|
|
XIV
В
жизни случаются иногда положения, из коих удается выпутаться лишь при некотором
помрачении рассудка.
Ларошфуко
Свое чтение Бернар закончил письмом Лауры, вложенным в
дневник Эдуарда. Голова пошла у него кругом: не могло быть сомнений, что
женщина, изливавшая в нем свое горе, была та самая неутешная незнакомка, о
которой рассказывал ему накануне вечером Оливье, – покинутая любовница Винцента
Молинье. И вдруг Бернару стало ясно, что благодаря двойному признанию –
признанию друга и признанию дневника Эдуарда – он является пока единственным
лицом, кому известны обе стороны интриги. Этим преимуществом он будет владеть недолго;
нужно, значит, действовать быстро и энергично. Решение было принято им тут же;
не забывая ничего из прочитанного им в начале, Бернар все внимание сосредоточил
на Лауре.
"Еще сегодня утром мне было неясно, что я должен
делать; сейчас – прочь сомнения, – сказал он себе, выбегая из комнаты. –
Категорический, как говорится, императив состоит в том, чтобы спасти Лауру.
Похищение чемодана, может быть, не было моим долгом, но раз я им завладел, то
очевидно, что именно в нем я почерпнул живое чувство долга. Важно застать Лауру
до того, как ее успеет повидать Эдуард, и найти такой способ представиться ей,
чтобы она не приняла меня за жулика. Остальное устроится само. В моем бумажнике
найдется теперь чем помочь несчастной; я сделаю это не хуже самого щедрого и самого
сердобольного из Эдуардов. Только как подойти к ней? Вот единственное, что
смущает меня. Ведь Лаура – урожденная Ведель, так что, несмотря на свою
внебрачную беременность, она, наверное, очень щепетильна. Я сильно склонен
думать, что она из тех женщин, которые артачатся, высказывают вам прямо в лицо
свое презрение и разрывают на мелкие кусочки банкноты, предлагаемые им
доброжелательно, но недостаточно деликатно. Как вручить ей эти деньги? Как ей
представиться? Вот в чем загвоздка. Едва уходишь от закона и сворачиваешь с
проторенных путей, сразу оказываешься в дебрях! Я, видать, действительно
слишком молод, чтобы вмешиваться в столь запутанную интригу! Но, черт возьми,
моя молодость поможет мне. Сочиним какое-нибудь простосердечное признание;
какую-нибудь историю, которая вызвала бы жалость и интерес ко мне. Досадно, что
эту историю придется рассказать и Эдуарду, ту же самую, – и нигде не впасть в
противоречие. Ну да ладно! Положимся на вдохновение, оно осенит в нужную
минуту…"
Тем временем он пришел на улицу Бон по адресу, который
сообщала Лаура. Гостиница была самая скромная, но с виду чистая и приличная. По
указанию портье Бернар поднялся на четвертый этаж. Перед дверью номера 16 он
остановился и хотел подготовить свое появление, стал искать подходящих фраз;
ничто не приходило на ум; тогда, решившись действовать напрямик, он постучал.
Чей-то голос, мягкий, как голос его сестры, и – ему показалось – немножко
робкий, произнес:
– Войдите.
На Лауре было совсем простое черное платье; могло
показаться, что она в трауре. В течение нескольких дней пребывания в Париже она
смутно ожидала чего-то или кого-то, кто вывел бы ее из тупика. Она пошла по
ложному пути, в этом не было сомнений; чувствовала, что заблудилась. У нее была
жалкая привычка больше рассчитывать на обстоятельства, чем на саму себя. Она не
лишена была нравственного мужества, но ощущала себя бессильной, покинутой. При
появлении Бернара она поднесла руку к лицу, как человек, сдерживающий крик или
желающий прикрыть глаза от слишком яркого света. Она стояла, выпрямившись во
весь рост, затем попятилась к окну и ухватилась за занавеску.
Бернар ждал, что она обратится к нему с вопросом; но она
молчала, ожидая, что заговорит он. Сердце его замерло, он смотрел на нее,
тщетно стараясь выдавить улыбку.
– Извините, сударыня, – начал он наконец, – что я так
бесцеремонно врываюсь к вам. Сегодня утром в Париж приехал Эдуард X., с
которым, как мне известно, вы знакомы. У меня к нему неотложное дело: мне
пришло в голову, что вы могли бы дать мне его адрес, и… извините, что я столь
нескромно обращаюсь к вам с этой просьбой.
