Чарльз Диккенс «Лавка древностей»

Глава XXII

Остаток того дня и весь следующий прошли в хлопотах у семейства Набблс, для которого все, что касалось сборов и отъезда Кита, было делом не меньшей важности, чем если бы он готовился к путешествию в дебри Африки или кругосветному плаванию. Трудно себе представить, чтобы какой-нибудь другой сундучок открывали и закрывали столько раз в течение одних суток, сколько тот, где лежал гардероб Кита и прочие необходимые ему вещи, и во всяком случае ни один сундук не казался паре детских глазенок вместилищем таких сокровищ, какие являл изумленному взору маленького Джейкоба этот сундучище с тремя рубашками и соответствующим количеством чулок и носовых платков. Но вот за сундучком заехал возчик, на квартире которого, в Финчли, Кит должен был получить свой багаж на следующий день; и когда сундучок унесли из дома, семейству Набблс осталось размышлять над двумя вопросами: первый — не потеряет ли его возчик по дороге, или не солжет ли самым бессовестным образом, будто потерял; и второй — сознает ли мать, как она должна беречь себя в отсутствие сына.

— Я, по правде сказать, не думаю, чтобы он его действительно потерял, но соблазн уж очень велик! Эти возчики вечно прикидываются, будто вещь потеряна, — озабоченным тоном говорила миссис Набблс, касаясь первого вопроса.

— Совершенно верно, — Кит нахмурил брови. — Напрасно, мама, мы его отослали. Надо было кому-нибудь вместе с ним поехать.

— Теперь уж ничего не поделаешь, — сокрушалась она. — Но с нашей стороны это и глупо и нехорошо. Зачем вводить людей в соблазн!

Кит мысленно дал себе слово, что никогда больше не будет вводить возчиков в соблазн, разве только пустыми сундуками, и, придя к такому истинно христианскому решению, перешел ко второму вопросу.

— Ты, мама, смотри, не падай духом и не тоскуй без меня. Ведь я же смогу навещать вас, когда буду ездить в город, и письмецо тебе как-нибудь напишу; а пройдет три месяца, и, глядишь, мне отпуск дадут. Вот тогда увидишь, что будет! Мы сводим маленького Джейкоба в цирк, и он у нас узнает, что такое устрицы!

— В цирке, надо думать, нет ничего греховного, Кит, но мне все-таки как-то боязно, — сказала миссис Набблс.

— Я знаю, кто тебя наводит на такие мысли, — огорченным тоном проговорил Кит. — Это все ваша сектантская молельня, Маленькая скиния! Нет, мама, сделай мне одолжение — ходи туда пореже! Попомни мое слово: если твое доброе лицо, от которого у нас все светлеет в доме, станет постным, и если малыш тоже научится корчить постную физиономию и называть себя юным грешником (бедняжка!) и дьявольским отродьем (то есть порочить покойного отца), да если ты еще и Джейкоба собьешь с толку, меня это так огорчит, что я пойду и запишусь в солдаты и подставлю голову под первое пушечное ядро, которое полетит в мою сторону.

— Ох, Кит, какие ты страсти говоришь!

— Так и сделаю, вот увидишь! И опять же, если ты не хочешь, чтоб я затосковал и повесил нос на квинту, оставь на капоре тот бант, который ты чуть не спорола на прошлой неделе. Что за беда, если мы будем смотреть весело и веселиться, насколько это нам позволяет наша бедность? Неужто в моей душе есть что-то такое, из-за чего я должен превратиться в плаксивого, нудного ханжу, который и говорит с каким-то мерзким гнусавым пришепетыванием и перед всеми пресмыкается? А меня как раз на другое тянет. Вот послушай! Ха-ха-ха! Ведь смеяться человеку так же просто, как и ходить, двигаться, и для здоровья это так же полезно. Ха-ха-ха! Овца блеет, свинья хрюкает, лошадь ржет, птица поет-заливается, а я смеюсь. Ха-ха-ха! Разве не так, мама?

