XVII
Людмила, встретив Сашу днем на улице, сказала ему:
– Завтра у директорши старшая дочка именинница, –
твоя старушка пойдет?
– Не знаю, – сказал Саша.
И даже радостная надежда шевельнулась в его душе, и даже не
столько надежда, сколько желание: Коковкина уйдет, а Людмила как раз в это
время придет и побудет с ним. Вечером он напомнил Коковкиной о завтрашних
именинах.
– Чуть не забыла, – сказала Коковкина. –
Схожу. Девушка-то она такая милая.
И впрямь, когда Саша вернулся из гимназии, Коковкина ушла к
Хрипачам. Сашу радовала мысль, что на этот раз он помог удалить Коковкину из
дому. Уже он был уверен, что Людмила найдет время притти.
Так и сталось, – Людмила пришла. Она поцеловала Сашу в
щеку, дала ему поцеловать руку и весело засмеялась, а он зарделся. От
Людмилиных одежд веял аромат влажный, сладкий, цветочный, – розирис,
плотский и сладострастный ирис, растворенный в сладкомечтающих розах. Людмила
принесла узенькую коробку в тонкой бумаге, сквозь которую просвечивал
желтоватый рисунок. Села, положила коробку к себе на колени и лукаво поглядела
на Сашу.
– Финики любишь? – спросила она.
– Уважаю, – сказал Саша со смешливою гримасою.
– Ну, вот я тебя и угощу, – важно сказала Людмила.
Она развязала коробку и сказала:
– Ешь!
Сама вынимала из коробки по ягодке, вкладывала их Саше в рот
и после каждой заставляла целовать ей руку. Саша сказал:
– Да у меня губы стали сладкие!
– Что за беда, что сладкие, целуй себе на
здоровье, – весело ответила Людмила, – я не обижусь.
– Уж лучше же я вам сразу отцелую, – сказал Саша
смеючись. И потянулся было сам за ягодою.
– Обманешь, обманешь! – закричала Людмила,
проворно захлопнула коробку и ударила Сашу по пальцам.
– Ну, вот еще, я – честный, уж я-то не обману, –
уверял Саша.
– Нет, нет, не поверю, – твердила Людмила.
– Ну, хотите, вперед отцелую? – предложил Саша.
– Вот это похоже на дело, – радостно сказала
Людмила, – целуй.
Она протянула Саше руку. Саша взял ее тонкие, длинные
пальцы, поцеловал один раз и спросил с лукавою усмешкою, не выпуская ее руки:
– А вы не обманете, Людмилочка?
– А нешто я не честная! – весело ответила
Людмила, – небось, не обману, целуй без сомнения.
Саша склонился над ее рукою и стал быстро целовать ее; ровно
покрывал руку поцелуями и звучно чмокал широко раскрываемыми губами, и ему было
приятно, что так много можно нацеловать. Людмила внимательно считала поцелуи.
Насчитала десять и сказала:
– Тебе неловко стоя-то на ногах, нагибаться надо.
– Ну, так я удобнее устроюсь, – сказал Саша.
Стал на колени и с усердием продолжал целовать.
Саша любил поесть. Ему нравилось, что Людмила угощает его
сладким. За это он еще нежнее любил ее.
* * *
Людмила обрызгала Сашу приторно-пахучими духами. И удивил
Сашу их запах, сладкий, но странный, кружащий, туманно-светлый, как золотящаяся
ранняя, но грешная заря за белою мглою. Саша сказал:
– Какие духи странные!
– А ты на руку попробуй, – посоветовала Людмила.
И дала ему четырехугольную с округленными ребрами некрасивую
баночку. Саша поглядел на свет, – ярко-желтая, веселая жидкость. Крупный,
пестрый ярлык, французская надпись, – цикламен от Пивера. Саша взялся за
плоскую стеклянную пробку, вытащил ее, понюхал духи. Потом сделал так, как
любила делать Людмила: ладонь наложил на горлышко флакона, быстро его опрокинул
и опять повернул на дно, растер на ладони пролившиеся капли цикламена и
внимательно понюхал ладонь, – спирт улетучился, остался чистый аромат.
