XVI
Черноглазый мальчишка заполонил все Людмилины помыслы. Она
часто заговаривала о нем со своими и со знакомыми, иногда совсем некстати.
Почти каждую ночь видела она его во сне, иногда скромного и обыкновенного, но
чаще в дикой или волшебной обстановке. Рассказы об этих снах стали у нее столь
обычными, что уже сестры скоро начали сами спрашивать ее, что ни утро, как ей
Саша приснился нынче. Мечты о нем занимали все ее досуги.
В воскресенье Людмила уговорила сестер зазвать Коковкину от
обедни и задержать подольше. Ей хотелось застать Сашу одного. Сама же она в
церковь не пошла. Учила сестер:
– Скажите ей про меня: проспала.
Сестры смеялись над ее затеею, но, конечно, согласились. Они
очень дружно жили. Да им же и на руку: займется Людмила мальчишкою, им оставит
настоящих женихов. И они сделали, как обещали, зазвали Коковкину от обедни.
Тем временем Людмила совсем собралась итти, принарядилась
весело, красиво, надушилась мягкою, тихою Аткинсоновою серингою, положила в
белую, бисером шитую сумочку неначатый флакон с духами и маленький распылитель
и притаилась у окна, за занавескою, в гостиной, чтобы из этой засады увидеть
во-время, идет ли Коковкина. Духи взять с собою она придумала еще раньше, –
надушить гимназиста, чтобы он не пахнул своею противною латынью, чернилами да
мальчишеством. Людмила любила духи, выписывала их из Петербурга и много
изводила их. Любила ароматные цветы. Ее горница всегда благоухала чем-нибудь:
цветами, духами, сосною, свежими по весне ветвями березы.
Вот и сестры, и Коковкина с ними. Людмила радостно побежала
через кухню, через огород в калитку, переулочком, чтобы не попасться Коковкиной
на глаза. Она весело улыбалась, быстро шла к дому Коковкиной и шаловливо
помахивала белою сумочкою и белым зонтиком. Теплый осенний день радовал ее, и
казалось, что она несет с собою и распространяет вокруг себя свойственный ей
дух веселости.
У Коковкиной служанка сказала ей, что барыни дома нет.
Людмила шумливо смеялась и шутила с краснощекою девицею отворившею ей дверь.
– А ты, может быть, обманываешь меня, – говорила
она, – может быть твоя барыня от меня прячется.
– Гы-гы, что ей прятаться! – со смехом отвечала
служанка, – идите сами в горницы, поглядите, коли не верите.
Людмила заглянула в гостиную и шаловливо крикнула:
– А кто тут есть жив человек? А, гимназист!
Саша выглянул из горницы, увидел Людмилу, обрадовался, и от
его радостных глаз Людмиле стало еще веселее. Она спросила:
– А где же Ольга Васильевна?
– Дома нет, – ответил Саша. – Еще не
приходила. Из церкви куда-нибудь пошла. Вот я вернулся, а ее нет еще.
Людмила притворилась, что удивлена. Она помахивала зонтиком
и досадливо говорила:
– Как же так, уж все из церкви пришли. Все дома сидят,
а тут на-т-ко-ся, и нету. Это вы, юный классик, так буяните, что старушке дома
не усидеть?
Саша молча улыбался. Его радовал Людмилин голос, Людмилин
звонкий смех. Он придумывал, как бы половчее вызваться проводить ее, – еще
побыть с нею хоть несколько минут, посмотреть, да послушать.
Но Людмила не думала уходить. Она посмотрела на Сашу с
лукавою усмешкою и сказала:
– Что же вы не просите меня посидеть, любезный молодой
человек? Поди-ка я устала! Дайте отдохнуть хоть чуть..
И она вошла в гостиную, смеючись, ласкаючи Сашу быстрыми,
нежными глазами. Саша смутился, покраснел, обрадовался, – побудет с ним!
– Хотите я вас душить буду? – живо спросила
Людмила, – хотите?
– Вот вы какая! – сказал Саша, – уж сразу и
задушить! За что такая жестокость?
