 Увеличить |
20. Мистер Бедфорд в
бесконечном пространстве
Я
чувствовал себя так, точно меня убили. В самом деле я представляю себе, что
человек, которого внезапно убивают, должен ощущать то же самое, что я тогда. В
первый момент – муки агонии и ужас, затем – тьма и безмолвие; ни света, ни
жизни, ни Солнца, ни Луны, ни звезд – пустота бесконечности. Хотя я сам вызвал
все это, хотя я уже испытал все это вместе с Кейвором, я был ошеломлен,
оглушен, подавлен. Казалось, меня влечет вверх, в бесконечный мрак. Мои пальцы
оторвались от кнопок, я повис, утратив вес, и наконец очень мягко натолкнулся
на тюк, золотую цепь и золотые дубины, плававшие в середине шара.
Не знаю,
как долго продолжалось это парение. Внутри шара чувство земного времени терялось
еще больше, чем на Луне. При первом прикосновении к тюку я точно пробудился от
тяжелого сна. Я понял, что если я хочу бодрствовать и жить, то должен зажечь
свет или открыть окно, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Кроме того, мне было
холодно. Я оттолкнулся от тюка, схватился за тонкие тросы на стекле и
вскарабкался к краю люка. Теперь я разглядел все кнопки, оттолкнулся, облетел
вокруг тюка и испугался, столкнувшись с чем-то тонким и широким, плавающим в
воздухе; потом схватился за трос около самых кнопок и подтянулся до них. Прежде
всего я зажег лампочку, чтобы посмотреть, на что я налетел, и убедился, что это
был старый номер газеты «Lloyd's News», носившийся в пустоте. Это сразу точно
вернуло меня из космоса на Землю. Я рассмеялся и почувствовал, что
задыхаюсь, – нужно добавить немного кислорода из цилиндра. Потом я зажег
грелку, согрелся, достал провизию и поел. Затем осторожно принялся знакомиться
с устройством кейворитных штор, чтобы как-нибудь узнать, куда несется шар.
Я открыл
и тотчас же захлопнул первую штору: меня ослепил и опалил солнечный свет. Подумав,
я приоткрыл шторы с противоположной стороны и увидел огромный серп Луны, а
позади нее – маленький серпик Земли. Я очень удивился, что нахожусь уже так
далеко от Луны. Я рассчитывал, что почти не испытаю толчка при подъеме и что по
сравнению с земной атмосферой отлет по касательной от Луны будет в двадцать
восемь раз легче, чем от Земли. Я думал, что нахожусь над нашим кратером во
мраке ночи, но кратер стал теперь всего лишь частью белого серпа, заполнявшего
небо. А Кейвор?
Он
теперь бесконечно малая величина.
Я
пытался представить себе, что с ним могло случиться. Но тогда я был уверен, что
он погиб. Мне казалось, что я вижу его, распластанного и раздавленного, у
подошвы какого-нибудь нескончаемого голубого водопада. И вокруг него эти
тупоумные насекомые…
Прикосновение
летающей газеты вдохновило меня и сделало на время практичным. Мне необходимо
вернуться на Землю – это ясно, но, по моим наблюдениям, шар уносился все дальше
от Земли. Что бы ни случилось с Кейвором, даже если он остался жив, – что
мне казалось невероятным после того, как я увидел запятнанный кровью обрывок
бумаги, – я бессилен ему помочь. Он остался там, живой или мертвый, за
покровом беспросветной ночи, и там ему придется пробыть по крайней мере до тех
пор, пока я не смогу призвать на помощь людей. Собирался ли я это сделать? Да,
я думал об этом: вернуться на Землю, если это возможно, и затем, основательно
все обдумав, либо показать и объяснить устройство шара немногим надежным людям
и действовать вместе с ними, или же сохранить тайну, продать золото, приобрести
оружие, припасы и одного помощника, а затем вернуться на Луну, расправиться с
селенитами и освободить Кейвора, если это еще возможно; и уж, во всяком случае,
захватить побольше золота, чтобы дальнейшие предприятия построить на более
солидном фундаменте. Но все это пока только мечты. Прежде всего надо еще суметь
вернуться на Землю.