Людмила смотрела на него с волнующим ее ожиданием. Саша нерешительно сказал:
– Клопом засахаренным пахнет немножко.
– Ну, ну, не ври, пожалуйста, – досадливо сказала
Людмила.
Она также взяла духов на руку и понюхала. Саша повторил:
– Правда, клопом.
Людмила вдруг вспыхнула, да так, что слезинки блеснули на
глазах, ударила Сашу по щеке и крикнула:
– Ах, ты, злой мальчишка! вот тебе за клопа!
– Здорово ляснула! – сказал Саша, засмеялся и
поцеловал Людмилину руку.
– Что же вы так сердитесь, голубушка Людмилочка! Ну,
чем же по-вашему он пахнет?
Он не рассердился на удар, – совсем был очарован
Людмилою.
– Чем? – спросила Людмила и схватила Сашино
ухо, – а вот чем, я тебе сейчас скажу, только ухо надеру сначала.
– Ой, ой, ой, Людмилочка, миленькая, не буду! –
морщась от боли и сгибаясь, говорил Саша.
Людмила выпустила покрасневшее ухо, нежно привлекла Сашу к
себе, посадила его на колени и сказала:
– Слушай: три духа живут в цикламене, – сладкою
амброзиею пахнет бедный цветок, – это для рабочих пчел. Ведь ты знаешь,
по-русски его дряквою зовут.
– Дряква, – смеючись, повторил Саша, –
смешное имячко.
– Не смейся, пострел, – сказала Людмила, взяла его
за другое ухо и продолжала: – сладкая амброзия, и над нею гудят пчелы, это –
его радость. И еще он пахнет нежною ванилью, и уже это не для пчел, а для того,
о ком мечтают, и это – его желание, – цветок и золотое солнце над ним. И
третий его дух, он пахнет нежным, сладким телом, для того, кто любит, и это –
его любовь, – бедный цветок и полдневный тяжелый зной. Пчела, солнце, зной, –
понимаешь, мой светик?
Саша молча кивнул головою. Его смуглое лицо пылало и длинные
темные ресницы трепетали. Людмила мечтательно глядела вдаль: раскрасневшаяся, и
говорила:
– Он радует, нежный и солнечный цикламен, он влечет к
желаниям, от которых сладко и стыдно, он волнует кровь. Понимаешь, мое
солнышко, когда сладко, и радостно, и больно, и хочется плакать? Понимаешь? вот
он какой.
Долгим поцелуем прильнула она к Сашиным губам.
* * *
Людмила задумчиво смотрела перед собою. Вдруг лукавая
усмешка скользнула по ее губам. Она легонько оттолкнула Сашу и спросила:
– Ты розы любишь?
Саша вздохнул, открыл глаза, улыбнулся сладко и тихо шепнул:
– Люблю.
– Большие? – спросила Людмила.
– Да всякие, и большие, и маленькие, – бойко
сказал Саша и встал с ее колен ловким мальчишеским движением.
– И розочки любишь? – нежно спросила Людмила, и
звонкий ее голос вздрагивал от скрытого смеха.
– Люблю, – быстро ответил Саша.
Людмила захохотала и покраснела.
– Глупый, розочки любишь, да посечь некому, –
воскликнула она. Оба хохотали и краснели.
Невинные по необходимости возбуждения составляли для Людмилы
главную прелесть их связи. Они волновали, – и далеки были от грубых,
отвратительных достижений.
* * *
Заспорили, кто сильнее. Людмила сказала:
– Ну, пусть ты сильнее, так что ж? Дело в ловкости.
– Я и ловкий, – хвастался Саша.
– Туда же, ловкий! – дразнящим голосом вскрикнула
Людмила.
Долго еще спорили. Наконец Людмила предложила:
– Ну, давай бороться.
Саша засмеялся и задорно сказал:
– Где же вам справиться со мной!
Людмила принялась щекотать его.
– А, вы так! – с хохотом крикнул он, повернулся и
обхватил ее вокруг стана.
Началась возня. Людмила сразу же увидела, что Саша сильнее.
