21. Мистер Бедфорд в
Литлстоуне
Линия
моего полета была почти параллельна поверхности Земли, когда я попал в верхние
слои атмосферы. Температура в таре начала подниматься. Я знал, что мне надо
скорее спускаться. Глубоко подо мной, в темнеющем сумраке, простиралась
обширная гладь океана. Я открыл все окна и падал, переходя из солнечного света
в вечер, из вечера в ночь. Все обширнее и обширнее становилась Земля, поглощая
звезды, и облачная звездная вуаль постепенно окутывала меня. Наконец Земля уже
не казалась шаром, а стала плоскостью и потом – впадиной. Это была уже не
планета на небе, а мир человека. Я закрыл все шторы, кроме окна, направленного
к Земле, и стал падать с ослабевающей скоростью. Водная ширь приблизилась
настолько, что я различал уже темный блеск волн, вздымавшихся мне навстречу.
Шар очень нагрелся. Я закрыл последнюю светлую полосу окна и сидел, хмурясь и
кусая пальцы, в ожидании столкновения.
Шар с
громким плеском ударился о воду – брызги взлетели на десятки футов. После удара
я открыл шторы из кейворита. Я спускался все медленнее и медленнее, затем
почувствовал, что шар давит мне снизу на ноги, летит вверх, как пузырь. Я, как
поплавок, качался на волнах, и мое путешествие в мировом пространстве
окончилось.
Ночь
была темная и мрачная. Две огненные булавочные головки вдали указывали, что
идет судно; ближе то вспыхивало, то гасло красное пламя. Если бы в моей лампе
не истощился запас электричества, я бы зажег свет. Несмотря на страшную
усталость, я был лихорадочно возбужден, полон надежд и радовался окончанию
полета.
Потом
несколько успокоился и сел, положив руки на колени и глядя на отдаленный огонь.
Он все качался вверх и вниз, вверх и вниз. Мое возбуждение прошло. Я понял, что
по крайней мере еще одну ночь придется провести в шаре. Я чувствовал себя
разбитым и усталым. Наконец я уснул.
Меня
разбудил изменившийся ритм движения. Я взглянул в стекло и увидел, что шар сел
на мель на большой песчаной косе. Вдали виднелись дома и деревья, а над морем,
между небом и водой, висел туманный изогнутый силуэт судна.
Я встал
и пошатнулся. Главное, поскорее выбраться из шара. Люк находился наверху, и я
стал отвинчивать крышку. Наконец мне удалось открыть люк. Воздух со свистом
ворвался внутрь, как некогда он вырвался наружу. Но на этот раз я уже не стал
ждать, пока уравняется давление. Еще мгновение – и руки ощутили тяжесть
отвинченной крышки, и надо мной широко-широко раскинулось родимое земное небо.
Воздух с
такой силой ударил в грудь, что у меня перехватило дыхание. Я выпустил из рук
винт от стеклянной крышки, вскрикнул, схватился за грудь руками и присел.
Сначала было больно. Потом одышка прошла, и я стал глубоко вдыхать воздух.
Наконец я снова поднялся и начал двигаться.
Я попытался
высунуть голову в люк, но шар накренился набок. Голову вниз словно потянуло, и
я быстро откинулся назад, чтобы не упасть лицом в воду. Пыхтя и извиваясь, я
наконец вылез через люк на песок, на который набегали волны.
Я не
пытался встать. Мне казалось, что все тело внезапно налилось свинцом. С
прекращением действия кейворита мать Земля наложила на меня свою руку. Я сидел,
не обращая внимания на воду, заливавшую мне ноги.
В сером,
сумрачном рассвете тускло блестели длинные зеленоватые полосы. Невдалеке стояло
на якоре судно – бледный силуэт с желтым огоньком. В песок мерно ударяли
мелкие, длинные волны. Направо берег изгибался – там высился каменистый риф с
лачугами, маяк, бакен и мыс. За рифом тянулся пляж, поблескивавший лужами и
приблизительно на расстоянии мили заканчивающийся низким берегом, поросшим
кустарником. На северо-востоке виднелся какой-то уединенный морской курорт:
высокие жилые дома грязными пятнами выделялись на горизонте, рядом с ними все
кругом казалось совсем плоским. Я не мог понять, каким чудакам могло прийти в
голову воздвигнуть эти вытянутые кубики на таком голом месте.
