17
Теперь только начиналось настоящее путешествие. До сих пор
трудности следовали одна за другой; теперь они должны были в буквальном смысле
слова вырастать у нас под ногами.
Я не заглядывал еще в этот бездонный колодец, в который мне
предстояло спуститься. Теперь настал этот момент. Я мог еще или принять участие
в рискованном предприятии, или отказаться попытать счастье. Но мне было стыдно
отступать перед нашим проводником. Ганс так охотно соглашался участвовать в
этом романтическом приключении; он был так хладнокровен, так мало думал об
опасностях, что я устыдился оказаться менее храбрым, чем он. Не будь его, у
меня нашлось бы множество веских доводов, но в присутствии проводника я не стал
возражать; тут я вспомнил прелестную фирландку и шагнул ближе к центральному
отверстию в кратере.
Как я уже сказал, оно имело сто футов в диаметре, или триста
футов в окружности. Я нагнулся над одной из скал и взглянул вниз. Волосы встали
у меня дыбом. Ощущение пустоты овладело всем моим существом. Я почувствовал,
что центр тяжести во мне переместился, голова закружилась, точно у пьяницы. Нет
ничего притягательнее бездны. Я готов был упасть. Чья-то рука удержала меня. То
был Ганс. Положительно, мне следовало взять еще несколько «уроков по
головокружению», вроде тех, что я брал в копенгагенском храме Спасителя. Хотя я
только мельком заглянул в колодец, все же успел разглядеть его строение.
Внутренние, почти отвесные, стены колодца представляли собою ряд выступов,
которые должны были облегчать схождение в пропасть. Но если и была лестница, то
перила отсутствовали. Веревка, прикрепленная у края отверстия, могла бы
послужить нам надежной опорой, но как же отвязать ее, когда мы совершим прыжок
в бездну?
Однако существовало простое средство, которое и применил
дядюшка. Он взял веревку толщиной в дюйм и длиной в четыреста футов, перекинул
ее через проем в выступе лавы у самого края отверстия и спустил оба ее конца
вниз. Таким образом каждый из нас, держа в руках оба конца веревки, получал некоторую
опору и мог легче спускаться в бездонные бездны; спустившись на двести футов,
было совсем нетрудно стянуть вниз веревку, выпустив из рук один ее конец. Этот
прием можно было повторять ad infinitum.[15]
– Теперь займемся багажом, – сказал дядюшка, когда
все приготовления были закончены, – разделим его на три тюка, и каждый из
нас привяжет на спину по одному тюку; я говорю только о хрупких предметах.
Очевидно, отважный профессор не относил нас к числу
последних.
– Ганс, – продолжал он, – возьмет инструменты
и часть съестных припасов; ты, Аксель, вторую треть съестных припасов и оружие;
я – остаток провизии и приборы.
– Но кто же, – сказал я, – спустит вниз
одежду, лестницу и кучу веревок?
– Они спустятся сами.
– Как так? – спросил я.
– Сейчас увидишь.
И дядюшка, недолго думая, горячо принялся за дело. По его
приказу Ганс собрал в один тюк все мягкие вещи и, крепко связав его, без
дальнейших церемоний сбросил в пропасть.
Я услыхал, как наш багаж с гулким свистом, рассекая воздух,
летел вниз. Дядюшка, нагнувшись над бездной, следил довольным взглядом за
путешествием своих вещей, пока не потерял их из виду.
– Хорошо, – сказал он. – А теперь очередь за
нами!
Я спрашиваю любого здравомыслящего человека: возможно ли
слушать такие слова без содрогания?
Профессор взвалил себе на спину тюк с приборами, Гане – с
утварью, я – с оружием. Мы спускались в следующем порядке: впереди шел Ганс, за
ним дядюшка и, наконец, я. Схождение совершалось в полном молчании, нарушаемом
лишь падением камней, которые, оторвавшись от скал, с грохотом скатывались в
пропасть.
