 Увеличить |
Глава 6
Великими
победами своими
Прислав
гены навеки полководцы,
Но только
тот действительно герой,
Кто,
восхищаясь женской красотой,
Способен
с ее чарами бороться.
Мур
Дамы
семейства Уортон собрались у окна и с глубоким вниманием наблюдал?! за
описанной нами сценой.
Сара
смотрела на своих соотечественников с улыбкой, полной презрительного
равнодушия; ей не хотелось отдавать должное даже внешнему виду людей,
вооружавшихся, как она считала, во имя дьявольского дела — мятежа. Мисс Пейтон
любовалась великолепным зрелищем, гордая тем, что это были воины отборных
полков ее родной колонии; а Френсис волновало лишь одно чувство, захватившее ее
всю целиком.
Отряды
не успели еще соединиться, как острый глаз девушки выделил из всех прочих
одного всадника. Даже лошадь этого молодого воина, казалось ей, сознавала, что
она несет на себе человека необыкновенного. Копыта чистокровного боевого коня
едва касались земли — такой легкой и плавной была его поступь.
Драгун
сидел в седле с непринужденным спокойствием, показывавшим, что он уверен в себе
и в своей лошади; в его высокой, стройной, мускулистой фигуре ощущались и сила
и ловкость. Именно этому офицеру рапортовал Лоутон, и они въехали бок о бок на
лужайку перед домом мистера Уортона.
Командир
отряда на мгновение задержался и окинул взглядом дом. Несмотря на разделявшее
их расстояние, Френсис разглядела его черные блестящие глаза; сердце ее
забилось так сильно, что у нее перехватило дыхание. Когда всадник соскочил с
коня, она побледнела и, почувствовав, что у нес подгибаются колени, должна была
присесть на стул.
Офицер
наскоро отдал распоряжения своему помощнику и быстро пошел по лужайке к дому.
Френсис встала и покинула комнату. Он поднялся по ступенькам террасы и только
коснулся входной двери, как она уже распахнулась перед ним.
Френсис
уехала из города еще совсем юной, и ей не пришлось приносить в жертву тогдашней
моде свою природную красоту. Ее роскошные золотистые волосы не были истерзаны
щипцами парикмахера: они падали на плечи естественными, как у детей, локонами и
обрамляли лицо, сиявшее очарованием молодости, здоровья и простодушия. Глаза ее
говорили красноречивее всяких слов, но губы молчали; она протянула вперед свои
сложенные руки, и ее склоненная в ожидании фигурка была так прелестна, что
Данвуди на миг безмолвно застыл на месте.
Френсис
молча проводила его в комнату напротив той, в которой собрались ее родные, живо
обернулась к нему и, вложив обе свои руки в его руку, доверчиво промолвила:
— О
Данвуди, как я счастлива, что вижу вас, счастлива по многим причинам! Я привела
вас сюда, чтобы предупредить, что в соседней комнате друг, которого вы не ожидаете
здесь встретить.
— Каковы
бы ни были причины, — воскликнул молодой человек, целуя ее руки, — я
очень рад, что мы с вами наедине, Френсис! Испытание, которому вы подвергли
меня, жестоко; война и жизнь вдалеке друг от друга могут вскоре разлучить нас навеки.
— Мы
должны подчиняться необходимости, она сильнее нас. Но теперь не время для
разговоров о любви; я хочу сказать вам о другом, более важном деле.
— Но
что может быть важнее неразрывных уз, которые сделают вас моей женой! Френсис,
вы холодны ко мне.., к тому, кто в дни суровой службы и в тревожные ночи ни на
миг не забывал ваш образ.
— Дорогой
Данвуди, — растроганная до слез Френсис опять протянула ему руку, и ее
щеки снова загорелись ярким румянцем, — вы знаете мои чувства… Кончится
война, и ничто не помешает вам взять эту руку навеки… Но, пока в этой войне вы
противник моего единственного брата, я никогда не соглашусь связать себя с вами
узами более тесными, чем узы нашего родства. Вот и сейчас мой брат ждет вашего
решения: вернете ли вы ему свободу или пошлете на верную смерть.
— Ваш
брат! — вздрогнув и побледнев, вскрикнул Данвуди. — Объяснитесь..,
что за страшный смысл кроется в ваших словах?