В смехе Кита было что-то заразительное, ибо его мать, хранившая до сих пор серьезный вид, вдруг улыбнулась, а потом начала вторить ему от всей души, и Кит еще раз сказал, что нет ничего естественнее, как смеяться, и залился пуще прежнего. Их громкий хохот разбудил малыша; он сразу понял, что происходит нечто приятное и радостное, и, очутившись у матери на руках, в припадке буйного веселья отчаянно задрыгал ножками. Это новое доказательство собственной правоты привело Кита в совершеннейший восторг, и он в полном изнеможении откинулся на спинку стула, трясясь от хохота и показывая на малыша пальцем; потом пришел в себя, снова фыркнул, снова пришел в себя — и так раза три подряд. Наконец он утер глаза и прочел молитву. А за ужином, хоть и скромным, их веселые голоса не умолкали.

На другой день рано утром столько было на прощанье поцелуев, объятий и слез (если нам будет дозволено коснуться здесь такой презренной темы), что многие юные джентльмены, которые, отправляясь в путешествие, оставляют позади дом — полную чашу, пожалуй сочтут это невероятным. Но вот, наконец, Кит вышел из дому и отправился пешком в Финчли, столь гордый своим видом, что Маленькая скиния немедленно изгнала бы его из своих стен, если бы он принадлежал к этой унылой секте.

Тем, кто интересуется костюмом Кита, сообщим вкратце, что на нем была не ливрея, а куртка цвета соли с перцем, стального цвета невыразимые, канареечный жилет и в придачу ко всему этому великолепию — сияющие, как зеркало, новые сапоги и необычайно жесткая глянцевитая шляпа, на которой можно было отбивать барабанную дробь, стуча по ней в любом месте костяшками пальцев. И в таком наряде он шествовал к коттеджу «Авель», удивляясь про себя, почему на него обращают так мало внимания, и приписывая это обстоятельство бесчувственности тех, кому приходится рано вставать.

Не столкнувшись ни с какими приключениями по дороге, если не считать встречи с мальчиком в шляпе без полей — точкой копии его старого головного убора, за что этому мальчику были даны последние три пенса, Кит подошел в положенное время к дому возчика, где, во славу рода человеческого, в целости и сохранности стоял его сундучок. Узнав от супруги этой безупречной личности, как пройти к коттеджу мистера Гарленда, он взвалил свой багаж на плечо и сразу же отправился туда.

Какой же это был очаровательный маленький коттедж — с тростниковой крышей, с тоненькими шпилями на коньках, с цветными стеклами в некоторых окнах величиной не более записной книжки! Справа от коттеджа стояла конюшня размером как раз для пони, а над ней была маленькая комнатка — размером как раз для Кита.

В окнах колыхались белые занавески и пели птицы, порхавшие в клетках, которые блестели, как золотые. По обеим сторонам дорожки и у входной двери были расставлены растения в кадках; сад пестрел пышными цветами, распространявшими вокруг сладкое благоухание. И в самом доме и снаружи все говорило об идеальной чистоте, идеальном порядке. В саду не было ни одной сорной травинки; судя по тому, что на дорожке лежали садовые перчатки, набор блестящих садовых инструментов и стояла корзина, мистер Гарленд уже успел поработать здесь ранним утром.

Кит огляделся по сторонам и пришел в восторг, снова огляделся и снова пришел в восторг — и так много раз подряд, потом все-таки заставил себя посмотреть в другом направлении и дернуть дверной колокольчик. Впрочем, даже после этого у него осталось достаточно времени на осмотр сада, так как на крыльцо никто не вышел, и, позвонив еще раза два-три, он сел на свой сундучок и приготовился ждать.

Кит звонил и звонил, а дверь ему все не отворяли. Но вот, когда он уже начал рисовать в своем воображении замки великанов, принцесс, привязанных за волосы к вбитым в стену колышкам, свирепых драконов, выползающих из ворот, и другие подобные ужасы, с которыми встречаются в сказках бедные юноши низкого звания при первом посещении чужих домов, — дверь вдруг тихо отворилась, и на порог вышла маленькая служаночка, очень опрятно одетая, скромная, серьезная и к тому же прехорошенькая.

