 Увеличить |
ГЛАВА
ВТОРАЯ
«В
ДОМЕ ВРАГОВ МОИХ»
У
сэра Дэниэла был в Шорби высокий, удобный, оштукатуренный дом с резьбой на
дубовых рамах и с покатой соломенной крышей. За домом находился фруктовый сад
со множеством аллей и заросших зеленью беседок; сад этот тянулся до колокольни
монастырской церкви.
В
случае надобности дом мог вместить свиту и более важного лица, чем сэр Дэниэл;
но и сейчас в нем было очень шумно. На дворе раздавался звон оружия и стук
подков; кухня гудела, как улей; в зале резвились шуты, пели менестрели, играли
музыканты. Сэр Дэниэл расточительностью, веселостью и любезностью соперничал с
лордом Шорби и затмевал лорда Райзингэма.
Гостей
принимали радушно. А менестрелей, шутов, игроков в шахматы, продавцов реликвий,
снадобий, духов и талисманов, вместе со всевозможными священниками, монахами,
странниками, усаживали за стол для слуг и укладывали спать на просторных
чердаках или на голых досках в длинной столовой.
На
следующий день после крушения «Доброй Надежды» кладовые, кухни, конюшни и даже
сараи, окружавшие двор с двух сторон, были набиты праздным людом. Тут
находились и слуги сэра Дэниэла в сине-красных ливреях и разные проходимцы,
привлеченные в город алчностью, которых рыцарь принимал отчасти из политических
соображений, отчасти просто потому, что принимать подобных людей в те времена
было в обычае.
Все
мы были загнаны под крышу снегом, который падал не переставая, морозом и приближением
ночи. Вина, эля и денег было сколько угодно. Одни, растянувшись на соломе в
амбаре, играли в карты, другие еще с обеда были пьяны. Нам, пожалуй, показалось
бы, что город только что подвергся разгрому; но в те времена во всех богатых и
благородных домах на праздниках происходило то же самое.
Два
монаха — старый и молодой — пришли поздно и теперь грелись у огня в углу сарая.
Пестрая толпа окружала их — фокусники, скоморохи, солдаты. Вскоре старший из
монахов вступил с ними в оживленный разговор, в котором было столько шуток и
народного остроумия, что толпа вокруг быстро увеличилась.
Младший
его спутник, в котором читатель уже узнал Дика Шелтона, сел сзади всех и постепенно
отодвигался все дальше. Он слушал внимательно, но не открывал рта; по угрюмому
выражению его лица видно было, что его мало занимали шутки товарища.
Наконец
его взор, постоянно блуждавший по сторонам и следивший за всеми дверьми, упал
на маленькую процессию, вошедшую в главные ворота и наискось пересекавшую двор.
Две дамы, закутанные в густые меха, шли в сопровождении двух служанок и четырех
сильных воинов. Через мгновение они вошли в дом и исчезли. Дик, проскользнув
сквозь толпу гуляк, бросился вслед за ними.
«Та,
которая выше ростом, леди Брэкли, — подумал он, — а где леди Брэкли,
там и Джоанна».
У
дверей четыре воина остановились; дамы поднимались по лестнице из полированного
дуба, охраняемые только двумя служанками. Дик пошел за ними по пятам.
Смеркалось, и в доме было уже почти совсем темно. На площадках лестницы
сверкали факелы в железных оправах; у каждой двери длинного коридора, обитого
гобеленами, горела лампа. И, если дверь была открыта. Дик видел стены,
увешанные гобеленами, и пол, устланный тростником, поблескивающим при свете
пылающих дров.
Так
прошли они два этажа, и на каждой площадке дама, что была поменьше ростом и помоложе,
оборачивалась и зорко вглядывалась в монаха. А он шел, опустив глаза, со
скромностью, подобающей его званию; он только однажды взглянул на нее и не
знал, что привлек к себе ее внимание. Наконец на третьем этаже дамы
расстались, — младшая отправилась наверх одна, а старшая, в сопровождении
служанок, пошла по коридору направо.
Дик
быстро достиг площадки третьего этажа и стал из-за угла смотреть, куда дальше
направятся эти трое. Не оборачиваясь и не оглядываясь, они шли по коридору.
«Все хорошо, — подумал Дик. — Только бы узнать, где комната леди
Брэкли, и тогда я без труда разыщу госпожу Хэтч».