Силою не взять, так она, хитрая, улучила удобную минуту, подшибла Сашу под
ногу, – он упал, да и Людмилу увлек за собою. Впрочем, Людмила ловко
извернулась и прижала его к полу. Саша отчаянно кричал:
– Так нечестно!
Людмила стала коленями ему на живот и руками прижала его к
полу. Саша отчаянно выбивался. Людмила опять принялась щекотать его. Сашин
звонкий хохот смешался с ее хохотом. Хохот заставил ее выпустить Сашу. Она
хохоча упала на пол. Саша вскочил на ноги. Он был красен и раздосадован.
– Русалка! – крикнул он.
А русалка лежала на полу и хохотала.
Людмила посадила Сашу к себе на колени. Усталые после
борьбы, они весело и близко смотрели друг другу в глаза и улыбались.
– Я для вас тяжелый, – сказал Саша, – колени
вам намну, вы меня лучше спустите.
– Ничего, сиди знай, – ласково ответила
Людмила. – Ведь ты сам говорил, что ласкаться любишь.
Она погладила его по голове. Он нежно прижался к ней. Она
сказала:
– А уж и красив ты, Саша.
Саша покраснел, засмеялся.
– Тоже придумаете! – сказал он.
Разговоры и мысли о красоте в применении к нему как-то
смутили его; он еще никогда не любопытствовал узнать, красивым или уродом
кажется он людям.
Людмила щипнула Сашину щеку. Саша улыбнулся. Щека покраснела
пятном. Это было красиво. Людмила щипнула и за другую щеку. Саша не
сопротивлялся. Он только взял ее руку, поцеловал и сказал:
– Будет вам щипаться, ведь и мне больно, да и вы свои
пальчики намозолите.
– Туда же, – протянула Людмила, – больно, а
сам какой комплементщик стал.
– Мне некогда, много уроков. Приласкайте меня еще
немножко, на счастье, чтобы греку ответить на пять.
– Выпроваживаешь! – сказала Людмила. Схватила его
за руку и подняла рукав выше локтя.
– Нахлопать хотите? – спросил Саша, смущенно и
виновато краснея.
Но Людмила залюбовалась его рукою, повертела ее и так и
этак.
– Руки-то у тебя какие красивые! – громко и
радостно сказала она и вдруг поцеловала около локтя.
Саша зарделся, рванул руку, но Людмила удержала ее и
поцеловала еще несколько раз. Саша притих, потупился, и странное выражение
легло на его ярких, полуулыбающихся губах, – и под навесом густых ресниц
знойные щеки его начали бледнеть.
* * *
Попрощались. Саша проводил Людмилу до калитки. Пошел бы и
дальше, да не велела. Он остановился у калитки и сказал:
– Ходи, милая, почаще, носи пряничков послаще.
Первый раз сказанное “ты” прозвучало Людмиле нежною ласкою.
Она порывисто обняла, поцеловала Сашу и убежала. Саша стоял как оглушенный.
* * *
Саша обещал притти. Назначенный час прошел – Саши не было,
Людмила нетерпеливо ждала: металась, томилась, смотрела в окно. Шаги заслышит
на улице – высунется. Сестры посмеивались. Она сердито и взволнованно говорила:
– А ну вас! Отстаньте.
Потом бурно набрасывалась на них с упреками, зачем смеются.
И уже видно стало, что Саша не придет. Людмила заплакала от досады и огорчения.
– Ой-ей-еченьки! Охти мнечиньки! – дразнила ее
Дарья.
Людмила, всхлипывая, тихонько говорила, – в порыве горя
забывая сердиться на то, что ее дразнят:
– Старая карга противная не пустила его, под юбкой
держит, чтоб он греков учил.
Дарья с грубоватьрм сочувствием сказала:
– Да и он-то пентюх, уйти не умеет.
– С малюсеньким связалась, – презрительно молвила
Валерия.
Обе сестры, хоть и посмеивались, сочувствовали Людмиле. Они
же все любили одна другую, любили нежно, но не сильно: поверхностна нежная
любовь! Дарья сказала:
– Охота плакать, из-за молокососа глаза ермолить.
