VI
На другой день Передонов и Володин отправились к девице
Адаменко. Володин принарядился, – надел новенький свой узенький сюртучок,
чистую крахмальную рубашку, пестрый шейный платок, намазал волосы помадою,
надушился, – и взыграл духом.
Надежда Васильевна Адаменко с братом жила в городе в
собственном кирпичном красном домике; недалеко от города было у нее имение,
отданное в аренду. В позапрошлом году кончила она учение в здешней гимназии, а
ныне занималась тем, что лежала на кушетке, читала книжки всякого содержания да
школила своего брата, одиннадцатилетнего гимназиста, который спасался от ее
строгостей только сердитым заявлением:
– При маме лучше было. Мама в угол только ставила.
С Надеждою Васильевною жила ее тетка, существо безличное и
дряхлое, не имевшее никакого голоса в домашних делах. Знакомства вела Надежда
Васильевна со строгим разбором. Передонов бывал у нее редко, и только малое
знакомство его с нею могло быть причиною предположения, что эта барышня может
выйти замуж за Володина.
Теперь она удивилась неожиданному посещению, но приняла
незванных гостей любезно. Гостей надо было занимать, – и Надежде
Васильевне казалось, что самый приятный и удобный разговор для учителя русского
языка – разговор о состоянии учебного дела, о реформе гимназий, о воспитании
детей, о литературе, о символизме, о русских журналах. Всех этих тем она
коснулась, но не получала в ответ ничего, кроме озадачивших ее отповедей,
обнаруживших, что ее гостям эти вопросы не любопытны. Она увидела, что возможен
только один разговор – городские сплетни. Но Надежда Васильевна все-таки
сделала еще одну попытку.
– А вы читали “Человек в футляре” Чехова? –
спросила она. – Не правда ли, как метко?
Так как с этим вопросом она обратилась к Володину, то он
приятно осклабился и спросил:
– Это что же, статья или роман?
– Рассказ, – объяснила Надежда Васильевна.
– Господина Чехова, вы изволили сказать? –
осведомился Володин.
– Да, Чехова, – сказала Надежда Васильевна и
усмехнулась.
– Это где же помещено? – продолжал любопытствовать
Володин.
– В “Русской Мысли”, – ответила барышня любезно.
– В каком номере? – допрашивал Володин.
– Не помню хорошенько, в каком-то летнем, – все
так же любезно, но с некоторым удивлением ответила Надежда Васильевна.
Маленький гимназист высунулся из-за двери.
– Это в майской книжке было напечатано, – сказал
он, придерживаясь рукою за дверь и обводя гостей и сестру веселыми синими
глазами.
– Вам еще рано романы читать, – сердито сказал
Передонов, – учиться надо, а не скабрезные истории читать.
Надежда Васильевна строго посмотрела на брата.
– Как это мило – за дверьми стоять и слушать, –
сказала она и, подняв обе руки, сложила кончики мизинцев под прямым углом.
Гимназист нахмурился и скрылся. Он пошел в свою комнату,
стал там в угол и принялся глядеть на часы; два мизинца углом – это знак стоять
в углу десять минут. “Нет, – досадливо думал он, – при маме лучше
было: мама только зонтик ставила в угол”.
А в гостиной меж тем Володин утешал хозяйку обещанием
достать непременно майский номер “Русской Мысли” и прочесть рассказ господина
Чехова. Передонов слушал с выражением явной скуки на лице. Наконец он сказал:
– Я тоже не читал. Я не читаю пустяков. В повестях и
романах все глупости пишут.
Надежда Васильевна любезно улыбнулась и сказала:
– Вы очень строго относитесь к современной литературе.
Но пишутся же теперь и хорошие книги.
– Я все хорошие книги раньше прочел, – заявил
Передонов. – Не стану же я читать того, что теперь сочиняют.
Володин смотрел на Передонова с уважением. Надежда
Васильевна легонько вздохнула и – делать нечего – принялась пустословить и
сплетничать, как умела. Хоть и не люб ей был такой разговор, но она
поддерживала его с ловкостью и веселостью бойкой и выдержанной девицы.
Гости оживились. Ей было нестерпимо скучно, а они думали,
что она с ними исключительно любезна, и приписывали это обаянию прелестной
наружности Володина.
