 Увеличить |
Глава четвертая. Как
встретил Кандид своего прежнего учителя философии, доктора Панглоса, и что из
этого вышло
Кандид, чувствуя больше сострадания, чем ужаса, дал этому
похожему на привидение страшному нищему те два флорина [15], которые получил от честного анабаптиста
Якова. Нищий пристально посмотрел на него, залился слезами и бросился к нему на
шею. Кандид в испуге отступил.
– Увы! – сказал несчастливец другому
несчастливцу, – вы уже не узнаете вашего дорогого Панглоса?
– Что я слышу? Вы, мой дорогой учитель, вы в таком
ужасном состоянии! Какое же несчастье вас постигло? Почему вы не в
прекраснейшем из замков? Что сделалось с Кунигундой, жемчужиной среди девушек,
лучшим творением природы?
– У меня нет больше сил, – сказал Панглос.
Тотчас же Кандид отвел его в хлев анабаптиста, накормил
хлебом и, когда Панглос подкрепился, снова спросил:
– Что же с Кунигундой?
– Она умерла, – ответил тот.
Кандид упал в обморок от этих слов; друг привел его в
чувство с помощью нескольких капель уксуса, который случайно отыскался в хлеву.
Кандид открыл глаза.
– Кунигунда умерла! Ах, лучший из миров, где ты? Но от
какой болезни она умерла? Не оттого ли, что видела, как я был изгнан из
прекрасного замка ее отца здоровым пинком?
– Нет, – сказал Панглос, – она была замучена
болгарскими солдатами, которые сперва ее изнасиловали, а потом вспороли ей
живот. Они размозжили голову барону, который вступился за нее; баронесса была
изрублена в куски; с моим бедным воспитанником поступили точно так же, как с
его сестрой; а что касается замка, там не осталось камня на камне – ни гумна,
ни овцы, ни утки, ни дерева; но мы все же были отомщены, ибо авары сделали то
же с соседним поместьем, которое принадлежало болгарскому вельможе.
Во время этого рассказа Кандид снова лишился чувств; но,
придя в себя и высказав все, что было у него на душе, он осведомился о причине,
следствии и достаточном основании жалкого состояния Панглоса.
– Увы, – сказал тот, – всему причина любовь –
любовь, утешительница рода человеческого, хранительница мира, душа всех
чувствующих существ, нежная любовь.
– Увы, – сказал Кандид, – я знал ее, эту
любовь, эту властительницу сердец, эту душу нашей души; она подарила мне один
только поцелуй и двадцать пинков. Как эта прекрасная причина могла привести к
столь гнусному следствию?
Панглос ответил так:
– О мой дорогой Кандид, вы знали Пакету, хорошенькую
служанку высокородной баронессы; я вкушал в ее объятьях райские наслаждения, и
они породили те адские муки, которые, как вы видите, я сейчас терплю. Она была
заражена и, быть может, уже умерла. Пакета получила этот подарок от одного
очень ученого францисканского монаха, который доискался до первоисточника
заразы: он подцепил ее у одной старой графини, а ту наградил кавалерийский
капитан, а тот был обязан ею одной маркизе, а та получила ее от пажа, а паж от
иезуита, который, будучи послушником, приобрел ее по прямой линии от одного из
спутников Христофора Колумба. Что касается меня, я ее не передам никому, ибо я
умираю.
– О Панглос, – воскликнул Кандид, – вот
удивительная генеалогия! Разве не диавол – ствол этого дерева?
– Отнюдь нет, – возразил этот великий
человек, – это вещь неизбежная в лучшем из миров, необходимая составная
часть целого; если бы Колумб не привез с одного из островов Америки болезни,
заражающей источник размножения, часто даже мешающей ему и, очевидно, противной
великой цели природы, – мы не имели бы ни шоколада, ни кошенили; надо еще
заметить, что до сего дня на нашем материке эта болезнь присуща только нам, как
и богословские споры. Турки, индейцы, персы, китайцы, сиамцы, японцы еще не
знают ее; но есть достаточное основание и им узнать эту хворь, в свою очередь,
через несколько веков. Меж тем она неслыханно распространилась среди нас,
особенно в больших армиях, состоящих из достойных, благовоспитанных наемников,
которые решают судьбы государств; можно с уверенностью сказать, что когда
тридцать тысяч человек сражаются против войска, равного им по численности, то
тысяч двадцать с каждой стороны заражены сифилисом.
– Это удивительно, – сказал Кандид. – Однако
вас надо вылечить.
– Но что тут можно сделать? – сказал
Панглос. – У меня нет ни гроша, мой друг, а на всем земном шаре нельзя ни
пустить себе кровь, ни поставить клистира, если не заплатишь сам или за тебя не
заплатят другие.
Услышав это, Кандид сразу сообразил, как ему поступить: он
бросился в ноги доброму анабаптисту Якову и так трогательно изобразил ему
состояние своего друга, что добряк, не колеблясь, приютил доктора Панглоса; он
его вылечил на свой счет. Панглос от этого лечения потерял только глаз и ухо. У
него был хороший слог, и он в совершенстве знал арифметику. Анабаптист Яков
сделал его своим счетоводом. Когда через два месяца Якову пришлось поехать в
Лиссабон по торговым делам, он взял с собой на корабль обоих философов. Панглос
объяснил ему, что все в мире к лучшему. Яков не разделял этого мнения.
– Конечно, – говорил он, – люди отчасти
извратили природу, ибо они вовсе не родятся волками, а лишь становятся ими:
господь не дал им ни двадцатичетырехфунтовых пушек, ни штыков, а они смастерили
себе и то и другое, чтобы истреблять друг друга. К этому можно добавить и
банкротства, и суд, который, захватывая добро банкротов, обездоливает кредиторов.
– Все это неизбежно, – отвечал кривой
философ. – Отдельные несчастья создают общее благо, так что, чем больше
таких несчастий, тем лучше.
Пока он рассуждал, вдруг стало темно, задули со всех четырех
сторон ветры, и корабль был застигнут ужаснейшей бурей в виду Лиссабонского
порта.
|