Чья-то
рука легла ему на плечо. Он подпрыгнул, слегка вскрикнул и обернулся, чтобы схватиться
с врагом.
Он
был несколько смущен, когда обнаружил, что самым бесцеремонным образом обхватил
руками маленькую юную леди в мехах. Испуганная и возмущенная, она трепетала
всем своим тоненьким тельцем в его руках.
— Сударыня, —
сказал Дик, опуская руки, — умоляю вас простить меня. Но позади у меня нет
глаз, и, клянусь небом, я не знал, что вы девушка.
Девушка
продолжала смотреть на него, но понемногу ужас у нее на лице сменился удивлением,
а удивление — недоверчивостью. Дик, читавший у нее на лице все эти чувства,
стал тревожиться за свою безопасность здесь, во враждебном ему доме.
— Прекрасная
девушка, — сказал он с притворной непринужденностью, — позвольте мне
поцеловать вашу руку в знак того, что вы забудете мою грубость, и я уйду.
— Вы
какой-то странный монах, сударь, — смело и проницательно глядя ему в лицо,
ответила — девушка. — Теперь, когда первое мое удивление отчасти прошло, я
вижу по каждому вашему слову, что вы вовсе не монах. Зачем вы здесь? Зачем вы
так кощунственно перерядились в священную рясу? С миром вы пришли или с войной?
И почему вы, словно вор, следите за леди Брэкли?
— Сударыня, —
сказал Дик, — в одном я прошу вас мне поверить: я не вор. И если даже я
пришел сюда не с миром, — что до некоторой степени верно, — я не воюю
с прекрасными девушками, а потому умоляю вас последовать моему примеру и
отпустить меня. Ибо, прекрасная госпожа, если вам вздумается поднять голос и
поведать о том, что вам сделалось известно, — бедный джентльмен, стоящий
перед вами, конченый человек. Я не хочу думать, что вы будете такой жестокой, —
продолжал Дик и, нежно держа руку девушки обеими руками, взглянул ей в лицо с
учтивым восхищением.
— Так
вы шпион из партии Йорка? — спросила девушка.
— Сударыня, —
ответил он, — я действительно йоркист и в некотором роде шпион. Но причина,
которая привела меня в этот дом и которая, безусловно, возбудит сострадание и
любопытство в вашем добром сердце, не имеет отношения ни к Йорку, ни к
Ланкастеру. Я целиком отдаю свою жизнь в ваше распоряжение. Я влюбленный, и мое
имя…
Но
тут юная леди внезапно зажала своей рукой рот Дику, поспешно посмотрела вверх и
вниз, на запад и на восток и, увидев, что вблизи нет ни души, с силой потащила
молодого человека вверх по лестнице.
— Шш! —
сказала она. — Идемте! Разговаривать будем потом!
Растерявшись
от неожиданности, Дик позволил втащить себя по лестнице. Они быстро пробежали
по коридору, и внезапно его втолкнули в комнату, освещенную, как и остальные,
пылающим камином.
— А
теперь, — сказала молодая леди, усадив его на стул, — сидите здесь и
ожидайте моей высочайшей воли. Ваша жизнь и ваша смерть в моих руках, и я не
колеблясь воспользуюсь своей властью. Берегитесь, вы чуть не вывихнули мне
руку! Он говорит, будто не знал, что я девушка! Если бы он знал, что я девушка,
он, верно, взялся бы за ремень!
С
этими словами она выскользнула из комнаты, оставив Дика с открытым от изумления
ртом; ему казалось, что он спит и что ему снится сон.
— "Взялся
бы за ремень!" — повторял он. — «Взялся бы за ремень!»
И
воспоминание о том вечере в лесу возникло в его сознании, и он снова увидел
трепетавшего Мэтчема, его молящие глаза.
Но
он тут же вспомнил об опасностях, которые грозили ему в настоящем. Ему
показалось, что в соседней комнате кто-то движется; потом где-то очень близко
раздался вздох; послышался шорох платья и легкий шум шагов. Он стоял, —
насторожившись, и увидел, как колыхнулись гобелены, затем где-то скрипнула
дверь, гобелены раздвинулись, и с лампой в руке в комнату вошла Джоанна Сэдли.
Она
была одета в роскошные ткани глубоких, мягких тонов, как и подобало одеваться
дамам в зимнее снежное время. Волосы у нее были зачесаны вверх и лежали на
голове, словно корона. Казавшаяся такой маленькой и неловкой в одежде Мэтчема,
она была теперь стройна, как молодая ива, и не шла, а словно плыла по полу.
