Глава 17
Есть
люди, чьи подвижные черты
Не могут
утаить движений сердца;
У них
надежда, жалость и любовь,
Как в
зеркале, находят отраженье
Но
трезвый опыт учит нас скрывать
Тепло
души за маской лицемерной,
Необходимой
в этом мире лживом.
Дуо
Офицер,
которому Данвуди доверил разносчика, передал своего поднадзорного сержанту охраны.
Подарок капитана Уортона не преминул оказать испытанное действие на молодого
лейтенанта: все предметы вокруг покачивались и подпрыгивали у него перед
глазами, и это навело его на мысль, что не мешало бы подкрепиться сном. Наказав
сержанту не сводить глаз с арестованного, он закутался в плащ, растянулся на
скамье перед камином и вскоре обрел желанный покой.
Позади
дома тянулся грубо сколоченный сарай; в глубине его была отгорожена небольшая каморка,
служившая кладовой для мелких земледельческих орудий. Однако в те времена
беззакония все, что имело какую-нибудь ценность, быстро растаскивали; когда же
появилась Бетти Фленеган и окинула зорким взглядом этот уголок, она сразу же
решила устроить там склад для своих пожитков и убежище для собственной особы.
Туда же снесли запасы оружия и кое-какое имущество отряда. Все эти сокровища
находились под надзором часового, который шагал взад и вперед по сараю, охраняя
тыл штаб-квартиры. Другой солдат, стороживший неподалеку от дома и
присматривавший за лошадьми офицеров, мог наблюдать за наружной стеной. Сарай
был без окон и лишь с одной дверью, поэтому предусмотрительный сержант
рассудил, что лучшего места для узника не найти — пускай себе сидит здесь до
часа казни. Сержант Холлистер пришел к такому решению по многим причинам; одной
из них было отсутствие маркитантки, которая пристроилась возле очага на кухне и
любовалась во сне отрядом виргинцев, атакующим неприятеля, причем свист,
исходивший из ее носа, она принимала за звуки горна. Вторая причина проистекала
из взглядов сержанта на жизнь и на смерть, благодаря которым этот ветеран слыл
в своей среде редким образчиком благочестия и добродетели. Ему было уже за
пятьдесят, и половину своей жизни он провел в армии. Но раз ему приходилось
видеть, как люди неожиданно умирают; впечатление, которое производило на него
это зрелище, резко отличалось от того, какое оно обычно производило на других,
и в своем отряде он считался не только самым степенным, по и достойным
наибольшего доверия солдатом. В награду за верность капитан Лоутон назначил его
своим ординарцем.
В
сопровождении Бёрча сержант молча подошел к клетке, которая должна была стать
местом заключения; открыв одной рукой дверь, другой он поднял фонарь, чтобы
Осветить разносчику его тюрьму. Сержант уселся на бочонок с любимым напитком
Бетти, жестом предложил Бёрчу сесть на второй и поставил фонарь на пол.
Некоторое время он внимательно смотрел на узника, а потом сказал:
— Судя
по вашему лицу, вы встретите смерть как храбрый человек. Я привел вас в такое
место, где вас никто не потревожит и вы сможете спокойно собраться с мыслями.
— Ужасное
место для прощания с жизнью, — заметил Гарви, оглядывая с безучастным
видом жалкую комнатушку.
— Не
все ли равно, — возразил старый вояка, — где человек выстраивает свои
мысли, чтобы произвести им последний смотр перед судом на том свете. У меня тут
есть книжечка, я всегда ее почитываю, когда мы собираемся в бой, и полагаю, что
в трудные минуты жизни она приносит большое утешение.
С этими
словами он вытащил из кармана библию и протянул ее разносчику. Бёрч взял книгу
с должным почтением, но вид у него был рассеянный и глаза блуждали, из чего
сержант заключил, что страх подавил все другие его чувства. И тогда, чтобы
утешить разносчика, он повел такую речь:
— Если
что-нибудь мучает вас, теперь самое время снять с души эту тяжесть… Если вы причинили
кому-нибудь зло, поверьте слову честного драгуна, я протяну вам руку помощи,
чтоб восстановить справедливость.
— Редкий
человек не причинил кому-нибудь зла, — отозвался разносчик, снова бросив
на своего стража рассеянный взгляд.
— Что
верно, то верно.., все мы грешны, но бывает, иногда сделаешь такое, о чем потом
сожалеешь. Ведь не хочется умирать с тяжелым грехом на совести.