— Разве
капитан Лоутон не сказал вам, что сегодня утром он арестовал Генри? — еле
слышно продолжала Френсис, устремив на жениха взгляд, полный тревоги.
— Он
доложил мне, что задержал переодетого капитана шестидесятого полка, не сказав,
где и когда, — так же тихо ответил майор и, опустив голову, закрыл лицо
руками, пытаясь скрыть свои чувства.
— Данвуди,
Данвуди! — теряя всю свою уверенность, воскликнула Френсис, вдруг
охваченная мрачным предчувствием. — Что означает ваше волнение?
Когда
майор поднял лицо, выражающее самое глубокое сострадание, она продолжала:
— Конечно,
конечно, вы не выдадите своего друга, вы не допустите, — чтобы мой брат..,
ваш брат.., умер позорной смертью.
— Френсис! —
с мукой в голосе воскликнул молодой человек. — Что я могу сделать?
— Сделать! —
повторила Френсис, глядя на него безумными глазами. — Неужели майор Данвуди
отдаст в руки врагов своего друга.., брата своей будущей жены?
— О,
не говорите со мной так сурово, дорогая мисс Уортон.., моя Френсис! Я готов
отдать жизнь за вас.., за Генри.., но я не могу нарушить свой долг, не могу
забыть о своей чести. Вы первая презирали бы меня, если бы я так поступил.
— Пейтон
Данвуди, — произнесла Френсис, и ее лицо покрылось пепельной
бледностью, — вы говорили мне.., вы клялись, что любите меня..
— Я
люблю вас! — горячо сказал молодой человек. Но Френсис знаком остановила
его и продолжала дрожащим от негодования голосом:
— Неужели
вы думаете, что я стану женой человека, обагрившего руки кровью моего единственного
брата!
— Френсис,
вы разрываете мне сердце! — сказал майор и замолчал, чтобы совладать с
собою; потом, силясь улыбнуться, добавил:
— В
конце концов, может быть, мы напрасно терзаем себя опасениями. Возможно, что,
когда я узнаю все обстоятельства, окажется, что Генри военнопленный, и только;
тогда я смогу отпустить его на честное слово.
Нет
чувства более обманчивого, чем надежда, н, видимо, молодости принадлежит
счастливое преимущество наслаждаться всеми радостями, какие она может принести.
А чем больше мы сами достойны доверия, тем белее склонны доверять другим и
всегда готовы думать, что произойдет то, на что мы уповаем.
Смутная
надежда молодого воина была выражена скорее взглядом, чем словами, но кровь
снова прилила к щекам подавленной горем девушки, и она промолвила:
— О,
конечно, нет никаких оснований для сомнения. Я знала.., знаю.., вы никогда не
оставите нас в нашей страшной беде!
Френсис
не смогла справиться с охватившим ее волнением и залилась слезами.
Одна из
самых приятных привилегий любви — это обязанность утешать тех, кого мы любим;
и, хотя проблеск надежды, мелькнувший перед ним, не очень успокоил майора
Данвуди, он не стал разочаровывать милую девушку, прильнувшую к его плечу. Он
вытирал слезы на ее лице, и к ней вернулась вера в безопасность брата и в
покровительство жениха.
Когда
Френсис оправилась и овладела собой, она поспешила проводить майора Данвуди в
гостиную и сообщить родным приятную новость, которую уже считала достоверной.
Майор
неохотно пошел за ней, предчувствуя беду, но через несколько мгновений он был
уже в кругу родственников и старался собрать все свое мужество, чтобы с
твердостью встретить предстоящее испытание.
Молодые
офицеры поздоровались сердечно и искренне. Капитан Уортон держался так, точно
не случилось ничего, что могло бы поколебать его самообладание.
Между
тем неприятная мысль, что он сам в какой-то мере причастен к аресту капитана
Уортона, смертельная опасность, грозившая его другу и надрывавшие сердце слова
Френсис породили в душе майора Данвуди тревогу, которую, несмотря на все своп
старания, он но мог скрыть. Остальные члены семейства Уортон приняли его тепло
и по-дружески — они были к нему привязаны и не забыли об услуге, которую он
недавно им оказал; к тому же выразительные глаза и зардевшееся лицо девушки,
вошедшей вместе с ним, красноречиво говорили, что они не обманутся в своих
ожиданиях. Поздоровавшись с каждым в отдельности, Данвуди кивком головы
приказал уйти солдату, которого осторожный капитан Лоутон приставил к
арестованному молодому Уортону, потом повернулся к нему и приветливо спросил:
— Умоляю
вас, Френсис, ни слова больше, если вы не хотите разбить мне сердце!
