Глава LXX
На
другой день в предрассветных сумерках два странника шли по Аппиевой дороге к
равнине Кампании.
Одним из
них был Назарий, другим – апостол Петр, который покидал Рим и гонимых
единоверцев.
Небо на
востоке уже окрашивалось в зеленоватые тона, которые постепенно и всё более
явственно переходили у горизонта в шафранный цвет. Серебристая листва деревьев,
белый мрамор вилл и арки акведуков, тянувшихся по равнине в город, выступали из
темноты. Зеленоватое небо все больше светлело, становилось золотистым. Но вот
восток порозовел, и заря осветила Альбанские горы – их дивные сиреневые тона,
казалось, сами излучали свет.
Искорками
мерцали на трепетных листьях деревьев капли росы. Мгла рассеивалась, открывая
все более обширную часть равнины с разбросанными на ней домами, кладбищами,
селеньями и купами деревьев, средь которых белели колонны храмов.
Дорога
была пустынна. Крестьяне, возившие в город зелень, еще, видимо, не успели
запрячь мулов в свои тележки. На каменных плитах, которыми вплоть до самых гор
была вымощена дорога, стучали деревянные сандалии двух путников.
Наконец
над седловиной между горами показалось солнце, и странное явление поразило
апостола. Ему почудилось, будто золотой диск, вместо того чтобы подыматься все
выше по небу, спускается с гор и катится по дороге.
– Видишь
это сияние – вон оно, приближается к нам? – молвил Петр, остановясь.
– Я
ничего не вижу, – отвечал Назарий.
Минуту
спустя Петр, приставив к глазам ладонь, сказал:
– К
нам идет кто-то, весь в солнечном сиянии.
Однако
никакого шума шагов они не слышали. Вокруг было совершенно тихо. Назарий видел
только, что деревья вдали колышутся, словно кто-то их тряхнул, и все шире
разливается по равнине свет.
Он с
удивлением поглядел на апостола.
– Рабби,
что с тобою? – тревожно спросил юноша.
Дорожный
посох Петра, выскользнув из его руки, упал наземь, глаза были устремлены
вперед, на лице изображались изумление, радость, восторг.
Внезапно
он бросился на колени, простирая руки, и из уст его вырвался возглас:
– Христос!
Христос!
И он
приник головою к земле, будто целовал чьи-то ноги.
Наступило
долгое молчанье, потом в тишине послышался прерываемый рыданьями голос старика:
– Quo
vadis, Domine?[432]
Не
услышал Назарий ответа, но до ушей Петра донесся грустный, ласковый голос:
– Раз
ты оставляешь народ мой, я иду в Рим, на новое распятие.
Апостол
лежал на земле, лицом в пыли, недвижим и нем. Назарий испугался, что он в
обмороке или умер, но вот наконец Петр встал, дрожащими руками поднял
страннический посох и, ни слова не говоря, повернул к семи холмам города.
Видя
это, юноша повторил как эхо:
– Quo
vadis, Domine?
– В
Рим, – тихо отвечал апостол.
И он
возвратился.
Павел,
Иоанн, Лин и все верующие встретили апостола с изумлением и тревогой – на
рассвете, сразу же после его ухода, преторианцы окружили дом Мириам и искали
там Петра. Но на все вопросы он отвечал радостно и спокойно:
– Я
видел господа!
И
вечером того же дня направился на кладбище в Остриан, чтобы поучать и крестить
тех, кто хотел омыться в живой воде.
С тех
пор он приходил туда ежедневно, и за ним следовала все более многочисленная
толпа. Казалось, из каждой слезы мучеников рождаются все новые уверовавшие и
каждый стон на арене отзывается эхом в тысячах грудей. Император купался в
крови, Рим и весь языческий мир безумствовал. Но те, кому стало невмоготу от
злодейств и безумия, кого унижали, чья жизнь была сплошным горем и рабством,
все угнетенные, все опечаленные, все страждущие шли слушать дивную весть о
боге, из любви к людям отдавшем себя на распятие, чтобы искупить их грехи.
Найдя
бога, которого они могли любить, люди находили то, чего никому доселе не мог
дать тогдашний мир, – счастье любви.
И Петр
понял, что ни императору, ни всем его легионам не одолеть живой истины, что ни
слезы, ни кровь не зальют, не погасят ее и что лишь теперь начинается ее
победное шествие. Понял он также, зачем господь повернул его на пути, –
да, град гордыни, злодеяний, разврата и насилия превращался в его, Петров, град
и дважды его столицу, откуда ширилась по свету его власть над телами и душами
людей.
|