Когда они ушли, Передонов на улице поздравлял Володина с
успехом. Володин радостно смеялся и прыгал. Он уже забыл всех отвергнувших его
девиц.
– Не лягайся, – говорил ему Передонов, –
распрыгался, как баран. Погоди еще, натянут тебе нос.
Но говорил он это в шутку, а сам вполне верил в успех
задуманного сватовства.
Грушина чуть не каждый день забегала к Варваре, Варвара
бывала у нее еще чаще, так что они почти и не расставались. Варвара
волновалась, а Грушина медлила, – уверяла, что очень трудно скопировать
буквы, чтобы вышло совсем похоже.
Передонов все еще не хотел назначить дня для свадьбы. Опять
он требовал, чтобы ему сначала место дали инспекторское. Помня, как много у
него готовых невест, он не раз, как и прошлою зимою, грозил Варваре:
– Вот сейчас пойду венчаться. Вернусь утром с женой, а
тебя – вон. Последний раз ночуешь.
И с этими словами уходил – играть на биллиарде. Оттуда
иногда к вечеру приходил домой, а чаще кутил в каком-нибудь грязном притоне с
Рутиловым и Володиным. В такие ночи Варвара не могла заснуть. Поэтому она
страдала мигренями. Хорошо еще, если он вернется в час, в два ночи, –
тогда она вздохнет свободно. Если же он являлся только утром, то Варвара
встречала день совсем больная.
Наконец Грушина изготовила письмо и показала его Варваре.
Долго рассматривали, сличали с прошлогодним княгининым письмом. Грушина
уверяла: похоже так, что сама княгиня не узнала бы подделки. Хоть на самом деле
сходства было мало, но Варвара поверила. Да она же и понимала, что Передонов не
мог помнить мало знакомого ему почерка настолько точно, чтобы заметить подделку.
– Ну вот, – радостно сказала она, –
наконец-то. А то я уже ждала, ждала, да и жданки потеряла. А только как же
конверт, – если он спросит, что я скажу?
– Да уж конверта нельзя подделать, –
штемпеля, – сказала Грушина, посмеиваясь, поглядывая на Варвару лукавыми,
разными глазами: правый – побольше, левый – поменьше.
– Так как же?
– Душечка Варвара Дмитриевна, да вы скажите ему, что
конверт в печку бросили. На что же вам конверт?
Варварины надежды оживились. Она говорила Грушиной:
– Только бы женился, тогда уж я не стану для него
бегать. Нет, я буду сидеть, а он пусть для меня побегает.
В субботу после обеда Передонов шел поиграть на биллиарде.
Мысли его были тяжелы и печальны. Он думал:
“Скверно жить среди завистливых и враждебных людей. Но что
же делать, – не могут же все быть инспекторами! Борьба за существование!”
На углу двух улиц он встретил жандармского штаб-офицера.
Неприятная встреча!
Подполковник Николай Вадимович Рубовский, невысокий плотный
человек с густыми бровями, веселыми серыми глазами и прихрамывающею походкою,
отчего его шпоры неровно и звонко призвякивали, был весьма любезен и за то
любим в обществе. Он знал всех людей в городе, все их дела и отношения, любил
слушать сплетни, но сам был скромен и молчалив, как могила, и никому не делал
ненужных неприятностей.
Остановились, поздоровались, побеседовали. Передонов
насупился, оглянулся по сторонам и опасливо сказал:
– У вас, я слышал, наша Наташа живет, так вы ей не
верьте, что она про меня говорит, это она врет.
– Я от прислуги сплетен не собираю, – с
достоинством сказал Рубовский.
– Она – сама скверная, – продолжал Передонов, не
обращая внимания на возражение Рубовского, – у нее любовник есть, поляк;
она, может быть, нарочно к вам и поступила, чтоб у вас что-нибудь стащить
секретное.
– Пожалуйста, не беспокойтесь об этом, – сухо
возразил подполковник, – у меня планы крепостей не хранятся.
Упоминание о крепостях озадачило Передонова. Ему казалось,
что Рубовский намекает на то, что может посадить Передонова в крепость.
– Ну, что крепость, – пробормотал он, – до
этого далеко, а только вообще про меня всякие глупости говорят, так это больше
из зависти. Вы ничему такому не верьте. Это они доносят, чтоб от себя отвести
подозрение, а я и сам могу донести.
Рубовский недоумевал.