Они
напоминали Брайтон, перенесенный в пустыню. Я долго сидел, позевывая и растирая
лицо. Я попытался встать. Я словно поднимал тяжесть. Наконец встал.
Посмотрел
на дома вдали. В первый раз после нашей голодовки в кратере я подумал о земной
пище. «Копченая свинина, – пробормотал я, – яйца! Хороший поджаренный
хлеб и хороший кофе!.. Каким образом, черт побери, я доставлю все это в Лимпн?»
Интересно, где я нахожусь. Во всяком случае, это какой-то восточный берег,
когда я падал, мне померещились очертания Европы.
Я
услышал шаги по отмели. Какой-то маленький круглолицый, добродушный человек в
фланелевом костюме с простыней на плече и купальным костюмом в руках появился
на пляже. Значит, я нахожусь в Англии. Он очень внимательно посмотрел на шар и
на меня, затем подошел ближе. Ведь я походил на дикаря – весь грязный, заросший
волосами. Но в тот момент я не думал об этом. Он остановился шагах в двадцати
от меня.
– Здорово,
земляк! – неуверенно окликнул он меня.
– Здравствуйте! –
ответил я.
Ободренный
моим ответом, он подошел еще ближе.
– Что
это за штука? – спросил он.
– Не
можете ли вы мне сказать, где я нахожусь? – спросил я.
– Это
Литлстоун, – ответил он, указывая на дома. – А это Дандженес! Вы
только что высадились? Что это за штука? Машина?
– Да.
– Вы
приплыли к берегу? Наверное, потерпели кораблекрушение? В чем дело?
Я быстро
соображал, стараясь определить на вид, что это за человек.
– Господи! –
воскликнул он. – Ну и досталось вам! Я-то думал… Ну… Куда вас отнесло? Это
что, вроде спасательной шлюпки?
Я решил
придерживаться этой версии и, ничего не отрицая, сделал несколько неопределенных
замечаний.
– Я
нуждаюсь в помощи, – сказал я хрипло. – Мне необходимо доставить на
берег некоторые вещи, которые я не могу оставить здесь.
Я
заметил трех других добродушных молодых людей с полотенцами, в спортивных костюмах
и соломенных шляпах. По-видимому, это были первые утренние купальщики из
Литлстоуна.
– Помощи? –
сказал молодой человек. – Охотно!
Он
приготовился действовать.
– Что
вы хотите?
Он
обернулся и замахал руками. Трое молодых людей ускорили шаги. Через минуту они
были около меня и стали забрасывать меня вопросами, на которые я не особенно
охотно отвечал.
– После,
после! – говорил я. – Я смертельно устал. Я весь в лохмотьях.
– Поднимитесь
в отель, – сказал маленький человек. – Мы присмотрим за этой штукой.
– Не
могу, – сказал я. – В этом шаре находятся два толстых бруска золота.
Они
недоверчиво переглянулись и посмотрели на меня с любопытством. Я подошел к
шару, наклонился, влез внутрь, и вскоре у них в руках очутились ломы селенитов
и сломанная золотая цепь… Если бы не усталость, я бы расхохотался, глядя на
них. Они походили на котят около жука. Они не знали, что с этим делать. Маленький
толстяк наклонился, поднял за конец один лом и со вздохом опустил. Все сделали
то же самое.
– Это
либо свинец, либо золото! – предположил один из них.
– Скорей
золото! – сказал другой.
– Несомненно,
золото, – подтвердил третий.
Все
посмотрели на меня, а потом на судно, стоявшее на якоре.
– Несомненно! –
воскликнул маленький человек. – Но где вы его достали?
Я был
слишком утомлен, чтобы лгать.
– Я
достал его на Луне.
Они
переглянулись с изумлением.
– Послушайте! –
сказал я. – Я не стану теперь ничего доказывать. Помогите мне перетащить
эти слитки в отель. С передышками двое из вас смогут перенести один лом, а я
поволоку цепь. Когда я немного поем, я все расскажу.
