 Увеличить |
Глава LXIX
Весть о
чудесном избавлении Лигии быстро разошлась среди оставшихся в живых христиан.
Приверженцы нового учения приходили на виллу, чтобы увидеть ту, которой была
явлена милость Христова. Первыми пришли молодой Назарий с Мириам, у которых до
сих пор скрывался апостол Петр, а за ними стали приходить и другие. Собираясь
вместе, они с Виницием, Лигией и Петрониевыми рабами-христианами благоговейно
слушали рассказ Урса о голосе, прозвучавшем в его душе и повелевшем ему
бороться с диким зверем, после чего расходились утешенные и обнадеженные, что
Христос все же не допустит, чтобы его приверженцев истребили всех до единого на
земле, пока сам он не явится вершить страшный суд. И эта надежда укрепляла их
сердца среди непрекращавшихся гонений. Стоило указать на кого-нибудь как на
христианина, и городская стража тотчас бросала его в тюрьму. Жертв, правда,
было уже не так много – большинство христиан погибли в тюрьме или были
замучены, а уцелевшие покинули Рим, чтобы в дальних провинциях переждать бурю,
или же скрывались, боясь собираться на общую молитву, кроме как в находившихся
за городом каменоломнях. Но их еще выслеживали, хватали и хотя игры
завершились, держали для следующих игр или же судили на месте. Римский народ
уже не верил, что виновниками пожара были христиане, но все равно их объявляли
врагами рода человеческого, и эдикт, против них изданный, сохранял силу.
Апостол
Петр долго не решался появляться в доме Петрония, но вот однажды вечером
Назарий известил о его приходе. Лигия, уже начавшая ходить, и Виниций оба
поспешили его встретить и кинулись обнимать его ноги, а он приветствовал их с
глубочайшим волненьем – так мало осталось уже овец в стаде, которое препоручил
ему Христос и над участью которого плакало ныне его любящее сердце. И когда
Виниций сказал ему: «Отче! Это ради тебя спаситель возвратил ее мне!», апостол
ответил: «Он возвратил ее ради веры твоей и ради того, чтобы не все уста,
прославляющие имя его, умолкли». И в этот миг он, видимо, думал о тысячах чад
своих, растерзанных дикими зверями, о крестах, густою чащей высившихся на
аренах, и об огненных тех столбах в садах Зверя, ибо в голосе его звучала
великая скорбь. Виниций и Лигия заметили также, что волосы его стали совершенно
белыми, спина согнулась, а в лице было столько печали и боли, словно он сам
прошел через все терзания и муки, которым подверглись жертвы свирепости и
безумия Нерона. Но оба уже понимали: коль Христос сам отдал себя на муки и
смерть, никто не должен от нее уклоняться. И все же сердца их сжимались при
виде апостола, согбенного под бременем лет, трудов и горя. Виниций,
собиравшийся через несколько дней отвезти Лигию в Неаполис, где они должны были
встретить Помпонию и с нею отплыть на Сицилию, стал умолять старца покинуть вместе
с ними Рим.
Но
апостол, возложив руку на его голову, ответствовал:
– Я
слышу в душе моей голос господа, как на море Тивериадском он сказал мне: «Когда
ты был молод, ты препоясывался сам и ходил, куда хотел; а когда состарешься, то
прострешь руки свои, и другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь». Посему
надлежит мне идти вслед за стадом моим.
Они
слушали молча, не разумея его слов. Тогда он продолжил:
– Подходит
к концу труд мой, но гостеприимство и отдых я найду единственно в доме
господа. – И, обращаясь к ним обоим, прибавил: – Помните меня, ибо я вас
любил, как отец любит детей своих, и все, что будете в жизни делать, делайте во
славу божию.
Молвив
это, он поднял свои старые трясущиеся руки и благословил их, а они прильнули к
нему, чувствуя, что, быть может, получают последнее благословение из его рук.