– Уверяю вас, – сказал он, вздергивая плечами и
бряцая шпорами, – я ни от кого не получал на вас доноса. Вам, видно,
кто-нибудь в шутку погрозил, – да ведь мало ли что говорится иногда.
Передонов не верил. Он думал, что жандармский
скрытничает, – и стало ему страшно.
Каждый раз, как Передонов проходил мимо Вершинского сада,
Вершина останавливала его и своими ворожащими движениями и словами заманивала в
сад.
И он входил, невольно подчиняясь eе тихой ворожбе. Может
быть, ей скорее Рутиловых удалось бы достичь своей цели, – ведь Передонов
одинаково далек был от всех людей, и почему бы ему было не связаться законным
браком с Мартою? Но, видно, вязко было то болото, куда залез Передонов, и
никакими чарами не удавалось перебултыхнуть его в другое.
Вот и теперь, когда, расставшись с Рубовским, Передонов шел
мимо, Вершина, одетая, как всегда вся в черном, заманила его.
– Марта и Владя домой на день едут, – сказала она,
ласково глядя сквозь дым своей папироски на Передонова коричневыми
глазами, – вот бы и вы с ними погостить в деревне. За ними работник в
тележке приехал.
– Тесно, – сказал Передонов угрюмо.
– Ну вот, тесно, – возразила Вершина, –
отлично разместитесь. Да и потеснитесь не беда, что ж, недалеко, шесть верст
проехать.
В это время из дома выбежала Марта спросить что-то у
Вершиной. Хлопоты перед отъездом немного расшевелили ее лень, и лицо ее было
живее и веселее обычного. Опять, уже обе, стали звать Передонова в деревню.
– Разместитесь удобно, – уверяла Вершина, –
вы с Мартой на заднем сиденье, а Владя с Игнатием на переднем. Вот посмотрите,
и тележка на дворе.
Передонов вышел за Вершиною и Мартою во двор, где стояла
тележка, а около нее возился, укладывая что-то, Владя. Тележка была
поместительная. Но Передонов, угрюмо осмотрев ее, объявил:
– Не поеду. Тесно. Четверо, да еще вещи.
– Ну, если вы думаете, что тесно, – сказала
Вершина, – то Владя и пешком может итти.
– Конечно, – сказал Владя, улыбаясь сдержанно и
ласково, – пешком дойду в полтора часа отлично. Вот сейчас зашагаю, так
раньше вас буду.
Тогда Передонов объявил, что будет трясти, а он не любит
тряски. Вернулись в беседку. Все уже было уложено, но работник Игнатий еще ел
на кухне, насыщаясь неторопливо и основательно.
– Как учится Владя? – спросила Марта.
Другого разговора с Передоновым она не умела придумать, а
уже Вершина не раз упрекала ее, что она не умеет занять Передонова.
– Плохо, – сказал Передонов, – ленится,
ничего не слушает.
Вершина любила поворчать. Она стала выговаривать Владе.
Владя краснел и улыбался, пожимался плечами, как от холода, и подымал, по своей
привычке, одно плечо выше другого.
– Что же, только год начался, – сказал он, –
я еще успею.
– С самого начала надо учиться, – тоном старшей,
но слегка от этого краснея, сказала Марта.
– Да и шалит, – жаловался Передонов, – вчера
так развозились, точно уличные мальчишки. Да и груб, мне дерзость сказал в
четверг.
Владя вдруг вспыхнул и заговорил горячо, но не переставая
улыбаться:
– Никакой дерзости, а я только правду сказал, что вы в
других тетрадках ошибок по пяти прозевали, а у меня все подчеркнули и поставили
два, а у меня лучше было написано, чем у тех, кому вы три поставили.
– И еще вы мне дерзость сказали, – настаивал
Передонов.
– Никакой дерзости, а я только сказал, что инспектору
скажу, – запальчиво говорил Владя, – что же мне зря двойку…
– Владя, не забывайся, – сердито сказала
Вершина, – чем бы извиниться, а ты опять повторяешь.
Владя вдруг вспомнил, что Передонова нельзя раздражать, что
он может стать Марте женихом. Он сильнее покраснел, в смущении передернул пояс
на своей блузе и робко сказал:
– Извините. Я только хотел попросить, чтобы вы
поправили.
