Глава LV
В
длинном, наскоро написанном письме Лигия прощалась с Виницием навсегда. Ей было
известно, что в тюрьму уже запрещено приходить и что она сможет увидеть Виниция
только с арены. И она просила его узнать, когда настанет их очередь, и еще
просила его быть на играх, потому что она хочет его увидеть еще раз при жизни.
Страха в ее письме не чувствовалось. Она писала, что и она сама, и остальные
жаждут поскорее выйти на арену, на которой их ждет освобождение из темницы.
Надеясь, что Помпония и Авл приедут в Рим, она просила, чтобы и они пришли на
игры. Каждая строка дышала восторгом и той отрешенностью от земной жизни,
которою были полны сердца всех узников, а также неколебимой верой в исполнение
их чаяний за гробом. «Освободит ли меня Христос теперь, – писала
она, – или после смерти, он обещал меня тебе устами апостола, стало быть,
я твоя». И она заклинала Виниция не жалеть ее и не поддаваться горю. Смерть для
нее не была расторжением обетов. С доверчивостью дитяти она уверяла Виниция,
что тотчас после мучений на арене она расскажет Христу, что в Риме остался ее
жених, Марк, который всем сердцем тоскует по ней. И Христос, быть может,
разрешит на минутку ее душе побывать у него на земле, чтобы сказать, что она
жива, о мученьях уже не помнит и счастлива. Все ее письмо было проникнуто
счастьем и безграничной надеждой. Одна только была в нем просьба, связанная с
земными делами: чтобы Виниций забрал из сполиария[391] ее тело и похоронил ее
как свою жену в склепе, в котором ему самому предстоит опочить.
Он читал
это письмо, сердце его разрывалось, но в то же время ему казалось немыслимым,
чтобы Лигия погибла от клыков диких зверей и чтобы Христос над нею не сжалился.
В этом была его надежда, в это он верил. Воротясь домой, он написал в ответ,
что будет каждый день приходить к стенам Туллианума и ждать, пока Христос
сокрушит эти стены и ему отдаст ее. Он просил ее верить, что Христос может ее
вызволить даже из цирка, что сам великий апостол молит его об этом и что миг
освобожденья близок. Центурион-христианин должен был передать ей это письмо
утром.
Но когда
на другой день Виниций подошел к тюрьме, сотник, отделившись от своего отряда,
первый шагнул ему навстречу со словами:
– Выслушай
новость, господин. Христос, испытав тебя, ныне оказал тебе свою милость.
Приходили этой ночью вольноотпущенники императора и префекта отобрать для них
девушек-христианок на поруганье – спросили они про твою возлюбленную, но
господь ниспослал ей лихорадку, от которой умирают узники Туллианума, и ее
оставили. Уже накануне вечером она лежала в беспамятстве – да будет
благословенно имя спасителя, ведь недуг, уберегший ее от позора, может ее
спасти и от смерти.
Виниций,
чтобы не упасть, ухватился за наплечник солдата, а тот продолжал:
– Возблагодари
милосердие господа. Лина схватили и потащили на муки, но, увидев, что он
кончается, отдали его. Быть может, и ее отдадут тебе теперь, а Христос вернет
ей здоровье.
Молодой
трибун еще с минуту постоял, опустив голову, потом поднял ее и тихо молвил:
– Да,
так и будет, сотник. Христос, спасший ее от позора, избавит ее от смерти.
И,
просидев у стен тюрьмы до вечера, он возвратился домой, чтобы послать своих
людей за Лином с приказаньем перенести старика на одну из своих загородных
вилл.
Петроний,
узнав о происшедшем, решил действовать. У Августы он уже был один раз, а теперь
пошел снова. Застал он ее подле ложа маленького Руфия. Ребенок, у которого была
пробита голова, лежал в жару и бредил, а у матери, пытавшейся его спасти,
сердце сжималось от отчаяния и страха, что, если и удастся мальчика выходить,
так, возможно, лишь для того, чтобы его вскоре постигла смерть еще более
страшная.