— Значит,
вы отказываетесь от моей руки? — поднявшись, сказала она с достоинством,
но ее бледность и дрожащие губы говорили о том, какая сильная борьба происходит
в ней.
— Отказываюсь!
Разве я не молил вашего согласия, не молил со слезами? Разве оно не венец всех
моих желаний на земле? Но жениться на вас при таких обстоятельствах было бы
бесчестием для нас обоих. Будем надеяться, что наступят лучшие времена. Генри
должны оправдать, быть может, его даже не станут судить. Я буду для него самым
преданным заступником, не сомневайтесь в этом и верьте мне, Френсис, Вашингтон
благоволит ко мне.
— Но
этот пропуск, злоупотребление доверием, на которое вы ссылались, ожесточат
Вашингтона против моего брата. Если бы мольбы и угрозы могли поколебать его
суровое представление о справедливости, разве погиб бы Андре? — С этими
словами Френсис в отчаянии выбежала из комнаты.
С минуту
Данвуди стоял как оглушенный, потом вышел, намереваясь оправдать себя в глазах
девушки и успокоить ее. В передней, разделявшей обе гостиные, он натолкнулся на
оборванного ребенка, который, быстро оглядев его, сунул ему в руку клочок
бумаги и тут же исчез. Все это произошло мгновенно, и взволнованный майор успел
лишь заметить, что посыльный был бедно одетым деревенским мальчуганом; в руке
он держал городскую игрушку и смотрел на нее с такой радостью, словно сознавал,
что честно заработал награду за выполненное поручение. Данвуди опустил глаза на
записку. Она была написана на обрывке грязной бумаги, малоразборчивым почерком,
однако ему удалось прочитать следующее: “Регулярные подходят — кавалерия и
пехота”.
Данвуди
вздрогнул. Позабыв обо всем, кроме обязанностей воина, он поспешно покинул дом
Уортонов. Быстро направившись к своему эскадрону, он увидел на одном из
отдаленных холмов мчавшегося галопом конного часового; прогрохотало несколько
выстрелов, и в следующее мгновение раздался призывный трубный звук: “К оружию!”
Когда майор достиг своего эскадрона, там все было в движении. Капитан Лоутон
верхом на лошади, пристально глядя на противоположный край долины, отдавал
приказания музыкантам, и его могучий голос гремел так же сильно, как и медные
трубы.
— Громче
трубите, ребята, пусть, англичане знают, что тут их ждет конец — виргинская кавалерия
не пропустит их дальше!
Отовсюду
начали стекаться разведчики и патрульные; один за другим они быстро рапортовали
командиру, и он отдавал четкие приказания с уверенностью, исключающей и мысль о
неповиновении. Только раз, повернув коня в сторону луга, раскинувшегося против
“Белых акаций”, Данвуди решился бросить взгляд на дом, и его сердце сильно
забилось, когда он увидел фигуру женщины: она стояла заломив руки у окна той
комнаты, где он виделся с Френсис. Расстояние было слишком велико, чтобы
разглядеть ее черты, но майор не сомневался, что это была его невеста.
Бледность скоро сошла с его лица, и взгляд утратил выражение печали. Когда
Данвуди подъезжал к месту, где, как он думал, должна была произойти битва, на
его загорелых щеках появился румянец. Солдаты, смотревшие в лицо своего
командира, как в зеркало, отражающее их собственную участь, с радостью увидели,
что он полон воодушевления и в его глазах горит огонь, как это всегда бывало
перед боем. После возвращения дозорных и находившихся в отсутствии драгун
численность кавалерийского отряда достигла почти двухсот человек. Кроме того,
была еще небольшая группа крестьян, обычно служивших проводниками; они были
вооружены и в случае надобности вливались в отряд в качестве пехотинцев: теперь
они по приказу майора Данвуди разбирали заборы, которые могли помешать движению
кавалерии. Пехотинцы быстро и успешно справились с этим делом и вскоре заняли
место, отведенное им в предстоящем бою.