Гарви
уже успел основательно разглядеть помещение, где ему предстояло провести ночь,
но не нашел никаких путей к бегству. Надежда — чувство, которое последним
покидает человеческое сердце, вот почему Гарви вдруг пристально посмотрел на
сержанта. Он так уставился на его загорелое лицо, что тот опустил глаза перед
этим испытующим взором.
— Меня
учили складывать бремя грехов к стопам спасителя, — ответил разносчик.
— Оно,
конечно, так, — согласился драгун, — но справедливость надо
восстанавливать, пока не поздно. С тех пор как началась война, для страны
настали времена, полные жестоких событий, и многие лишились своей кровной
собственности. Моя чувствительная совесть с трудом примиряется, даже если
отбирают чужое добро по закону.
— Эти
руки, — сказал Гарви, протягивая свои худые, костлявые пальцы, —
долгие годы трудились, но никогда робели.
— Вот
и хорошо, если так, — произнес добродетельный солдат, — теперь это
приносит вам, конечно, большое утешение. Есть три великих греха, и если ни один
из них не лежит на совести, то человек, милостью божьей, может надеяться
выдержать испытание и попасть на небо; эти грехи: грабеж, убийство и
дезертирство.
— Благодарение
богу, — с жаром воскликнул Гарви, — я никогда не лишал жизни своего
ближнего!
— Когда
убиваешь в честном бою, выполняешь только свой долг. Ежели дело не правое, вина
за убийство, знаете сами, падает на нацию, и человек наказывается здесь, на
земле, вместе со всем народом; но преднамеренное убийство в глазах господа бога
почти то же самое, что дезертирство.
— Я
никогда не был солдатом и потому не мог дезертировать, — сказал разносчик
и с удрученным видом заслонил лицо рукой.
— Но
дезертир не только тот, кто бросает знамя полка, хотя это, конечно, худший
случай измены; дезертир и тот, кто бросает родину в трудное для нее время.
Разносчик
закрыл лицо обеими руками. Он весь дрожал. Сержант с подозрением посмотрел на
него, но добродушие пересилило неприязнь, и он продолжал гораздо мягче:
— Все
же я думаю, этот грех может быть прощен, если искренне раскаяться в нем; не все
равно, как и когда умереть? Главное — умереть христианином и не трусом. Советую
вам помолиться, потом отдохнуть, это придаст вам и мужества я благочестия. Нет
никакой надежды на прощение: полковник Синглтон строго-настрого распорядился
казнить вас, как только вас захватят. Да.., да.., ничто по может спасти вас.
— Вы
верно сказали! — воскликнул Гарви. — Слишком поздно… Я сам уничтожил
свою единственную возможность на спасение, но он-то в конце концов восстановит
мое доброе имя.
— О
чем это вы? — спросил сержант, у которого вдруг пробудилось любопытство.
— Да
так, ни о чем, — ответил разносчик и опустил голову, чтобы не встретиться
глазами с внимательным взглядом сержанта.
— А
кто такой “он”?
— Никто, —
отрезал Гарви.
— “Ни
о чем” да “никто” теперь не помогут, — заключил сержант,
поднимаясь. — Ложитесь-ка на постель миссис Фленеган и сосните малость,
утром я вовремя вас разбужу; от всей души хотел быть вам полезным, уж очень мне
не по нутру, когда человека вешают, словно пса.
— Но
вы могли бы спасти меня от позорной смерти, — сказал Гарви, вскакивая и
хватая драгуна за руку. — О, чего бы только я не дал вам за это в награду.
— А
как спасти? — спросил сержант, глядя на него с удивлением.
— Вот, —
вымолвил разносчик, доставая из-за пазухи несколько гиней, — это мелочь в
сравнении с тем, что я дам, если вы поможете мне бежать.
— Будь
вы даже тот, чье изображение вычеканено на золотых монетах, я все равно не
пошел бы на такое преступление, — ответил драгун с негодованием и бросил
деньги на пол. — Будет вам, несчастный, примиритесь-ка лучше с господом;
только это может помочь вам теперь.
Сержант
взял фонарь и ушел с возмущенным видом, оставив разносчика во власти печальных
дум о своей неминуемой участи. Отчаяние охватило Гарви, и он бессильно
опустился на соломенный тюфяк маркитантки, а сержант в это время отдавал
распоряжения часовым. Свои наставления солдату, охранявшему Бёрча в сарае,
Холлистер закончил такими словами:
— Ты
ответишь своей жизнью, если он сбежит. Пусть до утра никто не входит в чулан и
не выходит оттуда.