Вот-то уж можно сказать, чорт с младенцем связался.
– Кто это чорт? – запальчиво крикнула Людмила и
вся багрово покраснела.
– Да ты, матушка, – спокойно ответила
Дарья, – даром что молодая, а только…
Дарья недоговорила и пронзительно засвистала.
– Глупости! – сказала Людмила странно звенящим
голосом.
Странная, жестокая улыбка сквозь слезы озарила ее лицо, как
ярко пылающий луч на закате сквозь последнее падение усталого дождя.
Дарья спросила досадливо:
– Да что в нем интересного, скажи, пожалуйста?
Людмила все с тою же удивительною улыбкою задумчиво и
медленно ответила:
– Какой он красавец! И сколько в нем есть неистраченных
возможностей!
– Ну, это дешево стоит, – решительно сказала
Дарья. – Это у всех мальчишек есть.
– Нет, не дешево, – с досадою ответила
Людмила. – Есть поганые.
– А он чистый? – спросила Валерия; так
пренебрежительно протянула “чистый”.
– Много ты понимаешь! – крикнула Людмила, но
сейчас же опять заговорила тихо и мечтательно: – он невинный.
– Еще бы! – насмешливо сказала Дарья.
– Самый лучший возраст для мальчиков, – говорила
Людмила, – четырнадцать-пятнадцать лет. Еще он ничего не может и не
понимает по-настоящему, а уж все предчувствует, решительно все. И нет бороды
противной.
– Большое удовольствие! – с презрительною ужимкою
сказала Валерия.
Она была грустна. Ей казалось, что она – маленькая, слабая,
хрупкая, и она завидовала сестрам, – Дарьину веселому смеху и даже
Людмилину плачу. Людмила сказала опять:
– Ничего вы не понимаете. Я вовсе не так его люблю, как
вы думаете. Любить мальчика лучше, чем влюбиться в пошлую физиономию с усиками.
Я его невинно люблю. Мне от него ничего не надо.
– Не надо, так чего же ты его теребишь? – грубо
возразила Дарья.
Людмила покраснела, и виноватое выражение тяжело легло на ее
лице. Дарье стало жалко, она подошла к Людмиле, обняла ее и сказала:
– Ну, не дуйся, ведь мы не со зла говорим.
Людмила опять заплакала, приникла к Дарьину плечу и горестно
оказала:
– Я знаю, что уж тут не на что мне надеяться, но хоть
бы немножко приласкал он меня, хоть бы как-нибудь.
– Ну что, тоска! – досадливо сказала Дарья, отошла
от Людмилы, подперлась руками в бока и звонко запела:
Я вечор сваво милова Оставляла ночевать.
Валерия заливалась звонким, хрупким смехом. И у Людмилы
глаза стали веселы и блудливы. Она порывисто прошла в свою комнату, обрызгала
себя корилопсисом, – и запах, пряный, сладкий, блудливый, охватил ее
вкрадчивым соблазном. Она вышла на улицу нарядная, взволнованная, и нескромною
прелестью соблазна веяло от нее.
“Может быть, и встречу”, – думала она.
И встретила.
– Хорош! – укоризненно и радостно крикнула она.
Саша смутился и обрадовался.
– Некогда было, – смущенно сказал он, – все
же уроки, все учить надо, правда, некогда.
– Врешь, миленький, пойдем-ка сейчас.
Он отнекивался смеючись, но видно было, что и рад тому, что
Людмила его уводит. И Людмила привела его домой.
– Привела! – с торжеством крикнула она сестрам и
за плечо отвела Сашу к себе.
– Погоди, сейчас я с тобою разделаюсь. – погрозила
она и заложила дверь на задвижку, – вот теперь никто за тебя не
заступится.
Саша, заложив руки за пояс, неловко стоял посреди ее
горницы, – ему было жутко и любо. Пахло какими-то новыми духами,
празднично, сладко, но что-то в этом запахе задевало, бередило нервы, как
прикосновение радостных, юрких, шероховатых змеек.
|