– А
как же быть с этой штукой?
– Она
не испортится и здесь, – сказал я. – Ничего, черт побери! Пусть лежит
тут. Когда начнется прилив, она поплывет.
Потрясенные
молодые люди послушно подняли мои сокровища на плечи, и я, чувствуя свинцовую
тяжесть в ногах, повел всю процессию по направлению к видневшемуся вдали приморскому
бульвару. На полпути на помощь подбежали две маленькие девочки с лопатами и худощавый,
громко сопевший мальчик. Кажется, он вез велосипед и сопровождал нас справа на
расстоянии двухсот ярдов или около того; вскоре это ему надоело, он сел на свой
велосипед и покатил по гладкому песку по направлению к шару.
Я
оглянулся ему вслед.
– Он
не тронет шар, – сказал коренастый молодой человек, успокаивая меня, и я
охотно дал себя успокоить.
Утро
было хмурое, и сначала на душе тоже было пасмурно; но скоро Солнце прорезало серые
облака горизонта и залило блеском свинцовое море. Я почувствовал себя бодрей.
Вместе со светом Солнца появилось сознание огромной важности всего, что я
сделал и что мне еще предстоит сделать. Я громко рассмеялся, когда передовой
зашатался под тяжестью моего золота. Вот изумится весь мир, когда я займу в нем
подобающее место!
Если бы
я не был так утомлен, то меня очень позабавил бы хозяин литлстоунского отеля:
он стал метаться, не зная, как согласить золото и почтенных носильщиков с моей
оборванной и грязной одеждой. Но в конце концов я очутился в настоящей земной
ванной комнате с теплой водой для умывания, в новой одежде, правда, очень
тесной, но, во всяком случае, чистой, одолженной мне маленьким толстяком. Он
дал мне, кроме того, бритву, но я не решался коснуться своей густой и
щетинистой бороды.
Я сел за
английский завтрак и ел не торопясь, с аппетитом – хроническим многонедельным
аппетитом. Затем я собрался отвечать на вопросы моих четырех молодых людей и
рассказал им всю правду.
– Хорошо, –
сказал я, – так как вы настаиваете, то я скажу вам, что добыл это золото
на Луне.
– На
Луне?
– Да,
на Луне, там, в небесах.
– Что
вы хотите этим сказать?
– То,
что вы слышите, черт побери!
– Что
вы только что вернулись с Луны?
– Вот
именно! Через космическое пространство – в этом шаре.
При этих
словах я сунул в рот добрый кусок яичницы.
И тут же
решил при втором полете на Луну захватить с собой ящик яиц.
Я ясно
видел, что они не верили ни одному моему слову, но, очевидно, считали меня чрезвычайно
респектабельным лжецом. Они переглянулись, а потом уставились мне в рот. Они,
видно, надеялись раскусить меня, глядя, как я солю яйца, и придавали особое
значение тому, что я ем яйца с перцем. Золотые слитки странной формы, под
тяжестью которых у них сгибались колени, гипнотизировали их. Они лежали предо
мною, эти слитки, стоившие много тысяч фунтов, и их так же невозможно было
украсть, как дом или участок земли. Когда я взглянул на полные ожидания лица,
склонившиеся над моей чашкой кофе, я понял, сколько подробных объяснений я
должен дать, чтобы мне поверили.
– Вы,
конечно, не серьезно… – начал было самый молодой таким тоном, точно он
обращался к упрямому ребенку.
– Будьте
любезны, передайте мне гренки, – перебил я и заставил его замолчать.
– Но
послушайте! – подхватил другой. – Мы не можем поверить вам.
– Но
так что же! – сказал я, пожав плечами.
– Он
не хочет рассказывать, – сказал младший в сторону и с подчеркнутой
непринужденностью спросил: – Вы ничего не имеете против, если я закурю?
Я
любезно кивнул головой и продолжал завтракать. Двое из них отошли от стола и
стали у дальнего окна, тихо переговариваясь. Вдруг я вспомнил.
– Прилив
кончается? – спросил я.
Наступила
пауза. Они колебались, кому из них ответить на мой вопрос.
– Скоро
отлив, – сказал толстяк.
– Ладно, –
сказал я, – он не уплывет далеко.
