XIII
В это утро Бернару пришлось убедиться, что для таких щедрых
натур, как он, нет большей радости, чем радовать другого. Эта радость была ему
заказана. Он только что блестяще выдержал экзамен, но так как подле него не
было никого, с кем он мог бы поделиться этим приятным известием, то оно
тяготило его. Бернар хорошо знал, что самое большее удовлетворение оно
доставило бы его отцу. У него мелькнула даже мысль, не пойти ли сейчас к
Профитандье и не рассказать ли ему о своем успехе; однако гордость его
удержала. Эдуард? Оливье? Но им показалось бы, что он придает слишком большое
значение аттестату. Он стал бакалавром. Эка невидаль! Самое трудное теперь
только начиналось.
Во дворе Сорбонны он увидел одного товарища, который,
подобно ему, только что выдержал экзамен, но теперь стоял в стороне от других и
плакал. Этот юноша был в трауре. Бернар знал, что недавно он потерял мать.
Невольный порыв симпатии увлек его к сироте; он приблизился к нему, но потом,
из-за ложного стыда, прошел мимо. Товарищ, увидев, что Бернар подходит и затем
удаляется, устыдился своих слез; он уважал Бернара, и его огорчило то, что он
принял за презрение.
Бернар отправился в Люксембургский сад. Он сел на скамейку в
той самой части сада, где встретился с Оливье в день, когда просил у него
ночлега. Было еще почти тепло, и лазурь улыбалась Бернару сквозь голые уже
ветви деревьев. Было совсем не похоже, что дело идет к зиме; весело щебетали
птицы, введенные в заблуждение погодой. Но Бернар не глядел на сад; он видел
перед собой необъятный океан жизни. Поверхность океана бороздят морские пути,
но глаз не в состоянии различить их, и Бернар не знал, по какому ему придется
плыть.
Так сидел он, погруженный в раздумья, как вдруг увидел
ангела, приближавшегося к нему поступью скользящей и столь легкой, что,
чувствовалось, его способна выдержать поверхность вод. Бернар никогда не видел
ангелов, но он не усомнился ни на минуту и, когда ангел сказал ему: «Пойдем»,
встал и послушно последовал за ним. Он чувствовал не большее изумление, чем
если бы это происходило во сне. Впоследствии он старался припомнить, взял ли
его ангел за руку; в действительности, однако, они не прикасались друг к другу
и даже шли не сближаясь. Они возвратились вместе во двор Сорбонны, где Бернар
оставил сироту; теперь он твердо решил заговорить с ним, но двор был пуст.
В сопровождении ангела Бернар направился в церковь Сорбонны,
куда ангел вошел первым и где Бернар никогда не бывал. По церкви блуждали еще и
другие ангелы, но Бернар не мог узреть их. Неведомый покой снизошел на Бернара.
Ангел подошел к главному алтарю и преклонил колени; Бернар последовал примеру
ангела и опустился на колени рядом с ним. Он не верил ни в какого Бога и
поэтому не мог молиться, но сердце его было исполнено любовной потребности
принести дар, жертву; он предлагал себя. Волнение его было так смутно, что
никакие слова не могли бы выразить его; но вдруг раздалось пение органа.
"Ты точно так же предлагал себя Лауре, – сказал ангел,
и Бернар почувствовал, что у него по щекам катятся слезы. – Пойдем, следуй за
мной".
Когда ангел увлекал его, Бернар чуть не наткнулся на одного
из своих прежних товарищей, который тоже выдержал устный экзамен. Бернар считал
его тупицей и удивлялся, что его приняли. Тупица не заметил Бернара; Бернар же
увидел, как тот сунул церковному сторожу в руку серебряную монетку на свечку.
Бернар пожал плечами и вышел.
Когда он оказался на улице, то заметил, что ангел покинул
его. Бернар зашел в табачную лавку – ту самую, где Жорж неделю назад сбыл свою
фальшивую монету. С тех пор ему удалось сбыть их еще немало. Бернар купил пачку
папирос и закурил. Почему ангел скрылся? Значит, ему не о чем было говорить с
ним?…
Пробил полдень. Бернар чувствовал голод. Возвратиться в
пансион? Пойти к Оливье и разделить с ним завтрак Эдуарда?… Он ощупал карман и,
убедившись, что денег у него достаточно, зашел в ресторан. Когда он
позавтракал, нежный голос прошептал:
"Пришло время подвести итог".
Бернар обернулся. Ангел снова был подле него.
"Нужно будет решиться, – говорил он. – До сих пор ты
жил на авось. Что же, и впредь предоставишь случаю располагать тобой? Ты хочешь
отдать свои силы на служение какому-то делу. Нужно выяснить, какому
именно".
"Научи меня, веди меня", попросил Бернар.
Ангел привел Бернара в зал, полный народу. В глубине зала
стояла эстрада, а на эстраде – стол, покрытый красным сукном. Сидящий за столом
еще молодой человек держал речь.
– Огромное безумие, – говорил он, – думать, будто мы
способны что-то открыть. Мы обладаем только тем, что получили. Каждый из нас
еще в юности должен понять, что мы зависим от прошлого и прошлое это нас
обязывает. Им определено все наше будущее.
Когда он развил до конца эту мысль, его место заступил
другой оратор, который сначала рассыпался в похвалах по адресу своего
предшественника, а затем обрушился на тех самонадеянных людей, которые
отваживаются жить без доктрины и руководиться собственным умом.