Не
вздрогнув, не затрепетав, она подняла лампу и взглянула на молодого монаха.
— Что
вы здесь делаете, добрый брат? — спросила она. — Вы, без сомнения, не
туда попали. Кого вам нужно?
И
она поставила лампу на подставку.
— Джоанна…
— сказал он, и голос изменил ему. — Джоанна, — снова начал он, —
ты говорила, что любишь меня. И я, безумец, поверил этому!
— Дик! —
воскликнула она. — Дик!
И,
к удивлению Дика, прекрасная; высокая молодая леди шагнула вперед, обвила его
шею руками и осыпала его поцелуями.
— О
безумец! — воскликнула она. — О дорогой Дик! О, если бы ты мог видеть
себя! Ах, что я наделала, Дик, — прибавила она, отстраняясь: — я стерла с
тебя краску! Но это можно поправить. Но вот чего, боюсь я, нельзя избежать,
нельзя поправить: моего замужества с лордом Шорби.
— Это
уже решено? — спросил молодой человек.
— Завтра
утром в монастырской церкви. Дик, — ответила она, — будет покончено и
с Джоном Мэтчемом и с Джоанной Сэдли. Если бы можно было помочь слезами, я
выплакала бы себе глаза. Я молилась, не переставая, но небо глухо к моим
мольбам. Добрый Дик, дорогой Дик, так как ты не можешь меня вывести из этого
дома до утра, мы должны поцеловаться и сказать друг другу: прощай!
— Ну
нет, — сказал Дик. — Только не я; я никогда не скажу этого слова.
Положение наше кажется безнадежным, но пока есть жизнь, Джоанна, есть и
надежда. Я хочу надеяться. О, клянусь небом и победой! Когда ты была для меня
только именем, разве я не пошел за тобой, разве я не поднял добрых людей, разве
я не поставил свою жизнь на карту? А теперь, когда я увидел тебя такой, какая
ты есть, — прекраснейшей, благороднейшей девушкой в Англии, — ты
думаешь, я поверну назад? Если бы здесь было глубокое море, я прошел бы по
волнам. Если бы дорога кишела львами, я разбросал бы их, как мышей!
— Не
слишком ли много шума из-за голубого шелкового платья! — насмешливо
произнесла девушка.
— Нет,
Джоанна, — возразил Дик, — не из-за одного платья. Ведь тебя я уже
видел ряженой. А теперь я сам ряженый. Скажи откровенно, я не смешон? Неправда
ли, дурацкий наряд?
— Ах,
Дик, что правда, то правда, — улыбаясь ответила она.
— Вот
видишь, — торжествующе сказал он. — Так в лесу было с тобой, бедный
Мэтчем. По правде сказать, у тебя был смешной вид! Зато теперь ты красавица!
Так
беседовали они, не замечая времени, держа друг друга за руки, обмениваясь
улыбками и влюбленными взглядами; так могли бы они провести всю ночь. Но
внезапно "послышался шорох, и они увидели маленькую леди. Она приложила
палец к губам.
— О
боже, — воскликнула она, — как вы шумите! Не можете ли вы быть
посдержаннее? А теперь, Джоанна, моя прекрасная лесная девушка, как ты
вознаградишь свою подругу за то, что она привела твоего милого?
Вместо
ответа Джоанна подбежала к ней и пылко ее обняла.
— А
вы, сэр, — продолжала юная леди, — как вы меня поблагодарите?
— Сударыня, —
сказал Дик, — я охотно заплатил бы вам той же монетой.
— Ну,
подходите, — сказала леди, — вам это разрешается.
Но
Дик, покраснев, как пион, поцеловал ей только руку.
— Чем
вам не нравится мое лицо, красавец? — спросила она, приседая до самого
пола.
Когда
Дик, наконец, осторожно обнял ее, она прибавила:
— Джоанна,
в твоем присутствии твой милый очень робок. Уверяю тебя, он был гораздо
проворнее при нашей первой встрече. Знаешь, подружка, я вся в синяках. Можешь
мне больше никогда не верить, если это не так!
А
теперь, — продолжала она, — наговорились ли вы?
Ибо
я скоро должна удалить паладина.
Но
оба влюбленных заявили, что они еще ничего не сказали друг другу, что ночь
только началась и что так рано они не хотят расставаться.