Я
принялся думать, как именно можно осуществить возвращение на Землю. Когда предо
мной предстали все трудности этой проблемы, я совсем перестал думать о том, что
будет после возвращения туда. В конце концов главное – это вернуться на Землю.
Я решил,
что лучше всего полететь обратно к Луне, приблизиться к ней насколько возможно,
чтобы потом набрать скорость движения; после этого закрыть окна шара и, облетев
Луну, открыть окна в сторону Земли, но достигну ли я Земли или же просто буду
вращаться вокруг нее по гиперболической, параболической или какой-нибудь другой
кривой – этого я не знал. Позднее я догадался, что нужно делать, и, открыв
некоторые из окон к Луне, показавшейся на небе впереди Земли, я взял курс в
сторону так, чтобы стать против Земли, так как иначе я пролетел бы мимо нее.
Разрешить все эти проблемы было нелегко – ведь я не математик, – и в конце
концов я вернулся на Землю вовсе не потому, что все правильно рассчитал, а
только благодаря счастливому случаю. Если бы я знал тогда то, что знаю
теперь, – что почти все шансы по теории вероятности против меня, – я
бы не стал даже делать попыток вернуться на Землю. Решив, что мне нужно делать,
я раскрыл все окна на Луну и скорчился на дне. От толчка я подскочил на
несколько футов в воздухе, повис в самом нелепом положении и ждал, пока диск
Луны увеличится и окажется от меня на нужном расстоянии. Затем я закрою все
окна, пролечу мимо Луны со скоростью, приобретенной при сближении с ней, –
если только не упаду на нее, – и направлю полет к Земле.
Так я и
сделал.
Наконец
я убедился, что летел в сторону Луны достаточно долго, и закрыл окна. Луна скрылась
из глаз, но помню, что не почувствовал тогда никакого страха, никакого
неприятного ощущения; я просто решил спокойно сидеть в этой маленькой клеточке
земного вещества, летящей в беспредельном пространстве, пока не достигну Земли.
Нагреватель достаточно отеплил шар, воздух освежен был кислородом, и, за
исключением слабого прилива крови к голове, который я постоянно чувствовал с
тех пор, как удалился от Земли, я чувствовал себя физически довольно хорошо.
Я решил
беречь свет и погасил его. Пришлось сидеть в темноте при свете Земли и мерцании
звезд. Кругом была такая тишина и покой, что я чувствовал себя единственным
существом во вселенной, однако – странно! – не ощущал ни одиночества, «ни
страха и словно лежал в своей постели на Земле. Это тем более удивительно, что
в последние часы моего пребывания в кратере Луны я испытывал мучительное
чувство одиночества…
Вы не
поверите, но тот промежуток времени, который я провел в пространстве,
совершенно не походил на земное время. Иногда мне казалось, что я восседаю
здесь целую вечность, подобно богу на листе лотоса, а порой весь полет с Луны
на Землю длился словно одно мгновение. В действительности же прошло несколько
земных недель. Но в этот отрезок времени я вложил все свои волнения, чувство
голода и страха. Я парил и думал о пережитом, о своей жизни, о побуждениях и
сокровенных своих мыслях, и странное ощущение шири и свободы охватывало меня.
Мне казалось, что я все расту и расту, что я неподвижен, что я вишу среди
звезд, но все время я помнил о ничтожестве Земли и моей жизни на ней.
Я не
смогу объяснить всего, что я чувствовал и думал. Без сомнения, все это
результат тех необычных физических условий, в которых я находился. Я просто
рассказываю о том, что чувствовал, без всяких комментариев. Больше всего меня
мучила неуверенность в том, кто я такой. Я, если можно так выразиться,
диссоциировался от Бедфорда. Я смотрел на Бедфорда как на жалкое, случайное
существо, с которым я почему-то связан. Во многом Бедфорд казался мне ослом или
низшим животным, между тем как раньше я гордился им и считал, что он
незаурядная, сильная личность. Теперь он был для меня не просто ослом, но
потомком многих поколений ослов. Я вспоминал и исследовал его школьные дни, его
юность и первую любовь так же, как исследуют жизнь муравья в песке… Боюсь, что
какая-то доля этого презрения сохранилась во мне и по сей день, и сомневаюсь,
чтобы я когда-нибудь вернулся к махровому самодовольству прежних лет. Но в то
время это меня нисколько не мучило, потому что я был совершенно убежден, что я
не Бедфорд и вообще никто, что я только дух, парящий в молчаливом, невозмутимом
пространстве. Что мне за дело до какого-то Бедфорда и его пороков? Я не отвечаю
за него.