– Молчи, молчи, пожалуйста, – прервала его
Вершина, – терпеть не могу таких рассуждений, терпеть не могу, –
повторила она и еле заметно дрогнула всем своим сухоньким телом. – Тебе
делают замечание, ты молчи.
И Вершина высыпала на Владю не мало укоризненных слов, дымя
папироскою и криво улыбаясь, как она всегда улыбалась, о чем бы ни шла речь.
– Надо будет отцу сказать, чтобы наказал тебя, –
кончила она.
– Высечь надо, – решил Передонов и сердито
посмотрел на обидевшего его Владю.
– Конечно, – подтвердила Вершина, – высечь
надо.
– Высечь надо, – сказала и Марта и покраснела.
– Вот поеду сегодня к вашему отцу, – сказал
Передонов, – и скажу, чтобы вас при мне высекли, да хорошенько.
Владя молчал, смотрел на своих мучителей, поеживался плечами
и улыбался сквозь слезы. Отец у него крут. Владя старался утешить себя, думая,
что это
– только угрозы. Неужели, думал он, в самом деле
захотят испортить ему праздник? Ведь праздник – день особенный, отмеченный и
радостный, и все праздничное совсем несоизмеримо со всем школьным, будничным.
А Передонову нравилось, когда мальчики плакали, –
особенно, если это он так сделал, что они плачут и винятся. Владино смущение и
сдержанные слезы на его глазах, и робкая, виноватая его улыбка – все это
радовало Передонова. Он решил ехать с Мартою и Владею.
– Ну, хорошо, я поеду с вами, – сказал он Марте.
Марта обрадовалась, но как-то испуганно. Конечно, она
хотела, чтобы Передонов ехал с ними, – или, вернее, Вершина хотела этого
за нее и приворожила ей своими быстрыми наговорами это желание. Но теперь,
когда Передонов сказал, что едет, Марте стало неловко за Владю, – жалко
его.
Жутко стало и Владе. Неужели это для него Передонов едет?
Ему захотелось умилостивить Передонова. Он сказал:
– Если вы думаете, Ардальон Борисыч, что тесно будет,
то я могу пешком пойти.
Передонов посмотрел на него подозрительно и сказал:
– Ну да, если вас отпустить одного, вы еще убежите
куда-нибудь. Нет уж, мы вас лучше свезем к отцу, пусть он вам задаст.
Владя покраснел и вздохнул. Ему стало так неловко и
тоскливо, и досадно на этого мучительного и угрюмого человека. Чтобы все-таки
смягчить Передонова, он решился устроить ему сиденье поудобнее.
– Ну, уж я так сделаю, – казал он, – что вам
отлично будет сидеть.
И он поспешно отправился к тележке. Вершина посмотрела вслед
за ним, криво улыбаясь и дымя, и сказала Передонову тихо:
– Они все боятся отца. Он у них очень строгий.
Марта покраснела.
Владя хотел было взять с собою в деревню удочку, новую,
английскую, купленную на сбереженные деньги, хотел взять еще кое-что, да это
все занимало бы в тележке не мало места. И Владя унес обратно в дом все свои
пожитки.
Было не жарко. Солнце склонялось. Дорога, омоченная утренним
дождем, не пылила. Тележка ровно катилась по мелкому щебню, унося из города
четырех седоков; сытая серая лошадка бежала, словно не замечая их тяжести, и
ленивый, безмолвный работник Игнатий управлял ее бегом при помощи заметных лишь
опытному взору движений вожжами.
Передонов сидел рядом с Мартою. Ему расчистили так много
места, что Марте совсем неудобно было сидеть. Но он не замечал этого. А если бы
и заметил, то подумал бы, что так и должно: ведь он – гость.
Передонов чувствовал себя очень приятно. Он решил поговорить
с Мартою любезно, пошутить, позабавить ее. Он начал так:
– Ну, что, скоро бунтовать будете?
– Зачем бунтовать? – спросила Марта.
– Вы, поляки, ведь все бунтовать собираетесь, да только
напрасно.
– Я и не думаю об этом, – сказала Марта, – да
и никто у нас не хочет бунтовать.
– Ну да, это вы только так говорите, а вы русских
ненавидите.
– И не думаем, – сказал Владя, повертываясь к
Передонову с передней скамейки, где сидел рядом с Игнатием.
