 Увеличить |
XIV
– Вот
такой-то свиньей я и жил, – продолжал он опять прежним тоном. – Хуже
же всего было то, что, живя этой скверной жизнью, я воображал, что потому, что
я не соблазняюсь другими женщинами, что поэтому я живу честной семейной жизнью,
что я нравственный человек и что я ни в чем не виноват, а что если у нас
происходят ссоры, то виновата она, ее характер.
Виновата
же была, разумеется, не она. Она была такая же, как и все, как большинство.
Воспитана она была, как того требует положение женщины в нашем обществе, и
поэтому как и воспитываются все без исключения женщины обеспеченных классов и
как они не могут не воспитываться. Толкуют о каком-то новом женском
образовании. Все пустые слова: образование женщины точно такое, какое должно
быть при существующем не притворном, а истинном всеобщем взгляде на женщину.
И
образование женщины будет всегда соответствовать взгляду на нее мужчины. Ведь
все мы знаем, как мужчина смотрит на женщину: «Wein, Weiber und Gesang» [[1]], и так в
стихах поэты говорят. Возьмите всю поэзию, всю живопись, скульптуру, начиная с
любовных стихов и голых Венер и Фрин, вы видите, что женщина есть орудие
наслаждения; она такова на Трубе, и на Грачевке, и на придворном бале. И
заметьте хитрость дьявола: ну, наслажденье, удовольствие, так как бы и знать,
что удовольствие, что женщина сладкий кусок. Нет, сначала рыцари уверяли, что
они боготворят женщину (боготворят, а все-таки смотрят на нее как на орудие
наслаждения). Теперь уже уверяют, что уважают женщину. Одни уступают ей место,
поднимают ей платки; другие признают ее права на занимание всех должностей, на
участие в правлении и т. д. Это все делают, а взгляд на нее все тот же. Она
орудие наслаждения. Тело ее есть средство наслаждения. И она знает это. Все
равно как рабство. Рабство ведь есть не что иное, как пользованье одних
подневольным трудом многих. И потому, чтобы рабства не было, надо, чтобы люди
не желали пользоваться подневольным трудом других, считали бы это грехом или
стыдом. А между тем возьмут отменят внешнюю форму рабства, устроят так, что
нельзя больше совершать купчих на рабов, и воображают и себя уверяют, что
рабства уже нет, и не видят и не хотят видеть того, что рабство продолжает
быть, потому что люди точно так же любят и считают хорошим и справедливым
пользоваться трудами других. А как скоро они считают это хорошим, то всегда
найдутся люди, которые сильнее или хитрее других и сумеют это сделать. То же и
с эмансипацией женщины. Рабство женщины ведь только в том, что люди желают и
считают очень хорошим пользоваться ею как орудием наслаждения. Ну, и вот освобождают
женщину, дают ей всякие права, равные мужчине, но продолжают смотреть на нее
как на орудие наслаждения, так воспитывают ее и в детстве и общественным
мнением. И вот она все такая же приниженная, развращенная раба, и мужчина все
такой же развращенный рабовладелец.
Освобождают
женщину на курсах и в палатах, а смотрят на нее как на предмет наслаждения.
Научите ее, как она научена у нас, смотреть так на самую себя, и она всегда
останется низшим существом. Или она будет с помощью мерзавцев-докторов предупреждать
зарождение плода, то есть будет вполне проститутка, спустившаяся не на ступень
животного, но на ступень вещи, или она будет то, что она есть в большей части
случаев, – больной душевно, истеричной, несчастной, какие они и есть, без
возможности духовного развития.
Гимназии
и курсы не могут изменить этого. Изменить это может только перемена взгляда
мужчин на женщин и женщин самих на себя. Переменится это только тогда, когда
женщина будет считать высшим положением положение девственницы, а не так, как теперь,
высшее состояние человека – стыдом, позором. Пока же этого нет, идеал всякой
девушки, какое бы ни было ее образование, будет все-таки тот, чтобы привлечь к
себе как можно больше мужчин, как можно больше самцов, с тем чтобы иметь
возможность выбора.
А то,
что одна побольше знает математики, а другая умеет играть на арфе, – это
ничего не изменит. Женщина счастлива и достигает всего, чего она может желать,
когда она обворожит мужчину. И потому главная задача женщины – уметь
обвораживать его. Так это было и будет. Так это в девичьей жизни в нашем мире,
так продолжается и в замужней. В девичьей жизни это нужно для выбора, в
замужней – для властвованья над мужем.
Одно,
что прекращает или хоть подавляет на время это, это – дети, и то тогда, когда
женщина не урод, то есть сама кормит. Но тут опять доктора.
С моей
женой, которая сама хотела кормить и кормила следующих пятерых детей, случилось
с первым же ребенком нездоровье. Доктора эти, которые цинически раздевали и
ощупывали ее везде, за что я должен был их благодарить и платить им
деньги, – доктора эти милые нашли, что она не должна кормить, и она на
первое время лишена была того единственного средства, которое могло избавить ее
от кокетства. Кормила кормилица, то есть мы воспользовались бедностью, нуждой и
невежеством женщины, сманили ее от ее ребенка к своему и за это одели ее в
кокошник с галунами. Но не в этом дело. Дело в том, что в это самое время ее
свободы от беременности и кормления в ней с особенной силой проявилось прежде
заснувшее это женское кокетство. И во мне, соответственно этому, с особенной же
силой проявились мучения ревности, которые не переставая терзали меня во все
время моей женатой жизни, как они и не могут не терзать всех тех супругов,
которые живут с женами, как я жил, то есть безнравственно.
|