Я начал
третью порцию яичницы и обратился к ним с маленькой речью.
– Послушайте! –
сказал я. – Прошу вас. Не воображайте, пожалуйста, что я сумасшедший и
рассказываю вам всякие небылицы. Я принужден быть очень кратким и сдержанным. Я
отлично понимаю, что это может показаться очень странным и невероятным. Могу
вас уверить, что вы живете в замечательное время. Но я не могу пока объяснить
вам все: это невозможно: Даю честное слово, что я явился с Луны, и это все, что
я могу открыть вам… И все же я чрезвычайно обязан вам, чрезвычайно! Надеюсь,
что мое обхождение не показалось вам оскорбительным.
– Нисколько! –
сказал приветливо самый молодой. – Мы отлично понимаем…
И, глядя
на меня в упор, он откинул назад свое кресло с такой силой, что оно чуть не опрокинулось.
– Вовсе
нет, – подтвердил толстый молодой человек. – Пожалуйста, не
подумайте!
Все
встали, закурили, начали прогуливаться взад и вперед и всячески старались
подчеркнуть свое дружелюбие, доверие и полное отсутствие назойливого
любопытства.
– Я
пойду все-таки посмотрю на судно, – сказал вполголоса один из них.
Если бы
не любопытство, то они все ушли бы и оставили меня одного. Я продолжал спокойно
есть яичницу.
– Погода
замечательная, не правда ли? – заметил толстяк. – Не помню такого
лета…
Его
прервал оглушительный треск. Словно взлетела огромная ракета!
Где-то
зазвенело разбитое стекло.
– Что
такое? – спросил я.
– Неужели?.. –
вскрикнул толстячок и подбежал к угловому окну.
Все
кинулись к окнам. Я один сидел и смотрел на них.
Потом
вскочил, отшвырнул яичницу и тоже подбежал к окну.
Я начал
догадываться.
– Ничего
не видно! – воскликнул толстяк, бросаясь к двери.
– Это
все тот мальчишка! – крикнул я хриплым от бешенства голосом. –
Проклятый мальчишка!
Повернувшись,
я оттолкнул официанта (он в этот момент нес мне какое-то новое блюдо),
стремительно бросился из комнаты вниз и выскочил на эспланаду перед отелем.
Спокойное
море покрылось зыбью, и на том месте, где раньше лежал шар, вода клокотала, как
в кильватере судна. Вверху клубилось что-то вроде облачка дыма, и трое или
четверо зевак на набережной с недоумением глядели вверх по направлению
неожиданного взрыва. И больше ничего! Чистильщики сапог, швейцар и четверо
молодых людей в своих фланелевых костюмах выбежали вслед за мной. Из окон и
дверей раздавались крики, и отовсюду, разинув рот, стали сбегаться
встревоженные люди.
Я был
слишком взволнован этим новым событием, чтобы обращать внимание на публику.
Сначала
я был так ошеломлен, что даже не понял, что произошло непоправимое
несчастье, – ошеломлен, как человек, оглушенный внезапным ударом. Только
потом начинает он испытывать боль от раны…
Какое
несчастье!
У меня
было ощущение, точно меня обдали кипятком. Колени подкосились. Я понял весь
ужас того, что случилось. Этот проклятый мальчишка улетел в небеса. А я
навсегда остался здесь. Золото в столовой – единственное мое богатство на
Земле. Сколько это будет денег? Какое огромное, непоправимое несчастье!..
– Ну…
– раздался сзади голос маленького толстяка. – Ну, уж знаете…
Вокруг
собралось около двадцати или тридцати человек, самозваных судей, которые буквально
осадили меня и бомбардировали нелепыми вопросами. Я вертелся волчком, но все
смотрели на меня подозрительно. Я не мог выдержать их презрительные взгляды.
– Не
могу! – простонал я. – Говорю вам, что не могу. Я и сам не знаю!
Думайте, что хотите, и черт с вами.
Я
судорожно размахивал руками. Они отступили на шаг, как будто я угрожал им. Я
стрелой промчался сквозь толпу, ворвался в столовую отеля и стал отчаянно
звонить. Потом набросился на прибежавшего официанта.