Им,
однако, было суждено увидеть его еще раз. Несколько дней спустя Петроний принес
с Палатина грозную весть. Там обнаружили, что один из вольноотпущенников
императора был христианином, и нашли у него послания апостолов Петра и Павла из
Тарса, а также послания Иакова, Иуды и Иоанна. О пребывании Петра в Риме
Тигеллин знал и раньше, но он полагал, что апостол погиб с тысячами других
последователей Христа. Теперь оказалось, что два главных проповедника новой
веры до сих пор живы и находятся в столице, и было велено разыскать их и
схватить любой ценой – с их смертью, надеялись, будут вырваны последние корни
ненавистной секты. Как слышал Петроний от Вестина, сам император приказал,
чтобы через три дня Петр и Павел из Тарса были в Мамертинской тюрьме, и целые
отряды преторианцев посланы обыскивать все дома в Заречье.
Узнав об
этом, Виниций решил предупредить апостола. Вечером он и Урс, надев галльские
плащи, закрывающие лицо, отправились к дому Мириам, у которой жил Петр, –
дом этот стоял на самой окраине Заречья, у подножья Яникульского холма. По пути
они видели дома, окруженные солдатами, которыми командовали незнакомые люди. В
квартале было беспокойно, там и сям толпились любопытные, центурионы допрашивали
схваченных, допытываясь о Петре Симоне и о Павле из Тарса.
Урс и
Виниций, опередив солдат, беспрепятственно дошли до жилища Мириам и застали там
Петра в окружении горсточки верующих. Подле апостола находились также помощник
Павла из Тарса Тимофей и Лин.
При
вести о близкой опасности Назарий вывел всех по крытому переходу к садовой
калитке, а затем – к заброшенным каменоломням, расположенным в нескольких
сотнях шагов от Яникульских ворот. Урсу пришлось нести Лина, кости которого,
переломанные во время пыток, еще не срослись. Очутившись в подземных коридорах,
все почувствовали себя в безопасности и при свете зажженного Назарием
светильника начали вполголоса совещаться, как спасти драгоценную для них жизнь
апостола.
– Отче, –
сказал ему Виниций, – пусть завтра на рассвете Назарий выведет тебя из
города к Альбанской горе. Там мы тебя встретим и заберем в Анций, где нас двоих
ждет корабль, чтобы повезти в Неаполис и на Сицилию. Счастливым будет тот день
и час, когда ты войдешь в мой дом и благословишь мой очаг.
Его
выслушали с радостью и стали уговаривать апостола:
– Скройся,
пастырь наш, ведь в Риме тебе не уцелеть. Сохрани живое слово истины, дабы не
исчезла она вместе с нами и с тобою. Послушайся нас, просим тебя как отца.
– Сделай
это во имя Христа! – призывали другие, хватаясь за край его одежды.
– Дети
мои! – ответствовал он. – Кто может знать, когда назначил господь
предел жизни его?
Однако
он не говорил, что не покинет Рима, и сам колебался, потому что уже давно в его
душе поселилось сомнение, даже тревога. Паства рассеяна, дело погибло, церковь,
которая до пожара возросла могучим древом, обращена в прах властью Зверя. Не
осталось ничего, кроме слез, кроме воспоминаний, мук и смерти. Семена дали
обильные всходы, но сатана втоптал их в землю. Силы ангельские не пришли на
помощь погибавшим, и вот Нерон восседает в славе, попирая весь мир, страшный,
более могущественный, чем когда-либо, владыка всех морей и всей суши. Уже не
раз рыбарь господень воздевал в одиночестве руки к небу и вопрошал: «Господи!
Что мне делать? Как мне здесь остаться? И как мне, немощному старику, бороться
с несметной ратью злого духа, которому ты разрешил владеть и побеждать?»
Взывая
из глубин безграничного горя, он мысленно повторял: «Нет уже тех овец, которых
ты приказал мне пасти, нет твоей церкви, пустыня и скорбь в столице твоей, так
что ж ты ныне прикажешь мне? Оставаться ли здесь или увести остатки стада, дабы
где-нибудь за морями мы славили имя твое тайно?»