Если бы Бернар не был так молод, он, вероятно, сильно
напугал бы Лауру. Но перед ней стоял почти мальчик с таким открытым взглядом,
таким ясным лбом, такими робкими жестами, таким неуверенным голосом, что страх
ее уже сменялся любопытством, интересом и той непреодолимой симпатией, которую
пробуждает в нас существо наивное и очень красивое. Впрочем, голос Бернара
становился увереннее.
– Но я не знаю его адреса, – сказала Лаура. – Если он в
Париже, то, надеюсь, он не замедлит прийти ко мне. Скажите, кто вы. Я ему
передам.
"Пришел момент поставить все на карту", – подумал
Бернар. Какое-то безумие вдруг овладело им. Он посмотрел прямо в глаза Лауре:
– Кто я?… Друг Оливье Молинье… – Он колебался, все еще
не решаясь; но, видя, что она бледнеет при этом имени, набрался смелости: –
Друг Оливье, брата Винцента, вашего любовника, который так подло вас бросает…
Он должен был замолчать: Лаура покачнулась. Откинув обе руки
назад, она с отчаянием искала опоры. Но больше всего взволновал Бернара стон,
который она издала; почти нечеловеческий вопль, похожий, скорее, на крик
раненого зверя (от него даже охотнику вдруг становится стыдно, он чувствует
себя палачом), вопль столь странный, столь отличный от всего, что мог ожидать
Бернар, что его бросило в дрожь. Он внезапно понял, что стоит лицом к лицу с
живой жизнью, с подлинным страданием, и все, что было им испытано до сих пор,
показалось ему теперь рисовкой и игрой. В груди его поднималась волна чувства,
столь для него нового, что он не мог с ним совладать; оно подступало к горлу…
Что это? Кто это рыдает? Возможно ли? Это он, Бернар!.. Он бросается поддержать
ее, опускается перед ней на колени, бормочет сквозь рыдания:
– Ах, простите… простите! Я сделал вам больно… Я знал,
что вы всеми покинуты, и… хотел бы помочь вам.
Но Лаура задыхается и чувствует, что вот-вот упадет в
обморок. Она ищет глазами, где бы сесть. Бернар, чей взгляд устремлен на нее,
понял ее желание. Он подбегает к креслицу, стоящему подле кровати, и порывистым
движением пододвигает его; она грузно опускается в него.
Тут произошел забавный эпизод, который я не решаюсь
рассказать; но именно он неожиданно вывел Бернара и Лауру из затруднения и
окончательно определил их отношения. Поэтому не стану пытаться приукрашивать
сцену.
За деньги, которые платила Лаура (я хочу сказать: за те
деньги, что хозяин гостиницы требовал с нее), жилец не мог рассчитывать на
изящную обстановку, но он имел полное право на прочную мебель. Между тем низкое
креслице, которое Бернар пододвинул Лауре, немножко хромало; иными словами,
имело большую склонность припадать на одну из ножек, как делает это птица,
пряча ее под крыло; но что естественно для птицы, то необычно и достойно
сожаления для кресла; вот почему креслице, о котором речь, старательно скрывало
свое уродство под густой бахромой. Лаура знала особенности кресла и то, что с
ним следует обращаться крайне осторожно; но в своем волнении она об этом забыла
и вспомнила лишь, когда почувствовала, что оно покачнулось под ней. Она вдруг
вскрикнула – причем ее крик на этот раз был совсем не похож на недавний долгий
стон, – соскользнула с кресла и мгновение спустя очутилась на ковре в объятиях
Бернара, который поспешил ей на помощь. Это маленькое происшествие привело в
замешательство и в то же время позабавило его. Ему пришлось стать на колени,
так что лицо Лауры было совсем близко; он увидел, что она краснеет. Она сделала
усилие, чтобы подняться. Он ей помог.
– Вы не ушиблись?
– Нет, спасибо, благодаря вам. Это-смешное кресло, его
чинили уже два раза… Я думаю, если выпрямить ножку, оно будет стоять.
– Сейчас я это устрою, – сказал Бернар. – Готово!..
Хотите попробовать? – Но тут он оборвал себя: – Или позвольте… Благоразумнее
сначала попробовать мне. Видите, как оно прочно стоит теперь. Я могу даже
болтать ногами, – (что он и сделал, смеясь). Затем, вставая: – Можете спокойно
садиться, и если вы позволите мне остаться еще на минутку, то я возьму себе
стул. Я сажусь подле вас и не дам вам упасть, не бойтесь… Мне хотелось бы
сделать для вас еще кое-что.
В его словах было столько горячности, в манерах –
сдержанности, а в жестах – грации, что Лаура не могла удержаться от улыбки:
– Вы не сказали мне вашего имени.
– Бернар.