Поглощенная
своим горем, она сперва даже слушать не хотела о Виниции и Лигии, но Петронию удалось
ее припугнуть.
– Ты
оскорбила, – сказал он ей, – новое неведомое божество. Ты, Августа,
кажется, чтишь еврейского Иегову, но христиане утверждают, что Христос его сын,
так подумай – не навлекла ли ты гнев его отца? Как знать, возможно, постигшая
тебя беда – это их месть, и жизнь Руфия, возможно, зависит от того, как ты
поступишь.
– Чего
ты от меня хочешь? – со страхом спросила Поппея.
– Умилосерди
разгневанного бога.
– Но
как?
– Лигия
больна. Повлияй на императора или на Тигеллина, чтобы ее отдали Виницию.
– Ты
думаешь, я смогу? – спросила она с отчаянием.
– Ну,
так ты можешь сделать другое. Если Лигия выздоровеет, ей придется пойти на
казнь. Сходи в храм Весты и попроси, чтобы virgo magna[392] оказалась как бы
случайно возле Туллианума в то время, когда узников поведут на смерть, и
повелела освободить девушку. Старшая весталка тебе в этом не откажет.
– А
если Лигия от лихорадки умрет?
– Христиане
говорят, что Христос мстителен, но справедлив: возможно, ты умилосердишь его
уже одним намерением.
– Пусть
он пошлет мне какой-нибудь знак, что спасет Руфия.
Петроний
пожал плечами.
– Я
пришел не как его посланец, божественная. Я только говорю тебе – лучше тебе
быть в ладу со всеми богами, и римскими, и чужими!
– Я
пойду! – стонущим голосом произнесла Поппея.
Петроний
вздохнул с облегчением.
«Наконец-то
я чего-то добился!» – подумал он.
Возвратясь
к Виницию, он сказал:
– Проси
своего бога, чтобы Лигия не умерла от лихорадки, – если она не умрет, то
верховная жрица Весты прикажет ее освободить. Сама Августа будет об этом
просить.
Виниций
пристально посмотрел на него – глаза трибуна горели лихорадочным огнем.
– Ее
освободит Христос, – молвил он.
А
Поппея, которая ради спасения Руфия готова была совершить гекатомбы всем богам,
отправилась в тот же вечер на Форум к весталкам, поручив смотреть за больным
мальчиком верной няне Сильвии, которая ее самое вынянчила.
Но на
Палатине приговор ребенку уже был вынесен. Едва носилки супруги императора
скрылись за Большими воротами, в комнату, где лежал маленький Руфий, вошли два
вольноотпущенника – один бросился на старуху Сильвию и заткнул ей рот, а
второй, схватив бронзовую статуэтку сфинкса, одним ударом оглушил ее.
Затем
они подошли к постели Руфия. Измученный жаром, лежавший в полузабытьи ребенок
не сознавал, что происходит, и улыбался им, щуря свои прелестные глазки, точно
силясь их получше разглядеть. Но они, сняв с няньки пояс, называвшийся
«цингулум», накинули ему на шею петлю и стали затягивать. Крикнув только раз
«мама», ребенок быстро скончался. Тогда убийцы завернули его в простыню, сели
на ожидавших их лошадей и поскакали в Остию, где бросили труп в море.
Поппея
же не застала верховной жрицы, которая вместе с другими весталками была у Ватиния.
Возвратясь на Палатин и увидев пустое ложе и уже остывшее тело Сильвии, она лишилась
чувств, а когда ее привели в себя, начала кричать без умолку, и дикие ее вопли
слышались всю ночь и весь следующий день.
Но на
третий день император приказал ей присутствовать на пиру, и она, надев
фиолетовую тогу, явилась на пир и сидела с каменным лицом, золотоволосая,
безмолвная, дивно прекрасная и зловещая, как ангел смерти.
|