– Одна доктрина завещана нам, – говорил он. – Она
просуществовала уже много веков. Это, несомненно, лучшая из всех доктрин и
единственная; каждый из нас должен исполниться сознанием ее правоты. Это
доктрина нашей страны, которой приходится дорого платить за свою ошибку всякий
раз, как она отрекается от нее. Нельзя быть добрым французом, не зная ее,
нельзя добиться настоящего успеха, не действуя в ее духе.
За вторым оратором последовал третий, который поблагодарил
первых двух за то, что ими так хорошо была очерчена их программа; затем установил,
что эта программа требовала не более и не менее как возрождения Франции
усилиями каждого члена их партии. Он называл себя человеком действия,
утверждал, что всякая теория находит завершение и доказательство своей
правильности в практике и что всякий истинный француз должен быть борцом.
– Но увы! – прибавил он. – Сколько распыленных,
погубленных сил! Какого величия достигла бы наша родина, каким блеском покрыла
бы она себя, как возросла бы ценность каждого из ее сынов, если бы эти силы
были упорядочены, если бы деятельность каждого подчинялась правилам, если бы
каждый знал свое место в стройных рядах!
Во время его речи присутствующих стали обходить молодые
люди, раздавая листки с заявлением о желании вступить в партию, которые нужно
было только подписать.
"Ты хотел предложить себя, – сказал тогда ангел. – Что
же ты медлишь?"
Бернар взял один из листков, текст которых начинался
словами: "Торжественно обязуюсь…" Он прочел, затем взглянул на ангела
и увидел, что тот улыбается; затем взглянул на собрание и узнал среди молодых
людей новоиспеченного бакалавра, который несколько времени тому назад ставил в
церкви свечку в благодарность за успешно выдержанный экзамен; и вдруг, немного
подальше, заметил своего старшего брата, которого не видел с тех пор, как покинул
отчий дом. Бернар не любил его, и в нем возбуждало некоторую ревность внимание,
которое как будто оказывал ему отец. Он нервно скомкал листок.
"Ты находишь, что мне нужно подписаться?"
"Да, конечно, если ты сомневаешься в себе", –
отвечал ангел.
"Теперь у меня исчезли всякие сомнения", – сказал
Бернар и далеко отшвырнул бумажку.
Оратор между тем продолжал свою речь. Когда Бернар начал
снова слушать его, он обучал собравшихся верному средству никогда не
заблуждаться, заключавшемуся в полном отказе от собственных суждений и в
постоянном подчинении суждениям старших.
"Кто такие эти старшие? – спросил Бернар и вдруг
загорелся страшным негодованием. – Если ты поднимешься на эстраду, – сказал он
ангелу, – и схватишься с ним в рукопашную, ты, наверное, одолеешь его…"
Но ангел с улыбкой сказал:
"Это с тобой я хочу побороться. Сегодня вечером,
хочешь?"
"Да", – ответил Бернар.
Они покинули зал и вышли на большие бульвары. Толпа, которая
толкалась там, состояла с виду исключительно из богатых людей, каждый казался
уверенным в себе, равнодушным к другим, но озабоченным.
"Неужели это картина счастья?" – спросил Бернар,
который почувствовал, что сердце его наполняется слезами.
Затем ангел повел Бернара в бедные кварталы, о степени
нищеты которых Бернар раньше не подозревал. Спускался вечер. Они долго блуждали
между высокими мрачными домами, которые населяли болезнь, проституция, стыд,
преступление и голод. Тогда только Бернар взял ангела за руку, но ангел
отвернулся от него и заплакал.
В этот день Бернар не обедал; придя в пансион, он не пошел к
Саре, как все последние вечера, а отправился прямо в комнату, которую занимал с
Борисом.
Борис уже лежал в кровати, но не спал. Он перечитывал при
свете полученное им утром письмо Брони.
"Боюсь, – писала его подруга, – что больше никогда не
увижусь с тобой. Вернувшись в Польшу, я простудилась. У меня кашель, и, хотя
доктор скрывает, я чувствую, что дни мои сочтены".
Услышав шаги Бернара. Борис спрятал письмо под подушку и
поспешно задул свечу.
Бернар ощупью разыскал свою кровать. Ангел вошел в комнату
вместе с ним, но, хотя ночь не была очень темная, Борис видел только Бернара.
– Ты спишь? – тихо спросил Бернар. Так как Борис не
ответил, Бернар решил, что он спит.
"Теперь давай вступим в единоборство", – сказал
Бернар ангелу.
И всю ночь до рассвета они боролись.
Борис смутно видел, как Бернар ворочается. Он подумал, что
это его манера молиться, и решил не прерывать его. Между тем ему очень хотелось
поговорить, потому что он был сильно подавлен. Он встал и опустился на колени у
кровати. Ему хотелось молиться, но он мог только прорыдать:
О Броня, ты, которая зришь ангелов, ты, которая должна была
открыть мне глаза, ты покидаешь меня! Броня, что будет со мной без тебя? Что со
мной будет?
Бернар и ангел были слишком заняты, чтобы услышать его. Они
боролись до зари. Ангел ушел, не будучи побежденным, но и не одержав победы.
Когда позже Бернар тоже вышел из комнаты, он встретился в
коридоре с Рашелью.
– Мне нужно поговорить с вами, – сказала она ему. Голос
ее был так печален, что Бернар сразу понял, что она собиралась сказать ему. Он
ничего не ответил, опустил голову и вследствие вспыхнувшей в нем жалости к
Рашели вдруг возненавидел Сару, и наслаждение, которое он испытывал с нею,
стало ему отвратительным.
|
