 Увеличить |
Глава LXVIII
После
освобожденья Лигии Петроний, не желая раздражать императора, отправился вместе
с прочими августианами вслед за ним на Палатин. Кстати, он хотел послушать, о
чем там будут говорить, а главное, убедиться, не придумает ли Тигеллин
чего-нибудь еще, чтобы погубить девушку. Конечно, и она, и Урс теперь перешли под
покровительство народа, и никто не мог поднять на них руку, не вызвав народного
возмущения, но Петроний, зная, какую ненависть питал к нему всемогущий префект
претория, допускал, что Тигеллин, не имея сил ударить прямо по нему,
постарается утолить жажду мести за счет его племянника.
Нерон
был раздражен, гневен – представление закончилось совсем не так, как он желал
бы. На Петрония он вначале и смотреть не хотел, но тот с обычным своим
хладнокровием подошел к императору и непринужденно, как истый арбитр изящества,
сказал:
– Знаешь
ли, божественный, что пришло мне на ум? Напиши песнь о девушке, которую воля
владыки мира избавляет от рогов дикого тура и отдает возлюбленному. У греков
чувствительные сердца, я уверен, что такая песнь их очарует.
Нерону,
несмотря на его досаду, эта мысль понравилась по двум причинам: прежде всего
как тема для песни и еще потому, что он мог прославить в ней самого себя как
великодушного владыку мира. С минуту поглядев на Петрония, он сказал:
– Да,
верно! Возможно, ты прав! Но подобает ли мне воспевать собственную доброту?
– Тебе
вовсе не надо себя называть. В Риме и так всякий догадается, о чем речь, а из
Рима вести распространяются по всему миру.
– И
ты уверен, что в Ахайе это понравится?
– Клянусь
Поллуксом! – воскликнул Петроний.
И он
ушел удовлетворенный – теперь-то он был уверен, что Нерон, чья жизнь вся
проходила в прилаживании действительности к литературным вымыслам, не пожелает
испортить сюжет и тем свяжет руки Тигеллину. Это, однако, не повлияло на его
намерение выпроводить Виниция из Рима, как только здоровье Лигии не будет тому
помехой. На следующий день при встрече с Виницием он сказал:
– Отвези
ее на Сицилию. После случившегося вам со стороны императора ничто не грозит, но
Тигеллин готов пустить в ход даже яд из ненависти если не к вам, так ко мне.
– Она
была на рогах дикого тура, и все же Христос ее спас, – с усмешкой возразил
Виниций.
– Так
ты почти его гекатомбой, – с легким раздражением ответил Петроний, –
но не проси спасти ее во второй раз. Ты помнишь, как Эол принял Одиссея, когда
тот во второй раз пришел просить его о попутном ветре? Боги не любят
повторяться.
[431]
– Когда
к ней вернется здоровье, – сказал Виниций, – я отвезу ее к Помпонии
Грецине.
– И
это будет тем более разумно, что Помпония больна. Мне сказал об этом Антистий,
родственник Плавтиев. Здесь же произойдут тем временем такие события, что люди
о вас забудут, – а в нынешние дни счастливейшие из людей те, о ком забыли.
Да будет вам Фортуна солнцем зимою и тенью летом!
С этими
словами он оставил Виниция упиваться своим счастьем, а сам пошел расспросить
Теокла о здоровье Лигии.
Жизни ее
опасность уже не грозила. Конечно, останься она в тюремном подвале, ее, страшно
исхудавшую после лихорадки, прикончили бы гнилой воздух и лишения, но теперь
она была окружена заботливым уходом и не просто достатком, но роскошью. По
предписанию Теокла ее через два дня начали выносить в окружавшие виллу сады,
где она проводила целые часы. Виниций украшал ее носилки анемонами и, главное,
ирисами, чтобы напомнить ей об атрии в доме Авла. Под сенью высоких деревьев
они, держась за руки, часто беседовали о минувших страданьях и тревогах. Лигия
говорила, что Христос с умыслом провел его через мученья, чтобы изменить его
душу и поднять ее до себя, и он чувствовал, что это правда и что не осталось в
нем ничего от прежнего патриция, не признававшего иного закона, кроме своих
желаний. Но в воспоминаниях этих не было никакой горечи. Обоим чудилось, будто
годы пролетели над ними и мучительное прошлое уже где-то далеко позади. И
нисходил на них покой, какого они доселе не знали. Им навстречу шла какая-то
новая жизнь, полная блаженства, и завладевала ими. Пусть в Риме император
безумствует и сеет тревогу во всем мире, они, чувствуя покровительство силы
безмерно более могущественной, уже не страшились ни его злобы, ни его безумств,
как если бы он перестал быть владыкой их жизни и смерти. Однажды в час заката
они услышали доносившееся из вивариев рычанье львов и других диких зверей.
Когда-то эти звуки пронзили Виниция тревогой, как зловещий знак. Теперь же оба
они лишь с улыбкой переглянулись и подняли глаза к вечерним звездам. Лигия была
еще очень слаба и не могла самостоятельно ходить, порою она засыпала в тишине
сада, а он сидел рядом и, всматриваясь в ее лицо, невольно думал, что это уже
не та Лигия, которую он встретил у Плавтиев. Да, из-за тюрьмы и болезни ее
красота несколько поблекла. Тогда, у Авла, и позже, когда он пришел ее похитить
из дома Мириам, она была прекрасна, как статуя, как цветок, ныне же лицо ее
стало прозрачным, руки исхудали, тело иссушил недуг, уста побледнели, и даже
глаза казались не такими голубыми, как прежде. Золотоволосая Эвника,
приносившая ей цветы и драгоценные ткани, чтобы укрывать ноги, глядела кипрскою
богиней рядом с нею. Эстет Петроний тщетно пытался увидеть в Лигии ее былую
прелесть и, пожимая плечами, думал, что эта тень с Елисейских полей, пожалуй,
не стоила тех усилий, страданий и тревог, которые едва не свели Виниция в
могилу. Но Виниций, любивший теперь ее душу, тем пуще любил ее и, оберегая ее
сон, чувствовал себя так, будто оберегает целый мир.
|