– Знаем мы, как вы не думаете. Только мы вам не отдадим
вашей Польши. Мы вас завоевали. Мы вам сколько благодеяний сделали, да, видно,
как волка ни корми, он все в лес смотрит.
Марта не возражала. Передонов помолчал немного и вдруг
сказал:
– Поляки – безмозглые.
Марта покраснела.
– Всякие бывают и русские и поляки, – сказала она.
– Нет, уж это так, это верно, – настаивал
Передонов. – Поляки – глупые. Только форсу задают. Вот жиды – те умные.
– Жиды – плуты, а вовсе не умные, – сказал Владя.
– Нет, жиды – очень умный народ. Жид русского всегда
надует, а русский жида никогда не надует.
– Да и не надо надувать, – сказал Владя, –
разве в том только и ум, чтобы надувать да плутовать?
Передонов сердито глянул на Владю.
– А ум в том, чтобы учиться, – сказал он, – а
вы не учитесь.
Владя вздохнул и опять отвернулся и стал смотреть на ровный
бег лошади. А Передонов говорил:
– Жиды во всем умные, и в ученьи, и во всем. Если бы
жидов пускали в профессора, то все профессора из жидов были бы. А польки все –
неряхи.
Он посмотрел на Марту и, с удовольствием заметив, что она
сильно покраснела, сказал из любезности:
– Да вы не думайте, я не про вас говорю. Я знаю, что вы
будете хорошая хозяйка.
– Все польки – хорошие хозяйки, – ответила Марта.
– Ну, да, – возразил Передонов, – хозяйки,
сверху чисто, а юбки грязные. Ну, да за что у вас Мицкевич был. Он выше нашего
Пушкина. Он у меня на стене висит. Прежде там Пушкин висел, да я его в сортир
вынес, – он камер-лакеем был.
– Ведь вы – русский, – сказал Владя, – что ж
вам наш Мицкевич? Пушкин – хороший, и Мицкевич – хороший.
– Мицкевич – выше, – повторил Передонов. –
Русские – дурачье. Один самовар изобрели, а больше ничего.
Передонов посмотрел на Марту, сощурил глаза и сказал:
– У вас много веснушек. Это некрасиво.
– Что же делать, – улыбаясь, промолвила Марта.
– И у меня веснушки, – сказал Владя, поворачиваясь
на своем узеньком сиденье и задевая безмолвного Игнатия.
– Вы мальчик, – сказал Передонов, – это
ничего, мужчине красота не нужна, а вот у вас, – продолжал он,
оборачиваясь к Марте, – нехорошо. Этак вас никто и замуж не возьмет. Надо
огуречным рассолом лицо мыть.
Марта поблагодарила за совет.
Владя, улыбаясь, смотрел на Передонова.
– Вы что улыбаетесь ? – сказал Передонов, –
вот погодите, приедем, так будет вам дера отличная.
Владя, повернувшись на своем месте, внимательно смотрел на
Передонова, стараясь угадать, шутит ли он, говорит ли взаправду. А Передонов не
выносил, когда на него пристально смотрели.
– Чего вы на меня глазеете? – грубо спросил
он. – На мне узоров нет. Или вы сглазить меня хотите?
Владя испугался и отвел глаза.
– Извините, – сказал он робко, – я так, не
нарочно.
– А вы разве верите в глаз ? – спросила Марта.
– Сглазить нельзя, это суеверие, – сердито сказал
Передонов, – а только ужасно невежливо уставиться и рассматривать.
Несколько минут продолжалось неловкое молчание.
– Ведь вы – бедные, – вдруг сказал Передонов.
– Да, не богатые, – ответила Марта, – да
все-таки уж и не так бедны. У нас у всех есть кое-что отложено.
Передонов недоверчиво посмотрел на нее и сказал:
– Ну, да, я знаю, что вы – бедные. Босые ежеденком дома
ходите.
– Мы это не от бедности, – живо сказал Владя.
– А что же, от богатства, что ли? – спросил
Передонов и отрывисто захохотал.
– Вовсе не от бедности, – сказал Владя,
краснея, – это для здоровья очень полезно, закаляем здоровье и приятно
летом.
– Ну, это вы врете, – грубо возразил
Передонов. – Богатые босиком не ходят. У вашего отца много детей, а
получает гроши. Сапог не накупишься. [[5]]
|
