КАРТИНЫ ПАРИЖА[82]
LXXXVI
ПЕЙЗАЖ
О, если б мог и я, чтоб петь свои
эклоги,
Спать ближе к небесам, как спали
астрологи;
У колоколен жить, чтоб сердцем,
полным снов,
Впивать торжественный трезвон
колоколов;
Иль, подпершись рукой, с мансарды
одинокой
Жизнь мастерской следить и слушать
гул далекий,
И созерцать церквей и труб недвижный
лес, –
Мечтать о вечности, взирая в глубь
небес.
Как сладко сердцу там, в туманной
пелене,
Ждать первую звезду и лампу на окне,
Следить, как черный дым плывет в
простор клубами,
Как бледная луна чарует мир лучами.
Я жажду осени и лета и весны.
Когда ж придет зима спугнуть уныньем
сны,
Задернув шторами скорее мрак
холодный,
Я чудные дворцы создам мечтой
свободной;
Увижу голубой, широкий кругозор,
Сады, фонтанов плач, причудливый узор
Бассейнов; резвых птиц услышу
щебетанье
И нежных, жарких уст согласное
слиянье…
Опять идиллию мне греза воскресит;
Пусть вьюга яростно в мое окно
стучит,
Не подниму чела, охвачен сладкой
страстью –
Опять вернуть к себе Весну своею
властью,
Из сердца жаркого луч солнца источить
И ласку теплую мечты кругом разлить.
LXXXVII
СОЛНЦЕ
В предместье, где висит на окнах
ставней ряд,
Прикрыв таинственно-заманчивый
разврат,
Лишь солнце высыплет безжалостные
стрелы
На крыши города, поля, на колос
зрелый –
Бреду, свободу дав причудливым
мечтам,
И рифмы стройные срываю здесь и там;
То, как скользящею ногой на мостовую,
Наткнувшись на слова, сложу строфу
иную.
О свет питательный, ты гонишь прочь
хлороз,
Ты рифмы пышные растишь, как купы
роз,
Ты испарить спешишь тоску в просторы
свода,
Наполнить головы и ульи соком меда;
Ты молодишь калек разбитых, без конца
Сердца их радуя, как девушек сердца;
Все нивы пышные тобой, о Солнце,
зреют,
Твои лучи в сердцах бессмертных
всходы греют.
Ты, Солнце, как поэт нисходишь в
города,
Чтоб вещи низкие очистить навсегда;
Бесшумно ты себе везде найдешь дорогу
–
К больнице сумрачной и к царскому
чертогу!
LXXXVIII
РЫЖЕЙ НИЩЕНКЕ[83]
Белая девушка с рыжей головкой,
Ты сквозь лохмотья лукавой уловкой
Всем обнажаешь свою нищету
И красоту.
Тело веснушками всюду покрыто,
Но для поэта с душою разбитой,
Полное всяких недугов, оно
Чары полно!
Носишь ты, блеск презирая мишурный,
Словно царица из сказки – котурны,
Два деревянных своих башмака,
Стройно-легка.
Если бы мог на тебе увидать я
Вместо лохмотьев – придворного платья
Складки, облекшие, словно струи,
Ножки твои;
Если бы там, где чулочек дырявый
Щеголей праздных сбирает оравы,
Золотом ножку украсил и сжал
Тонкий кинжал;
Если 6, узлам непослушны неровным,
Вдруг обнажившись пред взором
греховным,
Полные груди блеснули хоть раз
Парою глаз;
Если б просить ты заставить умела
Всех, кто к тебе прикасается смело,
Прочь отгоняя бесстрашно вокруг
Шалость их рук:
Много жемчужин, камней драгоценных,
Много сонетов Бело[84] совершенных
Стали б тебе предлагать без конца
Верных сердца;
Штат рифмачей с кипой новых творений
Стал бы тесниться у пышных ступеней,
Дерзко ловил бы их страстный зрачок
Твой башмачок;
Вкруг бы теснились пажи и сеньоры,
Много Ронсаров[85] вперяли бы взоры,
Жадно ища вдохновения, в твой
Пышный покой!
Чары б роскошного ложа таили
Больше горячих лобзаний, чем лилий,
И не один Валуа[86] в твою власть
Мог бы попасть!
Ныне ж ты нищенкой бродишь голодной,
Хлам собирая давно уж негодный,
На перекрестках, продрогшая вся,
Робко прося;
На безделушки в четыре сантима
Смотришь ты с завистью, шествуя мимо,
Но не могу я тебе, о прости!
Их поднести!
Что же? Пускай без иных украшений,
Без ароматов иных и камений
Тощая блещет твоя нагота,
О красота!
LXXXIX
ЛЕБЕДЬ[87]
|