От своих
разведчиков Данвуди получил все сведения о неприятеле, необходимые ему для дальнейших
распоряжений. Долина, на которой майор намеревался развернуть военные действия,
понижалась от подножия тянувшихся по обеим се сторонам холмов до середины;
здесь она переходила в пологий естественный луг, на котором извивалась
небольшая речушка, порой разливавшаяся и удобрявшая его. Эту речку можно было
легко перейти вброд: только в одном месте, где она сворачивала на восток, ее
берега были обрывисты и мешали движению конницы. Тут через речку был переброшен
простой деревянный мост, такой же, как тот, что находился в полумиле от “Белых
акаций”.
Крутые
холмы, окаймлявшие долину с восточной стороны, местами врезались в нее скалистыми
выступами, чуть ли не вдвое сужая ее. Тыл кавалерийского эскадрона находился
поблизости от группы таких скал, и Данвуди приказал капитану Лоутону отойти с
двумя небольшими отрядами под их прикрытие. Капитан повиновался угрюмо и
нехотя; впрочем, его утешала мысль о том, какое страшное действие произведет на
врага его внезапное появление со своими солдатами. Данвуди хорошо знал Лоутона
и послал его именно туда, так как опасался его горячности в бою, но в то же время
не сомневался, что он будет тут как тут, как только понадобится его помощь.
Капитан Лоутон мог забыть об осторожности только в виду неприятеля; во всех
других случаях жизни выдержка и проницательность оставались отличительными
чертами его характера (правда, когда ему не терпелось вступить в бой, эти
качества ему порой изменяли). По левому краю долины, где Данвуди предполагал
встретить неприятеля, примерно на милю тянулся лес. Туда отошли пехотинцы и
заняли позицию неподалеку от опушки, откуда было удобно открыть рассеянный, но
сильный огонь по приближающейся колонне англичан.
Конечно,
не следует думать, что все эти приготовления остались незамеченными обитателями
“Белых акаций”; напротив, эта картина вызывала в них самые разнообразные
чувства, какие только могут волновать сердца людей., Один мистер Уортон не ждал
для себя ничего утешительного, каков бы ни был исход сражения. Если победят
англичане, его сын будет освобожден, но какая судьба ждет его самого? До сих
пор ему удавалось держаться в стороне при самых затруднительных обстоятельствах.
Его имущество чуть было не пошло с молотка из-за того, что сын служил в
королевской, или, как ее называли, регулярной, армии. Покровительство
влиятельного родственника, занимавшего в штате видный политический пост, и
собственная неизменная осторожность уберегли мистера Уортона от такой боды. В
душе он был убежденным сторонником короля; однако, когда прошлой весной, после
возвращения из американского лагеря, раскрасневшаяся Френсис объявила ему о
своем намерении выйти замуж за Данвуди, мистер Уортон дал согласие на брак с
мятежником не только потому, что желал своей дочери счастья, но и потому, что
больше всего ощущал потребность в поддержке республиканцев. Если бы теперь
англичане спасли;
Генри,
общественное мнение сочло бы, что отец с сыном действовали заодно против
свободы штатов; если же Генри останется в плену и предстанет перед судом,
последствия будут еще ужаснее. Как ни любил мистер Уортон богатство, своих
детей он любил еще больше. Итак, он сидел, наблюдая за движением войск, и
рассеянное, безучастное выражение лица выдавало слабость его характера.
Совершенно
иные чувства волновали сына. Капитана Уортона поручили охране двух драгун; один
из них ровным шагом ходил взад и вперед по террасе, другому велели находиться
неотлучно при пленнике. Молодой человек наблюдал за распоряжениями Данвуди с
восхищением, к которому примешивались серьезные опасения за своих друзей.
Особенно ему не нравилось, что в засаде засел отряд под командой капитана
Лоутона, — из окон дома было отчетливо видно, как тот, желая умерить свое
нетерпение, шагает перед рядами своих солдат. Генри Уортон несколько раз
окидывал комнату быстрым испытующим взглядом, в надежде найти возможность
бежать, но неизменно встречал глаза часового, устремленные на него с
бдительностью Аргуса. Со всем пылом молодости Генри Уортон рвался в бой, однако
вынужден был оставаться пассивным зрителем сцены, в которой с радостью стал бы
действующим лицом.
