XV
– Я боялся, что ваш брат не исполнит моего поручения, –
сказал Робер де Пассаван, увидев входящего Оливье.
– Я не опоздал? – спросил Оливье, ступая робко, почти
на цыпочках. В руке он держал шляпу, которую Робер у него отобрал.
– Положите же ее сюда. Располагайтесь поудобнее. Вот в
этом кресле, мне кажется, вы будете чувствовать себя как дома. Вы нисколько не
опоздали, если судить по часам, но мое желание видеть вас опережало время. Вы
курите?
– Благодарю вас, – сказал Оливье, отстраняя портсигар,
который протягивал граф де Пассаван. Он отказывался из скромности, хотя ему
очень хотелось отведать тонких душистых папирос, вероятно русских, аккуратными
рядами лежащих в портсигаре.
– Да, я очень рад, что вы смогли прийти. Я боялся, что
вы слишком заняты подготовкой к экзаменам. Когда они у вас?
– Через десять дней письменный. Но теперь я мало
занимаюсь. Мне кажется, что я готов и больше всего боюсь переутомиться.
– Однако не отказались бы вы взять на себя сейчас еще
одну работу?
– Нет… если только она не слишком обременительна.
– Я сейчас объясню, для чего просил вас прийти ко мне.
Прежде всего, чтобы доставить себе удовольствие снова видеть вас. Как-то в
театральном фойе мы начали в антракте один разговор… То, что вы мне тогда
сказали, меня сильно заинтересовало. Вы, наверное, уже забыли об этом, не
правда ли?
– О, нет, помню, – ответил Оливье, которому казалось,
что тогда разговор шел о пустяках.
– Сейчас у меня есть одно предложение к вам… Я думаю,
вы знаете некоего юношу по фамилии Дюрмер? Ведь это один из ваших товарищей?
– Я только что расстался с ним.
– Ах, вы встречаетесь?
– Да, мы должны были встретиться в Лувре, чтобы
поговорить о журнале, который он будет редактировать.
Робер разразился громким, принужденным смехом:
– Ха! ха! ха! Редактор… Дюрмер – редактор… Он высоко
берет… Он в самом деле сказал вам это?
– Уже давно твердит мне об этом.
– Да, я думаю об этом уже довольно давно. Как-то
случайно я спросил его, согласен ли он читать со мной рукописи; он сейчас же
назвал это – быть главным редактором; я не мешал ему, и вдруг… Это в его стиле,
вы не находите? Каков хват! Его следует немного одернуть… Вы в самом деле не
курите?
– Пожалуй, но немного, – сказал Оливье, беря на этот
раз папиросу. – Спасибо.
– Позвольте мне сказать вам, Оливье… вы ничего не
имеете против того, чтобы я называл вас Оливье? Мне как-то странно обращаться к
вам «господин»: вы слишком молоды; с другой стороны, я слишком близок с вашим
братом Винцентом, чтобы называть вас Молинье. Так вот, позвольте мне сказать
вам, Оливье, что я неизмеримо больше доверяю вашему вкусу, чем вкусу Сиди
Дюрмера. Не согласитесь ли вы взять на себя литературное руководство журналом?
Понятно, в какой-то степени под моим наблюдением, по крайней мере на первых
порах. Но я предпочитаю, чтобы моя фамилия не стояла на обложке. Потом объясню
вам почему… Может быть, выпьете стаканчик портвейну, а? У меня он весьма
недурен.
Он достал из стоявшего подле него шкафчика бутылку и два
бокала, разлил вино.
– Ну, что скажете?
– Действительно превосходный портвейн.
– Я спрашиваю вас не о вине. – смеясь, сказал Робер, –
а о сделанном мной предложении.
Оливье притворился, что не понимает. Он боялся слишком
поспешно выразить свое согласие и тем выдать свою радость. Он слегка покраснел
и смущенно пробормотал:
– Мой экзамен не…
– Вы только что сказали, что подготовка к нему не
отнимает у вас много времени, – перебил его Робер. – Кроме того, журнал выйдет
еще не скоро. Я даже думаю, не лучше ли приурочить выпуск первого номера к
моменту начала занятий в школах. Во всяком случае, мне важно узнать ваши
взгляды. До октября следовало бы подготовить несколько номеров, и нам необходимо
будет часто видеться этим летом, чтобы всесторонне обсудить вопрос. Что вы
собираетесь делать на каникулах?
– О, я еще точно не знаю. Мои родители отправятся,
вероятно, как всегда, в Нормандию.
– И вам нужно будет сопровождать их?… Может быть, в этот
раз вы ненадолго разлучитесь с ними?…
– Мама не согласится.
– Сегодня я обедаю с вашим братом; вы позволите мне
поговорить с ним об этом?
– О, Винцент с нами не поедет. – Затем, сообразив, что
эта фраза не относится к делу, он прибавил: – К тому же это ни к чему не
приведет.
– Но если представить вашей маме серьезные доводы?
Оливье ничего не ответил. Он нежно любил свою мать, и тон,
взятый Робером по отношению к ней, ему не понравился. Робер понял, что немного
перехватил.
