8. Утро на Луне
Резкие
контрасты белого и черного в окружающем пейзаже исчезли. Солнечный свет окрасился
в светло-янтарный тон; тени на скалистой стене кратера стали пурпурными. На
востоке все еще клубился туман, укрываясь от лучей солнца, но на западе небо
было голубое и чистое. Долго же я пролежал в обмороке!
Мы
больше не находились в пустоте. Вокруг нас поднялась атмосфера. Очертания
предметов вырисовывались отчетливей, резче и разнообразней, за исключением
разбросанных то там, то сям полос белого вещества, но это был не воздух, а
снег: пейзаж уже не походил на арктический. Всюду расстилались ярко освещенные
солнцем широкие ржаво-бурые пространства голой, изрытой почвы. Кое-где по краям
снежных сугробов блестели лужи и ручьи – единственное, что оживляло мертвый
пейзаж. Солнечный свет проникал к нам в два отверстия и превратил климат в жаркое
лето, но ноги наши оставались еще в тени, и шар лежал на снежном сугробе.
На скате
виднелись какие-то разбросанные сухие ветки; они были такой же бурой окраски,
как и скала, но с теневой стороны их покрывал белый иней. Это заинтересовало
меня. Ветки! В мертвом мире! Но когда я пригляделся к ним, то заметил, что вся
лунная поверхность затянута волокнистым покровом, похожим на ковер из опавшей
бурой хвои под стволами сосен.
– Кейвор! –
воскликнул я.
– Что?
– Теперь
это мертвый мир, но раньше…
Тут мое
внимание было привлечено другим: я заметил между опавшими иглами множество
маленьких кругляшей, и мне показалось, что один из них шевелится.
– Кейвор, –
прошептал я.
– Что?
Я
ответил не сразу. Я пристально смотрел, не веря своим глазам. Потом издал
нечленораздельный звук и схватил Кейвора за руку.
– Посмотрите, –
показал я. – Вон там! И там!
Он
посмотрел туда, куда я показывал пальцем.
– Что
такое? – спросил он.
Как
описать то, что я увидел? Это такой пустяк, и, однако, он показался мне
чудесным, почти необычайным. Я уже сказал, что между иглами, устилавшими почву,
были рассеяны какие-то круглые или овальные тельца, которые можно было принять
за мелкую гальку. Вдруг одно из них, потом другое зашевелились и раскрылись,
показывая зеленовато-желтый росток, тянущийся к горячим лучам восходящего
Солнца. Через несколько мгновений зашевелилось и лопнуло третье тельце.
– Это
семена, – сказал Кейвор и как бы про себя прошептал: – Жизнь!
«Жизнь!»
Тотчас у меня промелькнула мысль, что наше далекое путешествие совершено не
напрасно, что мы прибыли не в бесплодную пустыню минералов, а в живой,
населенный мир. Мы продолжали с интересом наблюдать.
Помню,
как тщательно протирал я рукавом запотевшее стекло.
Жизнь мы
могли наблюдать, только смотря сквозь центр стекла. Ближе к краям мертвые иглы
и семена увеличивались и искажались выпуклостью. И все-таки мы смогли увидеть
многое. По всему освещенному Солнцем откосу чудесные бурые тельца лопались, как
семена или стручки: они жадно раскрывали уста, чтобы пить тепло и свет
восходящего Солнца.
С каждой
секундой росло количество лопающихся семян, между тем как их первые застрельщики
уже вытягивались из расколовшихся оболочек и переходили во вторую стадию роста.
Уверенно и быстро эти удивительные семена пускали в почву корешок и в воздух
странный росток в виде узелка. Скоро весь откос покрылся крохотными
растеньицами, впитывавшими яркий солнечный свет.
Но
недолго оставались они в этом состоянии. Узелковые ростки надулись и лопнули,
высунув кончики крошечных остроконечных бурых листочков, которые росли быстро,
на наших глазах. Движение это было медленней, чем у животных, но быстрее, чем у
всех виденных мною растений. Как нагляднее передать вам процесс этого
произрастания? Листочки вытягивались. Коричневая оболочка семян морщилась и
быстро распадалась. Случалось ли вам в холодный день взять термометр в теплую
руку и наблюдать, как поднимается в трубке тонкий столбик ртути? Так же быстро
росли и эти лунные растения.
Казалось,
в несколько минут ростки более развившихся растений вытянулись в стебельки и
пустили по второму побегу листьев. Весь откос, еще недавно мертвый, усыпанный
иглами, покрылся теперь темным оливково-зеленым ковром колючих листьев и
стеблей, поражающих мощью своего роста.
Я
повернулся к востоку, и – чудо! Там вдоль всего верхнего края скалы тоже
колыхалась бахрома растительности, поднимавшаяся так же быстро, темневшая в
блеске солнечных лучей. А за этой бахромой возвышался силуэт массивного
растения, узловатого, точно кактус; оно пучилось и надувалось, как пузырь,
наполненный воздухом.
На
западе я обнаружил еще одно такое же растение, поднимавшееся над мелкой
порослью. Но здесь свет падал на него сбоку, и я мог разглядеть, что оно
окрашено в ярко-оранжевый прет. Оно росло на наших глазах. Стоило отвернуться
на минуту и снова взглянуть на него, как контуры его уже менялись: оно
выпускало из себя толстые, массивные ветки и в короткое время преобразилось в
кораллообразное дерево высотой в несколько футов. В сравнении с этим быстрым
ростом развитие земного гриба-дождевика, который, говорят, в одну ночь
достигает фута в диаметре, показалось бы очень медленным. Но дождевик растет на
Земле, где сила тяготения в шесть раз больше, чем на Луне.
Вокруг,
из всех оврагов и равнин, которые были скрыты от наших глаз, но не от живительных
лучей Солнца, над грядами и рифами сияющих скал вытягивались заросли тучной
колючей растительности, спешившей воспользоваться коротким летом, в продолжение
которого нужно расцвести, обсемениться и погибнуть. Этот быстрый рост лунной
растительности казался чудом. Так было, наверное, на первозданной земле, когда
в пустыне разрастались деревья и травы.
Представьте
только! Представьте себе рассвет на Луне! Оттаивает мерзлый воздух, оживает и
шевелится почва, бесшумно и быстро поднимаются стебли и растут листья. И все
это залито ослепительным светом, в сравнении с которым самый яркий солнечный
свет на Земле показался бы слабым и тусклым. И среди этих джунглей, в тени –
полосы синеватого снега. А для полноты картины не забудьте, что все это мы
видели через толстое выпуклое стекло, подобное чечевице, которая лишь в центре
дает ясное и верное изображение, а по краям все увеличивает и искажает.
|
