|
Эрнесту
Кристофу
С осанкой важною, как некогда живая,
С платком, перчатками, держа в руке
букет,
Кокетка тощая, красоты укрывая,
Она развязностью своей прельщает
свет.
Ты тоньше талию встречал ли в вихре
бала?
Одежды царственной волна со всех
сторон
На ноги тощие торжественно ниспала,
На башмачке расцвел причудливый
помпон.
Как трется ручеек о скалы похотливо,
Вокруг ее ключиц живая кисея
Шуршит и движется, от шуток злых
стыдливо
Могильных прелестей приманки утая.
Глаза бездонные чернеют пустотою,
И череп зыблется на хрупких
позвонках,
В гирлянды убранный искусною рукою;
О блеск ничтожества, пустой, нарядный
прах!
Карикатурою тебя зовет за это
Непосвященный ум, что, плотью
опьянен,
Не в силах оценить изящество скелета –
Но мой тончайший вкус тобой, скелет,
пленен!
Ты здесь затем, чтоб вдруг ужасная гримаса
Смутила жизни пир? иль вновь живой
скелет,
Лишь ты, как некогда, надеждам
отдалася,
На шабаш повлекли желанья прежних
лет?
Под тихий плач смычка, при ярком свеч
дрожаньи
Ты хочешь отогнать насмешливый
кошмар,
Потоком оргии залить свои страданья
И погасить в груди зажженный адом
жар?
Неисчерпаемый колодезь заблуждений!
Пучина горестей без грани и без дна!
Сквозь сеть костей твоих и в вихре
опьянений
Ненасытимая змея глазам видна!
Узнай же истину: нигде твое кокетство
Достойно оценить не сможет смертный
взгляд;
Казнить насмешкою сердца – смешное
средство,
И чары ужаса лишь сильных опьянят!
Ты пеной бешенства у всех омыла губы,
От бездны этих глаз мутится каждый
взор,
Все тридцать два твои оскаленные зуба
Смеются над тобой, расчетливый
танцор!
Меж тем, скажите, кто не обнимал
скелета,
Кто не вкусил хоть раз могильного
плода?
Что благовония, что роскошь туалета?
Душа брезгливая собою лишь горда.
О ты, безносая, смешная баядера[98]!
Вмешайся в их толпу, шепни им свой
совет.
«Искусству пудриться, друзья, ведь
есть же мера,
Пропахли смертью вы, как мускусом
скелет!
Вы, денди лысые, седые Антинои[99],
Вы, трупы сгнившие, с которых сходит
лак!
Весь мир качается под пляшущей пятою,
То – пляска Смерти вас несет в
безвестный мрак!
От Сены набережных и до знойных стран
Гангеса[100]
Бегут стада людей, бросая в небо
стон,
А там – небесная разодрана завеса:
Труба Архангела глядит, как мушкетон.
Под каждым климатом, у каждой грани
мира
Над человеческой ничтожною толпой
Всегда глумится Смерть, как
благовонья мира,
В безумие людей вливая хохот свой!»
XCVIII
САМООБМАН
Когда ты небрежно и плавно ступаешь
В ритм звуков, разбитых о низкий
плафон,
И стан гармонический тихо склоняешь,
Твой взор бесконечной тоской
углублен;
Облитое волнами мертвого газа,
Пленительно бледное это чело,
Где пламя вечернее зорю зажгло,
Как взоры портрета, два грустные
глаза;
Я знаю, забытые грезы твои
Возносятся царственно башней
зубчатой,
И спелое сердце, как персик помятый,
Уж просит и поздней и мудрой любви.
Ты – плод ароматный, роскошный,
осенний,
Надгробная урна, просящая слез,
Далеких оазисов запах весенний,
Иль ложе – иль просто корзина для
роз?
Есть грустные очи без тайн и чудес:
Их взгляды чаруют, как блеск
драгоценный
Оправы без камня, вид раки священной,
Пустой, как безбрежные своды небес.
Но сердце, что правды жестокой
страшится,
Пленяется призрачно-лживой мечтой,
И в шутку пустую готово влюбиться,
И жаждет склониться пред маской
простой!
XCIX
Средь шума города всегда передо мной
Наш домик беленький с уютной тишиной;
Разбитый алебастр Венеры и Помоны[101],
Слегка укрывшийся в тень рощицы
зеленой,
И солнце гордое, едва померкнет свет,
С небес глядящее на длинный наш обед,
Как любопытное, внимательное око;
В окне разбитый сноп дрожащего
потока;
На чистом пологе, на скатерти лучей
Живые отблески, как отсветы свечей.
C
Служанка верная с душою благородной!
Ты под ковром травы вкушаешь сон
холодный;
Наш долг – снести тебе хоть маленький
букет.
Усопших ждет в земле так много
горьких бед;
Когда вздохнет Октябрь, деревья
обрывая
И между мраморов уныло завывая, –
О, как завидуют тогда живым они, –
Их ложу теплому и ласкам простыни!
Их мысли черные грызут, их сон
тревожа;
Никто с усопшими не разделяет ложа;
Скелеты мерзлые, объедки червяков
Лишь чуют мокрый снег и шествие
веков;
Не посетит никто их тихие могилы,
Никто не уберет решетки их унылой.
Когда поют дрова в камине фистулой,
На кресле в сумерках с их смутной,
серой мглой
Я находил тебя, сидевшую спокойно;
То с миной важною,
заботливо-пристойной
Ты появлялась вдруг в сторонке, на
ковре
Ночами синими в холодном Декабре;
Как мать вставала ты с своей постели
снежной,
Чтоб взрослое дитя согреть заботой
нежной,
И из пустых очей роняла капли слез…
Что мог бы я сказать тогда на твой
вопрос?
CI
ТУМАНЫ И ДОЖДИ
И осень позднюю и грязную весну
Я воспевать люблю: они влекут ко сну
Больную грудь и мозг какой-то тайной
силой,
Окутав саваном туманов и могилой.
Поля безбрежные, осенних бурь игра,
Всю ночь хрипящие под ветром флюгера
Дороже мне весны; о вас мой дух
мечтает,
Он крылья ворона во мраке
распластает.
Осыпан инея холодной пеленой,
Пронизан сладостью напевов
погребальных,
Он любит созерцать, исполнен грез
печальных,
Царица бледная, бесцветный сумрак
твой!
Иль в ночь безлунную тоску тревоги
тайной
Забыть в объятиях любви, всегда
случайной!
CII
ПАРИЖСКИЙ СОН
|