— Вы Кристофер, сэр? — спросила она. Кит встал с сундучка и подтвердил, что он и есть Кристофер.

— Вы, наверно, давно звоните, — сказала сдужаночка, — но ваших звонков никто не слышал, мы все ловили пони.

Кит не сразу догадался, что это значит, но так как расспрашивать сейчас было некогда, он снова взвалил сундучок на плечи и последовал за девушкой в прихожую, сквозь открытую заднюю дверь которой взору его предстал мистер Гарленд, победоносно ведущий Вьюнка в поводу, после того как этот своевольный пони (о чем Кит узнал позднее) в течение одного часа сорока пяти минут бегал по маленькому загону позади дома, увертываясь от своих преследователей.

Старичок встретил Кита очень ласково, так же как и старушка, и последняя стала о нем еще лучшего мнения, когда он старательно, до зуда в подошвах, вытер ноги о циновку. Кита пригласили в столовую, и там его обновки подверглись тщательному осмотру, а после того как этот осмотр был произведен несколько раз подряд и вызвал всеобщее безграничное восхищение, его повели на конюшню (где пони оказал ему необычайно вежливый прием), а оттуда в очень чистую и уютную комнату, которую он уже видел со двора, а оттуда в сад, где, по словам старичка, ему предстояло работать и где старичок разговорился о том, сколько он всего сделает, чтобы Киту было у них хорошо, лишь бы Кит оказался достойным таких забот. Слушая все эти ласковые слова, Кит выражал свою благодарность как только мог и то и дело подносил руку к новой шляпе, отчего поля ее к концу их беседы заметно пострадали. Когда же старичок высказал то, что ему надо было высказать по части всяческих обещаний и советов, а Кит высказал то, что ему надо было высказать по части всяческих заверений в признательности, его снова передали старушке, а та призвала маленькую служаночку (которую звали Барбара) и велела ей отвести Кита вниз и дать ему подкрепиться с дороги.

И Кит пошел вниз и, спустившись по лестнице, очутился в такой кухне, каких, наверно, больше не бывает на белом свете, разве только в окнах игрушечных лавок! В этой кухне, где все сияло и сверкало и было чистенькое и опрятное, как сама Барбара, Кит сел за стол белоснежный, будто на нем лежала скатерть, и стал есть холодную говядину и пить эль, весьма неловко орудуя ножом и вилкой, так как эта еще неизвестная ему Барбара смотрела на него и следила за каждым его движением.

Впрочем, что могло быть страшного в этой незнакомой Барбаре, которая, вероятно, вела уединенный образ жизни и теперь то и дело заливалась румянцем, смущалась и, подобно Киту, не знала, что ей говорить и что делать. Кит посидел несколько минут, внимательно прислушиваясь к тиканью стенных часов, потом осмелился бросить любопытный взгляд на комод и увидел там среди посуды маленькую рабочую коробку Барбары с приоткрытой выдвижной крышкой, под которой прятались клубки ниток, и молитвенник Барбары, и сборник гимнов Барбары, и библию Барбары. Маленькое зеркальце Барбары висело на свету, у окна, а капор Барбары — на гвозде за дверью. Эти безмолвные признаки и свидетельства присутствия Барбары, как и следовало ожидать, заставили Кита взглянуть и на самое Барбару, которая в полном безмолвии лущила горох над блюдом. Но как только Кит посмотрел на ресницы Барбары и подумал в простоте душевной: «А какого же цвета у нее глаза?» — она возьми да и повернись к нему самую чуточку, и тогда эти две пары глаз мигом стрельнули в разные стороны; Кит нагнулся над тарелкой, Барбара над своим горохом — оба сами не свои от смущения, что выдали себя с головой.