– Послушайте,
вы! – крикнул я. – Найдите помощника и немедленно перетащите эти
брусья в мою комнату.
Он не
понял меня, и я в бешенстве стал на него кричать. Тут появились какой-то
перепуганный старичок в зеленом переднике и двое молодых людей в фланелевых
костюмах. Я бросился к ним и заставил помочь мне. Как только золото перенесли в
мою комнату, я почувствовал себя хозяином положения.
– А
теперь убирайтесь вон! – крикнул я. – Вон, если не хотите видеть
перед собой человека, сошедшего с ума!
Официант
замешкался в дверях, я схватил его за плечи и вытолкал из комнаты. А затем
запер дверь, сорвал с себя платье маленького толстяка, побросал его куда попало
и кинулся на постель. Долго я лежал, задыхаясь от злобы, дрожа от холода и
проклиная все на свете.
Наконец
я несколько успокоился, встал и позвонил пучеглазому коридорному. Когда он
явился, я потребовал фланелевую ночную рубашку, виски и хороших сигар. И
несколько раз в нетерпении хватался за звонок, прежде чем мне подали то, что я
просил. После этого я снова запер дверь на замок и стал обдумывать свое
положение.
Итак,
наш великий эксперимент закончился крахом. Мы потерпели поражение, и теперь я
один остался в живых. Крушение было полное, произошло непоправимое несчастье.
Мне ничего больше не оставалось, как спасаться самому, насколько это возможно
при такой катастрофе. От одного удара вдребезги разлетелись все планы
возвращения на Луну и восстановления секрета кейворита. Мое решение вернуться,
наполнить шар золотом, произвести затем анализ кейворита и заново открыть
великую тайну, – а может быть, и отыскать тело Кейвора – было теперь
неосуществимо.
Я один
остался в живых, и это было все.
Отдых в
постели чудесно помог мне в моем критическом положении – это была блестящая
мысль. В противном случае я либо повредился бы в уме, либо совершил
какой-нибудь роковой, необдуманный поступок. Здесь же, в запертой комнате,
наедине со своими мыслями я мог все обдумать и спокойно принять решение.
Мне было
совершенно ясно, что случилось с мальчиком. Он, конечно, влез в шар, стал трогать
кнопки, закрыл нечаянно кейворитные заслонки и улетел. Он, безусловно, не смог
завинтить крышку люка, но если даже и сделал это, то за его возвращение был
всего один шанс из тысячи. Очевидно, он вместе с тюками будет притянут к центру
шара и останется там; тем самым он выйдет из сферы влияния земного мира, хотя,
может быть, им заинтересуются обитатели какой-нибудь отдаленной части мирового
пространства. В этом я был убежден. Что же касается моей ответственности в этом
деле, то чем более я размышлял, тем яснее мне становилось, что, пока я буду
молчать, мне нечего тревожиться. Если бы ко мне явились опечаленные родители с
требованием возвратить им погибшего сына, я бы потребовал от них обратно мой
шар или же с недоумением спросил, что они имеют в виду. Сначала мне все
виделись плачущие родители, полицейские и прочие осложнения, но потом я понял,
что надо только держать язык за зубами – и ничего не будет. И действительно,
чем дольше я лежал, курил и думал, тем очевиднее становилась для меня мудрость
политики молчания и непроницаемости.
Каждый
британский гражданин имеет право – если только он не причиняет никому вреда и
ведет себя пристойно – появляться без предупреждения где ему угодно в рваном и
грязном платье и иметь при себе любой запас золота в слитках. Никто не смеет
препятствовать ему или брать под стражу. Я наконец сформулировал это самому
себе и повторял эту формулу как какую-то личную великую хартию, обеспечивающую
мою свободу.
Придя к
такому заключению, я принялся в этом свете рассматривать обстоятельства, о которых
раньше и думать не смел, а именно – свое прежнее банкротство. Теперь, спокойно
поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что если временно скрыться под чужим
именем и сохранить отросшую за два месяца бороду, то вряд ли я рискую
подвергнуться атаке назойливого кредитора, о котором я уже упоминал. А затем
начнем действовать разумно и планомерно. Все это, без сомнения, не очень-то
красиво и даже мелко, но что мне оставалось делать?