– Так вам нравится мой портвейн? – спросил он, чтобы
сменить тему. – Хотите еще стаканчик?
– Нет, нет, спасибо… Но он превосходен.
– Да, тогда в театре меня поразили зрелость и
уверенность ваших суждений. У вас нет склонности писать критические статьи?
– Нет.
– А стихи?… Мне известно, что вы пишете стихи.
Оливье снова покраснел.
– Да, брат вас выдал. И вы, наверное, знаете других
молодых людей, которые могли бы сотрудничать… Надо, чтобы этот журнал стал
платформой, объединяющей молодежь. В этом его смысл. Мне хотелось бы, чтобы вы
помогли мне составить своего рода проспект-манифест, который намечал бы, не
слишком их уточняя, новые веяния. Мы еще поговорим об этом. Нужно будет выбрать
два или три эпитета, только не неологизмы, а самые стертые, старые слова,
которым мы придадим совсем новый, действенный смысл. После Флобера были в моде
"благозвучный и ритмичный"; после Леконта де Лиля "иератический
и определенный"… Слушайте, что вы скажете об эпитете «жизненный»? А?…
"Бессознательный и жизненный"… Нет? "Стихийный, крепкий и
витальный"?
– Мне кажется, что можно было бы подобрать получше, –
осмелился заметить Оливье, улыбаясь не слишком одобрительно.
– Может, еще портвейну…
– Только, пожалуйста, немного.
– Видите ли, огромным недостатком символизма является
то, что он дал одну эстетику: все большие литературные школы давали кроме
нового стиля новую этику, новые заповеди, новый список обязанностей, новую
манеру видеть, новое понимание любви, новое отношение к жизни. Символист весьма
упростил свою задачу: он вовсе устранился из жизни, не старался понять ее,
отрицал ее, повернувшись к ней спиною. Разве вы не находите, что это нелепо?
Эти люди лишены аппетита к жизни и даже не гурманы. Совсем не то, что мы… не
правда ли?
Оливье допил второй бокал портвейна и выкурил вторую
папиросу. Он полузакрыл глаза, развалился в удобном кресле и, не произнося ни
слова, выражал свое одобрение легкими кивками. В этот момент раздался звонок, и
почти тотчас вошел лакей и подал Роберу визитку. Робер взял ее, взглянул и
положил рядом на письменном столе:
– Хорошо. Попросите его минуту подождать. – Лакей
вышел. – Слушайте, дорогой Оливье, вы мне очень нравитесь, и думаю, мы вполне
можем столковаться. Но сейчас ко мне пришел один визитер, которого мне
непременно нужно принять и переговорить с ним наедине.
Оливье встал.
– Я провожу вас через сад, если разрешите… Вот хорошо,
что вспомнил: не хотите ли иметь мою новую книгу? У меня как раз есть экземпляр
на голландской бумаге…
– Я не стал дожидаться, пока получу ее от вас и уже
прочел, – сказал Оливье, которому не очень нравилась книга Пассавана; он
старался поэтому высказать о ней суждение без лести, но соблюдая полную
учтивость. Уловил ли Пассаван в тоне фразы легкий оттенок пренебрежения? Он тот
час же ответил:
– Не будем говорить о ней. Если вы скажете мне, что она
вам нравится, я вынужден буду отнестись с недоверием либо к вашему вкусу, либо
к вашей искренности. Нет, лучше, чем кому-либо, мне известны недостатки этой
книги. Я писал ее чересчур торопливо. По правде говоря, все время, пока я ее
писал, я думал о своей следующей книге. Вот она – другое дело: ею я дорожу. Ею
я очень дорожу. Вы увидите, увидите… Мне очень жаль, но сейчас я принужден
просить вас покинуть меня… Если только не… Но нет, нет, мы еще недостаточно
знакомы, и ваши родители, наверное, ожидают вас к обеду. Итак, до свидания. До
скорого… Я надпишу вам книгу, разрешите?
Он встал и подошел к письменному столу. Пока он надписывал
книгу, Оливье шагнул вперед и искоса посмотрел на принесенную лакеем визитку:
ВИКТОР СТРУВИЛУ
Это имя ему ничего не говорило.
Пассаван протянул Оливье экземпляр «Турника»; едва Оливье
собрался прочитать надпись, Робер сказал, засовывая книгу ему под мышку:
– Потом прочтете.
Только на улице Оливье познакомился с эпиграфом, надписанным
графом де Пассаваном; он был извлечен из той самой книги, которую украшал, и
гласил следующее:
"Ради Бога, Орландо, еще несколько шагов. Я вполне
уверен, что смею как следует вас понимать".
И внизу:
"Оливье Молите –
вероятный его друг
граф Робер де Пассаван".
Эпиграф двусмысленный, который заставил Оливье
призадуматься, но он был волен в конце концов толковать его как
заблагорассудится.
Оливье возвратился домой через несколько минут после ухода
Эдуарда, который устал его дожидаться.
|