– Хорошо, как ваша фамилия?
– У меня нет фамилии.
– Ну а фамилия ваших родителей?
– У меня нет родителей. Иными словами, я тот, кем будет
ребенок, которого вы ждете: бастард.
Улыбка вдруг исчезла с лица Лауры; она была обижена этим
настойчивым вторжением в ее интимную жизнь и разоблачением ее тайны.
– Но откуда вы это знаете?… Кто вам сказал?… Вы не
имеете права знать…
Бернар закусил удила; он говорил теперь громко и дерзко:
– Я знаю и то, что известно моему другу Оливье, и то,
что известно вашему другу Эдуарду. Но каждый из них знает пока только половину вашей
тайны. Я, вероятно, единственный, кроме вас, человек, которому она известна
целиком. Итак, вы видите: необходимо, чтобы я стал вашим другом, – прибавил он
более мягким тоном.
– Как неделикатны мужчины, – печально промолвила Лаура.
– Но… если вы не видели Эдуарда, он не мог вам сказать. Значит, он вам
написал?… Неужели это он прислал вас?…
Бернар запутывался в противоречиях; он слишком поспешно
раскрыл свои карты, уступая искушению слегка прихвастнуть. Он отрицательно
покачал головою. Лицо Лауры омрачалось все больше и больше. В этот момент в
дверь постучали.
Желают они этого или нет, но общее волнение связывает этих
людей. Бернар чувствовал, что попал в западню; Лаура досадовала, что ее застали
в обществе постороннего мужчины. Они переглянулись, точно заговорщики. Стук
раздался снова. Оба одновременно вскрикнули:
– Войдите!
Уже несколько минут Эдуард подслушивал у двери: настолько он
был поражен, что в комнате Лауры раздаются голоса. По последним фразам Бернара
он догадался в чем дело. Невозможно было сомневаться в их смысле: не было
никаких сомнений, что говоривший был человеком, укравшим его чемодан. Решение
тотчас было принято. Ибо Эдуард принадлежит к числу тех людей, чьи,
способности, обычно притуплённые монотонной повседневностью, внезапно пробуждаются
и обостряются при столкновении с непредвиденным. Итак, он открыл дверь, но
остался на пороге, улыбаясь и поглядывая то на Бернара, то на Лауру, которые
оба встали.
– Простите, дорогой друг, – сказал он Лауре, жестом
показывая, что он хочет несколько отложить излияния. – Мне нужно сперва сказать
несколько слов вашему гостю, пусть он благоволит выйти на минутку в коридор.
Улыбка его стала более иронической, едва Бернар подошел к
нему.
– Я так и думал, что найду вас здесь.
Бернар понял, что попался. Ему оставалось лишь играть в
открытую; он так и поступил, чувствуя, что это его последняя ставка:
– Я надеялся встретиться здесь с вами.
– Прежде всего, если только вы уже не сделали этого
(ибо я хочу верить, что это и была цель вашего прихода), ступайте вниз, в
контору, и оплатите счет госпожи Дувье деньгами, которые вы нашли в моем
чемодане и которые должны быть при вас. Не поднимайтесь наверх раньше чем через
десять минут.
Все это было сказано тоном достаточно внушительным, но не
содержавшим никакой угрозы. Тем временем к Бернару вернулся весь его апломб:
– Я действительно пришел ради этого. Вы не ошиблись. И
я начинаю думать, что тоже не ошибся.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что вы как раз такой, как я и предполагал.
Эдуард тщетно старался принять серьезный вид. Все это крайне
забавляло его. Он сделал насмешливый полупоклон:
– Очень вам благодарен. Остается и мне подвергнуть вас
испытанию. Так как вы находитесь здесь, то, я думаю, вы прочли мои бумаги?
Бернар, который, не моргнув, выдержал взгляд Эдуарда, в
ответ улыбнулся смелой, насмешливой и дерзкой улыбкой и промолвил, отвешивая
поклон:
– Не извольте сомневаться. Я к вашим услугам.
Затем, как эльф, полетел по лестнице.
Когда Эдуард вошел в комнату, Лаура рыдала. Он приблизился к
ней. Она уткнулась лбом в его плечо. Внешнее проявление обуревавших ее чувств
стесняло его, было почти невыносимо. Он вдруг с изумлением заметил, что нежно
похлопывает ее по спине, словно ребенка, который закашлялся.
– Бедняжка Лаура, – приговаривал он, – ну, довольно,
довольно… Будьте благоразумны…
– Ах, позвольте мне чуть поплакать, от слез мне легче.
– Все же нужно выяснить, что вы теперь будете делать. Что же прикажете мне
делать? Куда идти? К кому обратиться?