Я сползал, судорожно ухватясь одной рукой за двойную
веревку, а другой опираясь на палку. Единственной моей мыслью было: как бы не
потерять точку опоры! Веревка казалась мне слишком тонкой для того, чтобы
выдержать трех человек. Поэтому я пользовался ею по возможности меньше, показывая
чудеса эквилибристики на выступах лавы, которые я отыскивал, нащупывая ногой.
И когда такая скользкая ступень попадалась под ноги Гансу,
он хладнокровно говорил:
– Gif akt!
– Осторожно! – повторял дядюшка.
Через полчаса мы добрались до скалы, прочно укрепившейся в
стене пропасти.
Ганс потянул веревку за один конец; другой конец взвился в
воздух; соскользнув со скалы, через которую веревка была перекинута, конец ее
упал у наших ног, увлекая за собой камни и куски лавы, сыпавшиеся подобно
дождю, или, лучше сказать, подобно убийственному граду.
Нагнувшись над краем узкой площадки, я убедился, что дна
пропасти еще не видно.
Мы снова пустили в ход веревку и через полчаса оказались еще
на двести футов ближе к цели.
Я не знаю, до какой степени должно доходить сумасшествие
геолога, который пытается во время такого спуска изучать природу окружающих его
геологических напластований?
Что касается меня, я мало интересовался строением земной
коры; какое мне было дело до того, что представляют собою все эти плиоценовые, миоценовые,
эоценовые, меловые, юрские, триасовые, пермские, каменноугольные, девонские,
силурийские или первичные геологические напластования? Но профессор,
по-видимому, вел наблюдения и делал заметки, так как во время одной остановки
он сказал мне:
– Чем дальше я иду, тем больше крепнет моя уверенность.
Строение вулканических пород вполне подтверждает теорию Дэви. Мы находимся в
первичных слоях, перед нами порода, в которой произошел химический процесс
разложения металлов, раскалившихся и воспламенившихся при соприкосновении с
воздухом и водой. Я безусловно отвергаю теорию центрального огня. Впрочем, мы
еще увидим это!
Все то же заключение! Понятно, что я не имел никакой охоты
спорить. Мое молчание было принято за согласие, и нисхождение возобновилось.
После трех часов пути я все же не мог разглядеть дна
пропасти. Взглянув вверх, я заметил, что отверстие кратера заметно уменьшилось.
Стены, наклоненные внутрь кратера, постепенно смыкались. Темнота увеличивалась.
А мы спускались все глубже и глубже. Мне казалось, что звук
при падении осыпавшихся камней становился более глухим, как если бы они
ударялись о землю.
Я внимательно считал, сколько раз мы пользовались веревкой,
и поэтому мог определить глубину, на которой мы находились, и время,
истраченное на спуск.
Мы уже четырнадцать раз повторили маневр с веревкой с
промежутками в полчаса. На спуск ушло семь часов и три с половиною часа на
отдых, что составляло в общем десять с половиной часов. Мы начали спускаться в
час, значит теперь было одиннадцать часов.
Глубина, на которой мы находились, равнялась двум тысячам
восьмистам футов, считая четырнадцать раз по двести футов.
В это мгновение раздался голос Ганса.
– Halt! – сказал он.
Я сразу остановился, едва не наступив на голову дядюшки.
– Мы у цели, – сказал дядюшка.
– У какой цели? – спросил я, скользя к нему.
– На дне колодца.
– Значит, нет другого прохода?
– Есть! Я вижу направо нечто вроде туннеля. Мы
расследуем все это завтра. Сначала поужинаем, а потом спать.
Еще не совсем стемнело. Мы открыли мешок с провизией и
поели; затем улеглись, по возможности удобнее, на ложе из камней и обломков
лавы.
Когда, лежа на спине, я открыл глаза, на конце этой трубы
гигантского телескопа в три тысячи футов длиной я заметил блестящую точку.
То была звезда, утратившая способность мерцать, – по
моим соображениям. Бета в созвездии Малой Медведицы.
Вскоре я заснул глубоким сном.
|