— Но, —
возразил солдат, — мне приказано впускать и выпускать маркитантку, когда
только ей вздумается.
— Так
и быть, ее можешь пускать, но смотри, как бы негодяй разносчик не удрал,
спрятавшись у нее в юбках. — И сержант продолжал обход, отдавая такие же
распоряжения часовым, охранявшим сарай.
После
ухода сержанта в каморке заключенного сначала было тихо, потом караульный
услышал тяжелое дыхание, вскоре перешедшее в мерный храп крепко спящего
человека. Солдат расхаживал перед дверью, дивясь подобному равнодушию к жизни,
которое позволяет предаваться спокойному сну на пороге могилы. Впрочем, к этим
размышлениям не примешивалась жалость: имя Гарви Бёрча с давних пор было всем
ненавистно в отряде. Кроме сержанта, выказавшего участие к узнику, вероятно,
никто из драгун не обошелся бы с ним так добродушно, и каждый из них точно так
же отверг бы предложенную им взятку, хотя, быть может, по причинам и но столь
возвышенным. Убедившись, что разносчик наслаждается сном, которого сам он был
лишен, караульный почувствовал нечто вроде досады; его раздражало такое явное
проявление безразличия к казни — самой суровой военной каре за измену делу
свободы Америки.
Драгун
не раз порывался насмешками и бранью пробудить от сна разносчика, но втайне
сознавал жестокость такого постыдного поступка, да и привычка к дисциплине
останавливала его.
Размышления
часового прервала маркитантка; она появилась в дверях кухни и, едва держась на
ногах, принялась на чем свет стоит поносить офицеров, которые так расшумелись,
что не дали ей поспать у очага. Из ее ругательств часовой кое-как понял, в чем
было дело, но все его усилия объясниться со взбешенной женщиной оказались
тщетными, и он впустил ее в каморку, так и не растолковав, что там ужо кто-то
есть. Сначала послышался шум, свидетельствовавший о том, что грузное тело Бетти
опустилось на кровать, затем наступила тишина, нарушаемая лишь ровным дыханием
разносчика, а через несколько минут он уже опять захрапел, словно никто и не
потревожил его. Тут как раз пришла смена. Часовой был уязвлен неуважением
разносчика к смерти. Передав сменившему его товарищу приказание сержанта, он
сказал, уходя:
— Можешь
согреваться пляской, Джон. Слышишь, шпион-разносчик настроил свою скрипку; не
успеешь оглянуться, как и Бетти заведет шарманку.
Шутка
вызвала громкий смех у караульных. В эту минуту дверь каморки отворилась, и
снова показалась Бетти. Слегка пошатываясь, она направилась к кухне.
— Стой! —
крикнул часовой, схватив ее за платье. — Уж не спрятала ли ты шпиона у
себя в кармане? , — Разве не слышишь, как этот жулик храпит у меня в
комнате, болван ты эдакий! — воскликнула Бетти, вся дрожа от
ярости. — Так-то вы обращаетесь с почтенной вдовой — впустили к ней в
комнату мужчину, лоботрясы!
— Подумаешь!
Не все ли тебе равно, если завтра его повесят. Слышишь, он и сейчас уже спит, а
завтра уснет навек.
— Убери
лапы, разбойник! — завопила маркитантка, оставив в руках у солдата
бутылку, которую ему удалось вырвать у нее. — Уж я найду на вас управу, я
спрошу капитана Джека, он ли приказал поместить в мою комнату
висельника-шпиона! На мою вдовью кровать, ворюга ты этакий!
— Тише,
старая ведьма, — со смехом сказал солдат, на минуту отрываясь от бутылки,
чтобы перевести дыхание. — Этак ты разбудишь джентльмена… Неужели ты
можешь потревожить последний сон человека?
— Я
пойду разбужу капитана Джека, разбойник окаянный, я приведу его сюда! Уж он-то
наведет порядок, всем вам не поздоровится за оскорбление одинокой вдовы!
С этими
словами, только вызвавшими у часовых смех, Бетти обошла сарай и нетвердой походкой
отправилась искать защиты у своего любимца — капитана Лоутона. Однако ни
капитан, ни маркитантка этой ночью тут больше не появлялись, и ничто уже не
нарушало покоя разносчика: к удивлению всех караульных, он по-прежнему громко
храпел, показывая этим, что мысль о виселице ничуть его не волнует.
|