Сначала
я боролся с этим забавным заблуждением. Я старался вызвать разные воспоминания,
яркие картины, неясные или острые эмоции; я думал, что если снова вспыхнет хоть
искра какого-нибудь сильного чувства, то это состояние растущего отчуждения
прекратится. Но я не мог ничего поделать. Вот он, Бедфорд, в шляпе, сдвинутой
на затылок, с развевающимися фалдами сюртука, он бежит вниз по Ченсери-Лейн на
свой публичный экзамен. Я видел, как он толчется в толпе сверстников, шутит,
здоровается с товарищами. Неужели это я? Я видел Бедфорда в тот же вечер в
гостиной какой-то дамы: испачканная шляпа его лежала на столе, а сам он
почему-то плакал. Неужели и это я? Я видел, что он часто бывает с этой дамой,
видел их отношения, их чувства, но оба казались мне посторонними… Я видел, как
он спешит в Лимпн, чтобы сочинять на досуге пьесу, как он знакомится с Кейвором
и, засучив рукава, трудится над шаром; видел, как он уходит в Кентербери из
страха перед полетом. Неужели это все я? Я не верил этому.
Я все
считал, что это галлюцинация, вызванная одиночеством и тем, что я потерял
всякий вес и чувство сопротивления. Я старался вернуть себе это чувство,
ударяясь о шар, щипал себя и стискивал руки. Я даже зажег свет, схватил
порванный листок газеты «Lloyd's News» и снова прочел убедительные подлинные
объявления о велосипеде, о джентльмене с частными средствами и о бедствующей
леди, продающей фамильные вилки и ножи. «Все они, без сомнения,
существуют, – говорил я себе. – Вот твой мир, ты Бед форд и
возвращаешься, чтобы до конца дней жить среди себе подобных». Но сомнение не
исчезало, и какой-то внутренний голос продолжал доказывать: «Это не ты читаешь,
это Бедфорд, а ты ведь не Бедфорд, правда? В этом-то и вся ошибка».
– Проклятие! –
выругался я. – Если я не Бедфорд, то кто же я?
Но на
этот вопрос я не мог найти никакого ответа, хотя в моем мозгу проносились самые
фантастические мысли, странные догадки, похожие на отдаленные тени…
Представьте,
мне даже казалось, что я нахожусь не только вне нашего мира, но и вне всех
миров, вне пространства и времени и что бедный Бедфорд – всего лишь щель,
сквозь которую я гляжу на жизнь.
Бедфорд!
Как я ни отрекался от него, все нее я был с ним связан и знал, что где бы и кем
бы я ни был, я неизменно буду жить его желаниями, его радостями и печалями до
конца его жизни. А что будет потом, когда он умрет?
Но
довольно об этой замечательной фазе моих переживаний.
Я
рассказываю об этом просто для того, чтобы показать, как изолированность и
удаление человека от Земли влияют не только на функции и чувствования его
физических органов, но и на сознание, порождая странные и неожиданные отклонения.
Во время этого межпланетного путешествия я был охвачен подобными странными
мыслями и, точно мрачный мегаломаньяк, висел, равнодушный и одинокий, среди
звезд и планет мировой пустыни. И бесконечно мелким и тривиальным казался мне
не только тот мир, к которому я возвращался, но и освещенные голубоватым светом
пещеры селенитов, их шлемоподобные головы, их гигантские и чудесные машины и
судьба заброшенного на Луну беспомощного Кейвора.
И все
это продолжалось до тех пор, пока я не почувствовал на себе силу притяжения
Земли, снова вовлекавшего меня в ту жизнь, которая остается единственно
реальной для людей. Тут я все яснее и яснее стал ощущать, что я не кто иной,
как Бедфорд, и после удивительных приключений возвращаюсь в наш мир, к жизни, с
которой чуть было не расстался на пути назад. Я стал думать о том, как
спуститься на Землю.
|
