25
Я проснулся в воскресенье утром с обычной мыслью, что надо
немедля отправляться в путь. И хотя мы находились в глубочайших безднах, все же
сознавать это было приятно. Впрочем, мы уже стали настоящими троглодитами. Я не
вспоминал больше о солнечном и лунном сиянии, о звездах, о деревьях, домах,
городах, о всех тех земных благах, которые были для жителей подлунного мира
необходимостью. В качестве ископаемых мы пренебрегали этими дарами.
Грот представлял собою просторную залу. По его гранитной
поверхности мирно протекал наш верный ручей. На таком расстоянии от истоков
температура воды в нем сравнялась с температурой окружавшей ее среды и стала
вполне пригодна для питья.
После завтрака профессор в течение нескольких часов приводил
в порядок свои ежедневные записи.
– Итак, – сказал он, – я начну с вычислений,
чтобы точно определить, где мы находимся; по возвращении я собираюсь начертить
карту нашего путешествия, представив схематическим рисунком строение Земли в
профильном разрезе, что даст представление о том, какой путь проделала наша
экспедиция.
– Это весьма любопытно, дядюшка, но будут ли ваши
записи достаточно точны?
– О да! Я тщательно измерил величину углов. Я уверен,
что не ошибся. Определим сначала, где мы находимся. Возьми компас и посмотри,
какое направление он указывает.
Я посмотрел на прибор и, проверив свое наблюдение, ответил:
– Восток-юго-восток.
– Отлично! – сказал профессор, записывая указание
и быстро произведя какие-то вычисления, из которых я узнал, что мы, оказалось,
прошли восемьдесят пять лье.
– Значит, мы путешествуем под Атлантическим океаном?
– Совершенно верно.
– И в настоящую минуту, быть может, над нашей головой
бушует буря и корабли борются с морской стихией?
– Весьма возможно.
– И киты ударяют своими хвостами о стены нашей темницы?
– Успокойся, Аксель, им не удастся поколебать ее стен.
Но вернемся к нашим вычислениям. Мы находимся на юго-востоке, в восьмидесяти
пяти лье от Снайфедльс и, согласно моим записям, на глубине шестнадцати лье от
земной поверхности.
– Шестнадцати лье! – воскликнул я.
– Конечно.
– Да ведь это, согласно науке, предел нижнего слоя
земной коры.
– Не отрицаю.
– И, по закону возрастания температуры, тут должна бы
быть жара в тысячу пятьсот градусов.
– Должна бы, мой мальчик!
– И вся эта гранитная твердыня должна была бы
расплавиться!
– Ты видишь, что ничего этого нет и что факты, как
бывает часто, опровергают теорию.
Я принужден согласиться, но это поражает меня.
– Что показывает термометр?
– Двадцать семь и шесть десятых градуса.
– Значит, для подтверждения теории ученых не хватает
еще тысячи четырехсот семидесяти четырех и четырех десятых градуса.
Следовательно, пропорциональное повышение температуры – ошибка! Следовательно,
Хемфри Дэви не заблуждался! Следовательно, я был прав, веря ему! Что ты можешь
возразить на это?
– Увы, ничего!
Правду сказать, я мог бы многое возразить. Я решительно
отвергал теорию Дэви и твердо держался теории центрального огня, хотя и не
замечал его проявлений. Я допускал скорее, что это жерло потухшего вулкана,
перекрытое огнеупорной лавой, которая не позволяла жару проникать через свои
стены.
Но, не пускаясь в долгие размышления, я ограничился
признанием существующего положения вещей.
– Дорогой дядюшка, – продолжал я. – Допустим,
что все ваши вычисления точны, но позвольте мне вывести из них неизбежное
заключение.
– Валяй, мой мальчик, сколько душе твоей угодно.
– В той точке, где мы находимся, под широтами Исландии,
земной радиус равен приблизительно одной тысяче пятистам восьмидесяти трем лье,
не так ли?