— А
ужин? — спросила юная леди. — Разве мы не должны спуститься к ужину?
— О
да, конечно! — вскричала Джоанна. — Я забыла!
— Тогда
спрячьте меня, — сказал Дик. — Поставьте за занавеску, заприте в
ящик, суньте куда хотите, лишь бы мне можно было вас здесь дождаться. Помните,
прекрасная леди, — прибавил он, — что мы в отчаянном положении и,
быть может, с сегодняшней ночи до самой смерти никогда не увидим друг друга.
Юная
леди смягчилась. И когда, несколько позже, колокол принялся сзывать к столу домочадцев
сэра Дэниэла, Дика спрятали у стены, за ковром; он дышал через щель между
коврами, в которую он также мог обозревать всю комнату.
Но
недолго пробыл он в этом положении.
Здесь,
на верхнем этаже, царила тишина, лишь изредка нарушаемая шипением огня да потрескиванием
сырых дров в камине; но сейчас до напряженного слуха Дика долетел звук осторожно
крадущихся шагов. Затем дверь открылась, и черномазый карлик, в одежде цветов
лорда Шорби, просунул в комнату сперва голову, а потом свое искривленное тело.
Он открыл рот, казалось, для того, чтобы лучше слышать, глаза его, очень
блестящие, быстро и беспокойно бегали по сторонам. Он обошел всю комнату,
постукивая по коврам, закрывавшим стены. Однако Дик каким-то чудом избегнул его
внимания. Потом карлик заглянул под мебель и осмотрел лампу; и, наконец,
видимо, глубоко разочарованный, собирался уже выйти так же тихо, как и вошел;
но вдруг, опустившись на колени, поднял что-то с полу, рассмотрел и радостно
спрятал в сумку на поясе.
Сердце
Дика упало, ибо то была кисть от его собственного пояса. Ему было ясно, что
этот карлик — шпион, выполняющий свои гнусные обязанности с упоением, — не
теряя времени, отнесет находку своему хозяину, лорду Шорби. У него было
искушение отодвинуть ковер, напасть на негодяя и, рискуя жизнью, отобрать у
него кисточку. Покуда он колебался, возникла новая, тревога. На лестнице
раздался грубый, пропитой голос и по коридору загремели неровные, тяжелые шаги.
— Зачем
же вы живете в тени густых лесов? — пропел этот голос. — Зачем же вы
живете? Эй, ребята, зачем же вы здесь живете? — прибавил он с пьяным
хохотом.
И
запел опять:
Вижу, в пиво ты влюблен,
Мой толстяк, игумен Джон.
Ты за пиво, я за снедь,
Кто же в церкви будет петь?
Лоулесс
— увы, мертвецки пьяный — бродил по дому, отыскивая уголок, где бы проспаться
после попойки. Дик внутренне кипел от ярости. Шпион сначала испугался, но сразу
успокоился, поняв, что имеет дело с пьяным; с быстротою кошки он выскользнул из
комнаты, и Дик больше его не видел.
Что
было делать? Без Лоулесса Дику не удастся ни разработать план похищения
Джоанны, ни этот план осуществить. С другой стороны, шпион, быть может,
спрятался где-нибудь поблизости, и в таком случае, если Дик заговорит с
Лоулессом, последствия будут самые роковые.
Тем
не менее Дик все же решился заговорить с Лоулессом. Выскользнув из-за ковра, он
остановился в дверях и угрожающе поднял руку. Лоулесс, багровый, с налитыми
кровью глазами, шатаясь, подходил все ближе. Наконец, он смутно разглядел
своего начальника и, невзирая на повелительные знаки Дика, громко приветствовал
его по имени.
Дик
набросился на пьяницу и стал его яростно трясти.
— Скотина! —
прошипел он. — Скотина, а не человек! Дурак хуже изменника! Твое пьянство
погубит нас!
Но
Лоулесс только смеялся и, пошатываясь, старался похлопать молодого Шелтона по
спине.
И
вдруг тонкий слух Дика уловил быстрое шуршание за коврами. Он бросился на звук.
Через мгновение один из ковров полетел со стены, и в складках его барахтались
Дик и шпион. Они катались, путаясь в ковре, хватая друг друга за горло,
безмолвные в своей смертельной ярости. Но Дик был гораздо сильнее; и скоро
шпион уже лежал, придавленный коленом Дика. Взмахнув длинным кинжалом, Дик убил
его.
|
