините меня, но я позвала
вас сюда не с тем, чтобы рассуждать об учебниках. Мне хотелось
возобновить наш вчерашний разговор. Вы ушли так внезапно... Вам не будет
скучно?
- Я к вашим услугам, Анна Сергеевна. Но о чем бишь
беседовали мы вчера с вами?
Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова.
- Мы говорили с вами, кажется, о счастии. Я вам
рассказывала о самой себе. Кстати вот, я упомянула слово "счастие".
Скажите, отчего, даже когда мы наслаждаемся, например, музыкой, хорошим
вечером, разговором с симпатическими людьми, отчего все это кажется
скорее намеком на какое-то безмерное, где-то существующее счастие, чем
действительным счастьем, то есть таким, которым мы сами обладаем? Отчего
это? Или вы, может быть, ничего подобного не ощущаете?
- Вы знаете поговорку: "Там хорошо, где нас
нет", - возразил Базаров, - притом же вы сами сказали вчера, что вы не
удовлетворены. А мне в голову, точно, такие мысли не приходят.
- Может быть, они кажутся вам смешными?
- Нет, но они мне не приходят в голову.
- В самом деле? Знаете, я бы очень желала знать, о чем
вы думаете?
- Как? я вас не понимаю.
- Послушайте, я давно хотела объясниться с вами. Вам
нечего говорить, - вам это самим известно, - что вы человек не из числа
обыкновенных; вы еще молоды - вся жизнь перед вами. К чему вы себя
готовите? какая будущность ожидает вас? Я хочу сказать - какой цели вы
хотите достигнуть, куда вы идете, что у вас на душе? Словом, кто вы, что вы?
- Вы меня удивляете, Анна Сергеевна. Вам известно,
что я занимаюсь естественными науками, а кто я...
- Да, кто вы?
- Я уже докладывал вам, что я будущий уездный лекарь.
Анна Сергеевна сделала нетерпеливое движение.
- Зачем вы это говорите? Вы этому сами не верите.
Аркадий мог бы мне отвечать так, а не вы.
- Да чем же Аркадий...
- Перестаньте! Возможно ли, чтобы вы
удовольствовались такою скромною деятельностью, и не сами ли вы всегда
утверждаете, что для вас медицина не существует. Вы - с вашим самолюбием -
уездный лекарь! Вы мне отвечаете так, чтобы отделаться от меня, потому что вы
не имеете никакого доверия ко мне. А знаете ли, Евгений Васильевич, что я
умела бы понять вас: я сама была бедна и самолюбива, как вы; я прошла, может
быть, через такие же испытания, как и вы.
- Все это прекрасно, Анна Сергеевна, но вы меня
извините... я вообще не привык высказываться, и между вами и мною такое
расстояние...
- Какое расстояние? Вы опять мне скажете, что я
аристократка? Полноте, Евгений Васильич; я вам, кажется, доказала...
- Да и кроме того, - перебил Базаров, - что за охота
говорить и думать о будущем, которое большею частью не от нас зависит?
Выйдет случай что-нибудь сделать - прекрасно, а не выйдет - по крайней
мере тем будешь доволен, что заранее напрасно не болтал.
- Вы называете дружескую беседу болтовней... Или,
может быть, вы меня, как женщину, не считаете достойною вашего доверия?
Ведь вы нас всех презираете.
- Вас я не презираю, Анна Сергеевна, и вы это знаете.
- Нет, я ничего не знаю... но положим: я понимаю
ваше нежелание говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь
происходит...
- Происходит! - повторил Базаров, - точно я
государство какое или общество! Во всяком случае, это вовсе не любопытно; и
притом разве человек всегда может громко сказать все, что в нем
"происходит"?
- А я не вижу, почему нельзя высказать все, что имеешь
на душе.
- Вы можете? - спросил Базаров.
- Могу, - отвечала Анна Сергеевна после небольшого
колебания.
Базаров наклонил голову.
- Вы счастливее меня.
Анна Сергеевна вопросительно посмотрела на него.
- Как хотите, - продолжала она, - а мне все-таки что-то
говорит, что мы сошлись недаром, что мы будем хорошими друзьями. Я уверена,
что ваша эта, как бы сказать, ваша напряженность, сдержанность исчезнет
наконец?
- А вы заметили во мне сдержанность... как вы
еще выразились... напряженность?
- Да.
Базаров встал и подошел к окну.
- И вы желали бы знать причину этой сдержанности, вы
желали бы знать, что во мне происходит?
- Да, - повторила Одинцова с каким-то, ей еще
непонятным, испугом.
- И вы не рассердитесь?
- Нет.
- Нет? - Базаров стоял к ней спиною. - Так знайте же,
что я люблю вас, глупо, безумно... Вот чего вы добились.
Одинцова протянула вперед обе руки, а Базаров уперся
лбом в стекло окна. Он задыхался; все тело его видимо трепетало. Но это было
не трепетание юношеской робости, не сладкий ужас первого признания овладел им:
это страсть в нем билась, сильная и тяжелая - страсть, похожая на злобу и,
быть может, сродни ей... Одинцовой стало и страшно и жалко его.
- Евгений Васильич, - проговорила она, и невольная
нежность зазвенела в ее голосе.
Он быстро обернулся, бросил на нее пожирающий взор -
и, схватив ее обе руки, внезапно привлек ее к себе на грудь.
Она не тотчас освободилась из его объятий; но
мгновенье спустя она уже стояла далеко в углу и глядела оттуда на Базарова. Он
рванулся к ней...
- Вы меня не поняли, - прошептала она с торопливым
испугом. Казалось, шагни он еще раз, она бы вскрикнула... Базаров закусил губы
и вышел.
Полчаса спустя служанка подала Анне Сергеевне записку
от Базарова; она состояла из одной только строчки: "Должен ли я
сегодня уехать - или могу остаться до завтра?" - "Зачем уезжать?
Я вас не понимала - вы меня не поняли", - ответила ему Анна
Сергеевна, а сама подумала: "Я и себя не понимала".
Она до обеда не показывалась и все ходила взад и
вперед по своей комнате, заложив руки назад, изредка останавливаясь то перед
окном, то перед зеркалом, и медленно проводила платком по шее, на которой ей
все чудилось горячее пятно. Она спрашивала себя, что заставляло ее
"добиваться", по выражению Базарова, его откровенности, и
не подозревала ли она чего-нибудь... "Я виновата, - промолвила она
вслух, - но я это не могла предвидеть". Она задумывалась и краснела,
вспоминая почти зверское лицо Базарова, когда он бросился к ней...
"Или?" - произнесла она вдруг, и
остановилась, и тряхнула кудрями... Она увидала себя в зеркале; ее назад
закинутая голова с таинственною улыбкой на полузакрытых, полураскрытых глазах
и губах, казалось, говорила ей в этот миг что-то такое, от чего она сама
смутилась...
"Нет, - решила она наконец, - Бог знает, куда
бы это повело, этим нельзя шутить, спокойствие все-таки лучше всего на
свете".
Ее спокойствие не было потрясено; но она опечалилась и
даже всплакнула раз, сама не зная отчего, только не от нанесенного
оскорбления. Она не чувствовала себя оскорбленною: она скорее чувствовала
себя виноватою. Под влиянием различных смутных чувств, сознания уходящей
жизни, желания новизны она заставила себя дойти до известной черты, заставила
себя заглянуть за нее - и увидала за ней даже не бездну, а пустоту... или
безобразие.
|