|
Конст.
Гюису[102]
I
Пейзаж чудовищно-картинный
Мой дух сегодня взволновал;
Клянусь, взор смертный ни единый
Доныне он не чаровал!
Мой сон исполнен был видений,
Неописуемых чудес;
В нем мир изменчивых растений
По прихоти мечты исчез;
Художник, в гений свой влюбленный,
Я прихотливо сочетал
В одной картине монотонной
Лишь воду, мрамор и металл;
Дворцы, ступени и аркады
В нем вознеслись, как Вавилон,
В нем низвергались ниц каскады
На золото со всех сторон;
Как тяжкий занавес хрустальный,
Омыв широких стен металл,
В нем ослепительно-кристальный
Строй водопадов ниспадал.
Там, как аллеи, колоннады
Тянулись вкруг немых озер,
Куда гигантские наяды
Свой женственный вперяли взор.
И берег розово-зеленый,
И голубая скатерть вод
До грани мира отдаленной
Простерлись, уходя вперед!
Сковав невиданные скалы,
Там полог мертвых льдов сверкал,
Исполнен силы небывалой,
Как глубь магических зеркал;
Там Ганги с высоты надзвездной,
Безмолвно восхищая взор,
Излили над алмазной бездной
Сокровища своих амфор!
Я – зодчий сказочного мира –
Тот океан порабощал
И море в арки из сафира
Упорством воли возвращал.
Вокруг все искрилось, блистало,
Переливался черный цвет,
И льды оправою кристалла
Удвоили свой пышный свет.
В дали небес не загорались
Ни луч светила, ни звезда,
Но странным блеском озарялись
Чудовищные горы льда!
А надо всем, огнем экстаза
Сжигая дух смятенный мой,
Витало, внятно лишь для глаза,
Молчанье Вечности самой!
II
Когда же вновь я стал собою,
Открыв еще пылавший взор,
Я схвачен был забот гурьбою,
Я видел вкруг один позор.
Как звон суровый, погребальный,
Нежданно полдень прозвучал;
Над косным миром свод печальный
Бесцветный сумрак источал.
CIII
СУМЕРКИ УТРА
Уж во дворе казарм труба
задребезжала,
Уж пламя фонарей от ветра задрожало.
Вот час, когда ползет больных видений
рой
В подушках юношей отравленной мечтой;
Когда, как красный глаз, от лампы
свет багровый
Пятно кровавое на день бросает новый,
Когда ослабший дух, с себя свергая
плоть,
Как лампы – день, ее не может
побороть;
И словно милый лик, где ветер свеял
слезы,
В дрожащем воздухе плывут ночные
грезы;
Вот час, когда нет сил творить,
любить, лобзать.
Над крышами домов уж начал дым
всползать;
Но проститутки спят, тяжелым сном
обвиты,
Их веки сомкнуты, их губы чуть
раскрыты;
Уж жены бедняков на пальцы стали
дуть,
Влача к огню свою иссохнувшую грудь;
Вот час, когда среди и голода и стужи
Тоска родильницы еще острей и туже;
И если закричит, пронзив туман,
петух,
Его напев, как вопль, залитый кровью,
глух.
Туманов океан омыл дома столицы,
Наполнив вздохами холодный мрак
больницы,
Где внятнее теперь последний горький
стон;
Кутила чуть бредет, работой утомлен.
В наряде розовом и призрачно-зеленом
Заря над Сеною с ее безлюдным лоном
Скользит медлительно, будя
Париж, – и вот
Он инструменты вновь заботливо берет.
|