– Ваши родители… – Но ведь вы знаете их. Обратиться к
ним – значило бы повергнуть их в отчаяние. Они все сделали, чтобы я была
счастлива.
– А Дувье?…
– Никогда я не решусь вернуться к нему. Он так добр. Не
думайте, что я его не люблю… Если бы вы знали… Если бы знали… Ах, скажите, что
вы не очень презираете меня.
– Напротив, милая Лаура, напротив. Как могло это
взбрести вам в голову? – И он снова стал похлопывать ее по спине.
– А ведь правда: рядом с вами я больше не чувствую
стыда.
– Сколько дней вы здесь?
– Не знаю, право. Я жила только ожиданием вас.
Временами мне становилось невмочь. Теперь мне кажется, что больше ни дня я не в
силах оставаться здесь.
И она зарыдала еще громче, почти переходя на крик, но голос
ее был глух.
– Уведите меня. Уведите меня.
Эдуард все больше и больше приходил в замешательство.
– Послушайте, Лаура… Успокойтесь. Тот… другой… не знаю
даже, как его имя…
– Бернар, – прошептала Лаура.
– Сейчас сюда войдет Бернар. Ну, возьмите же себя в
руки. Нельзя, чтобы он видел вас такой. Больше мужества. Мы что-нибудь
придумаем, ручаюсь вам. Полно! Вытрите глаза. Слезы делу не помогут. Посмотрите
на себя в зеркало. Вы покраснели. Смочите лицо одеколоном. Когда я вижу вас
плачущей, я не могу ни о чем думать… Ну, вот и он, я слышу его шаги.
Он направился к двери и впустил Бернара; пока Лаура,
повернувшись к ним спиной, приводила себя в порядок перед туалетным столиком,
он обратился к Бернару:
– Теперь, сударь, могу я спросить вас, когда мне будет
дозволено снова вступить во владение моими вещами?
Он сказал это, смотря Бернару прямо в лицо, по-прежнему
иронически улыбаясь.
– Когда вам будет угодно, сударь; но должен признаться
вам, что в этих недостающих вам вещах вы нуждаетесь гораздо меньше, чем я. Я
уверен, что это станет вам совершенно понятно, как только вы узнаете мою
историю. Достаточно будет сказать вам, что с сегодняшнего утра я без крова, без
очага, без семьи и был готов броситься в Сену, если бы не встретился с вами. Я
долго издали следил за вами сегодня утром, когда вы разговаривали с моим другом
Оливье. Он столько мне рассказывал о вас! Мне хотелось подойти к вам. Я искал
предлога, повода… Когда вы уронили багажную квитанцию, я благословил судьбу. О,
не принимайте меня за вора. Если я завладел вашим чемоданом, то для того, чтобы
познакомиться с вами.
Бернар выпалил все это одним духом. Необыкновенное пламя
оживляло его речь и его черты; казалось, он взывал о милости. По улыбке Эдуарда
было видно, что он находил его очаровательным.
– А теперь?… – спросил он.
Бернар понял, что дело принимает благоприятный поворот:
– А теперь… не нужен ли вам секретарь? Не могу
допустить, что буду плохо исполнять его функции, ибо примусь за работу с
большой радостью.
Тут Эдуард уже не выдержал и покатился со смеху. Лаура
повеселела, глядя на них.
– Вот как!.. Что ж, об этом мы подумаем. Вы найдете
меня завтра здесь в этот самый час, если позволит госпожа Дувье… потому что и с
ней мне предстоит решить множество вопросов. Вы живете в гостинице, я полагаю?
О, я вовсе не хочу знать в какой! Меня это не волнует.
Он протянул ему руку.
– Сударь, – сказал Бернар. – вы, может быть, разрешите
мне перед уходом напомнить вам, что в предместье Сент-Оноре живет один старый,
несчастный преподаватель музыки по фамилии, если не ошибаюсь, Лаперуз: вы,
несомненно, доставите ему большое удовольствие, навестив его.
– Черт возьми, для начала недурно: вы правильно
понимаете ваше будущие обязанности.
– Значит… Вы действительно согласились бы?
– Поговорим об этом завтра. До свиданья.
Пробыв еще немного у Лауры, Эдуард отправился к Молинье. Он
надеялся вновь увидеть Оливье, с которым ему хотелось поговорить о Бернаре. Но
он застал одну Полину и так и не дождался никого, хотя крайне затянул свой
визит.
В это самое время Оливье, получивший утром через брата
приглашение от графа де Пассавана непременно зайти, направлялся к автору
"Турника".
|