– Да, тысяче пятистам восьмидесяти трем…
– Скажем, круглым счетом, тысяче шестистам. Из них мы
прошли двенадцать лье.
– Правильно.
– И это при диагонали в восемьдесят пять лье?
– Именно так.
– Пройденных в двадцать дней?
– В двадцать дней!
– Но шестнадцать лье составляют сотую часть земного
радиуса. Если и далее мы будем так подвигаться, то нам понадобится еще две
тысячи дней или около пяти с половиной лет, чтобы попасть к центру Земли.
Профессор не отвечал.
– И это, не принимая в расчет того, что если спуску по
вертикальной линии в шестнадцать лье соответствует переход по горизонтальной
линии в восемьдесят, то это составит восемь тысяч лье в юго-восточном
направлении, и, следовательно, нужно очень много времени, чтобы добраться с
какой-либо точки земной поверхности до центра.
– К черту твои вычисления! – вскричал разгневанный
дядюшка. – К черту твои гипотезы! На чем они основаны? Кто тебе сказал,
что эта галерея не ведет прямо к нашей цели? А затем в мою пользу говорит
пример нашего предшественника. То, что делаю я, уже сделал другой, и то, что
удалось ему, удастся также и мне.
– Надеюсь, но ведь мне все же разрешается…
– Тебе разрешается молчать, Аксель, если ты намерен
продолжать свои благоглупости!
Я видел, что в дядюшке снова заговорил раздражительный
профессор, и принял это к сведению.
– А теперь, – продолжал он, – взгляни-ка на
манометр. Что-он указывает?
– Весьма значительное давление.
– Хорошо! Ты видишь, что если спускаться постепенно, то
привыкаешь к более плотной атмосфере и ничуть от этого не страдаешь.
– Ничуть, если не считать боли в ушах.
– Это пустяки, и ты можешь легко избавиться от этого,
участив дыхание и тем ускорив обмен воздуха в легких.
– Хорошо, – ответил я, решив больше не
противоречить дядюшке. – Есть даже известное удовольствие в том, что
погружаешься в более плотную атмосферу. Заметили ли вы, с какой силой в ней
распространяется звук?
– Несомненно! Тут и глухой стал бы отлично слышать.
– Но эта плотность, конечно, будет возрастать?
– Да, согласно закону, еще недостаточно точно
установленному. Известно, что сила тяготения уменьшается по мере углубления в
Землю. Ты знаешь, что ее действие всего ощутительнее на поверхности Земли и что
в центре земного шара предметы не имеют веса.
– Я знаю это; но скажите, не приобретает ли воздух в
конце концов плотность воды?
– Несомненно, под давлением в семьсот десять атмосфер.
– А ниже этого предела?
– Плотность будет неизменно возрастать.
– Как же мы будем тогда спускаться?
– Мы наложим в карманы камни.
– Право, дядюшка, у вас на все есть ответ!
Я не смел больше забегать вперед; я рисковал натолкнуться
еще на какую-нибудь преграду, которая вывела бы из себя профессора.
Однако было ясно, что под давлением, которое могло подняться
до нескольких тысяч атмосфер, воздух перешел бы, наконец, в твердое состояние,
а тогда, допуская даже, что наши тела и выдержали бы такое давление, все же
пришлось бы остановиться.
Но я не привел этого довода. Дядюшка снова стал бы козырять
своим вечным Сакнуссемом, – пример отнюдь не убедительный, так как, даже
признавая факт путешествия ученого исландца, можно было бы привести очень
простое возражение.
В шестнадцатом веке ни барометр, ни манометр не были еще
изобретены, – как же мог Сакнуссем установить, что он дошел до центра
земного шара.
Но я оставил это возражение при себе и выжидал событий.
Остальная часть дня прошла в вычислениях и разговорах. Я
соглашался во всем с профессором Лиденброком и завидовал полному безучастию
Ганса, который, не разбирая причин и следствий, слепо шел туда, куда его вели
обстоятельства.
|