Мисс
Пейтон и Сара смотрели на приготовления к битве, испытывая самые разнообразные
чувства, и наиболее сильным из них была тревога за капитана; но, когда женщинам
показалось, что близится начало кровопролития, они с присущей им пугливостью
ушли подальше, в Другую комнату. Не такой была Френсис. Она вернулась в
гостиную, где недавно рассталась с Данвуди, и с глубоким волнением следила из
окна за каждым его шагом. Она не замечала ни грозных сборов к битве, ни перемещения
войск — перед глазами у нее был лишь тот, кого она любила, и она глядела на
него с восторгом и в то же время цепенея от ужаса. Кровь прилила к ее сердцу,
когда молодой воин проехал перед солдатами, воодушевляя и ободряя каждого;
черед минуту она вся похолодела при мысли, что отвага, которой она так
восхищается, быть может, разверзнет могилу между ней и любимым. Френсис не
отрывала от него глаз, пока у нее хватало сил.
На лугу,
слева от дома мистера Уортона, в тылу войска, стояло несколько человек, занятых
совсем другим делом, чем все остальные. Их было трое: двое взрослых мужчин и
мальчик-мулат. Главным среди них был высокий мужчина, такой тощий, что он
выглядел великаном. Безоружный, в очках, он стоял возле своей лошади и,
казалось, уделял одинаковое внимание сигаре, книге и тому, что происходило на
равнине перед его взором. Этим людям Френсис и решила послать записку, адресованную
Данвуди. Торопясь, она набросала карандашом: “Зайдите ко мне, Пейтон, хотя бы
на минутку”. Из подвала, где помещалась кухня, вышел Цезарь и стал осторожно
пробираться вдоль задней стены коттеджа, чтобы не попасться на глаза шагавшему по
веранде стражу, который весьма решительно запретил кому бы то ни было выходить
из дому. Негр протянул записку высокому джентльмену и попросил передать ее
майору Данвуди. Тот, к кому обратился Цезарь, был полковым хирургом, и у
африканца застучали зубы, когда он увидел на земле инструменты, приготовленные
для будущих операций. Однако сам доктор, казалось, посмотрел на них с большим
удовольствием, когда, оторвав взгляд и приказал мальчику отнести записку
майору; потом он не спеша опустил глаза на раскрытую страницу и снова углубился
в чтение. Цезарь медленно направился к дому, но тут третий персонаж, судя по
одежде — младший чин в этом хирургическом ведомстве, сурово спросил, “не желает
ли он, чтоб ему оттяпали ногу”. Вероятно, вопрос напомнил Цезарю, для чего
существуют ноги, ибо он пустил их в ход с такой прытью, что очутился у террасы
одновременно с майором Данвуди, который приехал верхом. Дюжин часовой, стоявший
на посту, вытянулся и, пропуская офицера, взял на караул, но едва закрылась
дверь, как он повернулся к Цезарю и сурово сказал:
— Слушай,
черномазый, если ты еще раз выйдешь из дома без спросу, я сделаюсь цирюльником
и этой бриг вой сбрею твои черные уши.
Не
дожидаясь еще одного предупреждения, Цезарь быстрехонько скрылся на кухне,
бормоча какие-то слова, среди которых чаще всего слышались: “живодеры”,
“мятежники” и “мошенники”.
— Майор
Данвуди, — обратилась Френсис к своему жениху, — возможно, я была
несправедлива к вам.., если мои слова показались вам резкими…
Девушка
не смогла совладать со своим волнением и залилась слезами.
— Френсис, —
пылко воскликнул Данвуди, — вы бываете резки и несправедливы, только когда
сомневаетесь в моей любви!
— О
Данвуди, — промолвила она рыдая, — вы скоро отправитесь в бой, и ваша
жизнь будет в опасности, но помните, что есть сердце, счастье которого зависит
от вашего благополучия. Я знаю, вы отважны, будьте же благоразумны…
— Ради
вас? — восхищенно спросил молодой человек.
— Ради
меня, — ответила Френсис едва слышно и упала ему на грудь.
Данвуди
прижал ее к сердцу и хотел что-то сказать, но в эту минуту с южного края долины
донесся трубный звук. Майор нежно поцеловал свою невесту в губы, разжал
обнимавшие его руки и поспешил к месту боя.
Френсис
бросилась на кушетку, спрятала голову под подушку и, натянув на, лицо шаль,
чтобы ничего не слышать, лежала, пока не смолкли крики сражающихся и не заглох
треск ружей и топот лошадиных копыт.
|