Как бы
то ни было, я решил действовать быстро и энергично и держать нос по ветру.
Я
приказал принести письменные принадлежности и написал письмо в Нью-Ромнейский
банк, самый ближайший, по указанию коридорного, в котором сообщал директору,
что я хочу открыть у него текущий счет, и просил прислать двух доверенных лиц,
снабженных соответствующими документами и каретой с хорошей лошадью, чтобы
перевезти несколько сот фунтов золота. Я подписал письмо фамилией Блейк,
которая показалась мне весьма почтенной. Затем я достал фолькстонскую адресную
книгу, выписал оттуда адрес портного и попросил его послать ко мне закройщика
снять мерку на суконный костюм; затем заказал чемодан, несессер, желтые
ботинки, рубашки, шляпы и так далее; от часового мастера я выписал себе часы.
Отослав письма, я заказал самый лучший завтрак, какой только можно было
получить в гостинице. После завтрака я закурил сигару, сохраняя полное
хладнокровие и спокойствие, и мирно отдыхал, пока, согласно моему распоряжению,
из банка не явились два клерка, которые взвесили и забрали мое золото, после
чего я, накрывшись одеялом с головой, улегся спать.
Улегся
спать. Без сомнения, это слишком прозаическое занятие для первого человека,
только что побывавшего на Луне, и, вероятно, молодой впечатлительный читатель
найдет мое поведение предосудительным. Но я страшно устал и переволновался, и,
черт побери, что мне оставалось делать? Все равно никто не поверил бы мне, если
бы я вздумал рассказывать свою историю: это только привело бы к новым
неприятностям. Я улегся спать. И, выспавшись, готов был смело встретить любые
невзгоды, как делал всегда, с юных лет. Я отправился в Италию и здесь пишу эту
историю. Если свет откажется поверить в ее правдивость, пусть считает, что это
вымысел. Что мне за дело!
А
теперь, когда я рассказал вам все, я спрашиваю себя: неужели наше приключение
окончено и навсегда забыто? Все думают, что Кейвор был неудачливый и не весьма
блестящий изобретатель, который во время своих опытов в Лимпне взорвал дом и
себя самого; удар же от моего спуска в Литлстоуне считают результатом опытов с взрывчатыми
веществами в одном правительственном учреждении в Лидде, в двух милях от
курорта. Должен сознаться, что я не признал своего участия в исчезновении
мастера Томми Симонса – так звался мальчишка. Это могло поставить меня в
затруднительное положение. Мое появление на набережной Литлстоуна в изодранном
костюме, с двумя брусками несомненного золота объясняют по-разному, но меня это
мало интересует. Говорят, что я нарочно все так запутал, чтобы избежать
расспросов о том, откуда я добыл золото. Хотел бы я видеть человека, который
способен был бы изобрести рассказ более связный, чем мой. Они принимают это за
вымысел – ну и пусть!
Я
рассказал свою историю и думаю, что мне пора вернуться к земным делам. Даже
тому, кто побывал на Луне, все же нужно добывать средства к существованию.
Поэтому-то здесь, в Амальфи, я снова взялся за сценарии той самой драмы,
которую писал до моей встречи с Кейвором, и пытаюсь ввести свою жизнь в прежнее
русло. Должен признаться, что, когда в комнату падает лунный свет, мне трудно
сосредоточиться на моей пьесе. Сейчас полнолуние, и прошлой ночью я долго стоял
на балконе и глядел на сияющую бездну, в которой скрыто столько тайн.
Представьте только! Столы и стулья, рамы и брусья из чистого золота! Черт
побери! Если бы только снова наткнуться на этот кейворит! Но такое не случается
в жизни дважды. Здесь мне живется немного лучше, чем в Лимпне, – только и
всего. А Кейвор совершил самоубийство таким утонченным способом, к какому не
прибегал еще ни один человек. Так кончается эта история, похожая на сон. Она
плохо вяжется с нашей жизнью, с обычными представлениями – взять хотя бы эти
прыжки, еду, дыхание, невесомость, – и действительно бывают минуты, когда,
несмотря на золото с Луны, я готов поверить, что все это было только сном…
|