И он
колебался. Он верил, что живая правда не погибнет и должна взять верх, но
иногда думалось ему, что еще не настал ее час и что настанет он лишь тогда,
когда на землю в день суда сойдет господь и воссядет в славе и силе, во сто
крат более могущественный, чем Нерон.
Часто
ему мечталось, что вот покинет он Рим, верующие пойдут за ним, и он уведет их
далеко-далеко, в тенистые рощи Галилеи, к тихим заливам Тивериадского моря, к
пастухам мирным, как голуби или как овцы, которые там пасутся среди чабреца и
нарда. И все сильнее жаждало сердце рыбака тишины и отдыха, все больше тосковало
по озеру и по Галилее, все чаще заливали слезы старческие глаза.
Но
стоило ему на миг сделать этот выбор, как его обуревали страх и беспокойство.
Как? Ему оставить этот город, где земля пропиталась мученической кровью и где
столько уст в смертный час засвидетельствовали истину? Неужто ему одному
уклониться от этого? И что ответит он господу, если услышит: «Вот, они умерли
за веру свою, а ты убежал?»
Ночи и
дни проходили в сомнениях и терзаниях. Те, кого разорвали львы, кого распяли на
крестах, кого сожгли в императорских садах, все те, претерпев муки, почили в
господе, а он не мог обрести покоя и испытывал муку страшнее всех мук,
изобретенных палачами для их жертв. Нередко заря уже освещала кровли домов, а
он все взывал в смятении душевном:
– Господи,
как же ты велел мне прийти сюда и в сем гнезде Зверя основать столицу твою?
За
тридцать четыре года, минувшие со дня гибели его господа, он не ведал отдыха. С
посохом в руках странствовал по свету и разносил «благую весть». В странствиях
и трудах иссякли его силы, и вот наконец, когда в этом городе, главе мира, он
утвердил дело учителя, злоба испепелила все огненным своим дыханием, и он
видел, что надобно снова начинать борьбу. Да какую борьбу! На одной стороне
император, сенат, народ, легионы, железным обручем сковавшие весь мир,
бессчетные крепости, необъятные земли, могущество, какого глаза человеческие не
видывали, а на другой стороне он, согбенный годами и трудом, настолько дряхлый,
что трясущиеся руки уже едва удерживали дорожный посох.
И порою
он говорил себе, что не ему меряться с императором Рима и что дело это может
совершить лишь сам Христос.
Все эти
мысли мелькали теперь в озабоченном его мозгу, когда он слушал просьбы
последней горсточки верующих, а они, все более тесным кольцом окружая его,
умоляли:
– Спрячься,
рабби, и уведи и нас из-под власти Зверя.
Наконец
Лин склонил перед ним свою измученную голову.
– Отче, –
сказал он, – спаситель повелел тебе пасти овец своих, но их уже здесь нет
и завтра совсем не будет, и ты иди туда, где сможешь их еще найти. Живо еще
слово божье и в Иерусалиме, и в Антиохии, и в Эфесе, и в других городах. Чего
ты достигнешь, оставшись в Риме? Гибелью своей лишь умножишь торжество Зверя.
Иоанну господь не определил срока жизни его. Павел – римский гражданин, и без
суда его пока казнить не могут, но если над тобою, учитель, разразится ярость
сил адовых, тогда те, кто уже пал духом, будут спрашивать: «Кто же одолеет
Нерона?» Ты – камень, на котором воздвигнута церковь господня. Позволь нам
умереть, но не дай антихристу победить наместника божия и не возвращайся сюда,
пока господь не сокрушит пролившего невинную кровь.
– Взгляни
на наши слезы! – повторяли остальные.
Слезы
текли и по лицу Петра. Через некоторое время он все же поднялся и, простирая
руки над коленопреклоненными, молвил:
– Да
будет прославлено имя господне и да свершится воля его!
|