Людмила звонко захохотала и откинулась на спинку кресла.
– Задушить! – восклицала она, – глупый!
совсем не так понял. Я не руками вас душить хочу, а духами.
Саша сказал смешливо:
– А, духами! Ну, это еще куда ни шло.
Людмила вынула из сумочки распылитель, повертела перед
Сашиными глазами красивый сосудик темнокрасного с золотыми узорами стекла, с
гуттаперчевым шариком и с бронзовым набором, и сказала:
– Видите, купила вчера новый пульверизатор, да так и
забыла его в сумочке.
Потам вынула большой флакон с духами, с темным, пестрым
ярлыком – парижская Герле нова Рао-Rоsа. Саша сказал:
– Сумочка-то у вас глубокая какая!
Людмила весело ответила:
– Ну, не ждите больше ничего, пряничков вам не
принесла.
– Пряничков, – смешливо повторил Саша. Он с
любопытством смотрел, как Людмила откупоривала духи, и спросил:
– А как же вы их туда нальете без воронки?
Людмила весело сказала:
– А воронку-то уж вы мне дадите.
– Да у меня нет, – смущенно сказал Саша.
– Да уж как хотите, а воронку мне подайте, –
смеючись, настаивала Людмила.
– Я бы у Маланьи взял, да у нее в керосине, – сказал
Саша.
Людмила весело расхохоталась.
– Ах, вы, недогадливый молодой человек! Дайте бумажки
клочок, коли не жалко, – вот и воронка.
– Ах, в самом деле! – радостно воскликнул Саша: –
ведь можно из бумаги свернуть. Сейчас принесу.
Саша побежал в свою горницу.
– Из тетрадки можно? – крикнул он оттуда.
– Да все равно, – весело откликнулась
Людмила, – хоть из книжки рвите, из латинской грамматики, – мне не
жалко.
Саша засмеялся и крикнул:
– Нет, уж я лучше из тетрадки.
Он отыскал чистую тетрадь, вырвал средний лист и хотел
бежать в гостиную, но уже Людмила стояла на пороге.
– К тебе, хозяин, можно? – спросила она шаловливо.
– Пожалуйста, очень рад! – весело крикнул Саша.
Людмила села к его столу, свернула из бумаги воронку и с
деловито-озабоченным лицом принялась переливать духи из флакона в распылитель.
Бумажная воронка внизу и сбоку, где текла струя, промокла и потемнела.
Благовонная жидкость застаивалась в воронке и стекала вниз медленно. Повеяло
теплое, сладкое благоухание от розы, смешанное с резким спиртным запахом.
Людмила вылила в распылитель половину духов из флакона и
сказала:
– Ну, вот и довольно.
И принялась завинчивать распылитель. Потом скомкала влажную
бумажку и потерла ее между ладонями.
– Понюхай, – сказала она Саше и поднесла к его
лицу ладонь.
Саша нагнулся, призакрыл глаза и понюхал. Людмила
засмеялась, легонько хлопнула его ладонью по губам и удержала руку на его рте.
Саша зарделся и поцеловал ее теплую, благоухающую ладонь нежным прикосновением
дрогнувших губ. Людмила вздохнула, разнеженное выражение пробежало по ее
миловидному лицу и опять заменилось привычным выражением счастливой веселости.
Она сказала:
– Ну, теперь только держись, как я тебя опрыскаю!
И сжала гуттаперчевый шарик. Благовонная пыль брызнула,
дробясь и расширяясь в воздухе, на Сашину блузу. Саша смеялся и повертывался
послушно, когда Людмила его подталкивала.
– Хорошо пахнет, а? – спросила она.
– Очень мило, – весело ответил Саша. – А как
они называются?
– Вот еще, младенец! Прочти на флаконе и
узнаешь, – поддразнивающим голосом сказала сна.
Саша прочел и сказал:
– То-то розовым маслицем попахивает.
– Маслицем! – укоризненно сказала Людмила и
легонько хлопнула Сашу по спине.
Саша засмеялся, взвизгивая и высовывая свернутый трубочкою
кончик языка. Людмила встала и перебирала Сашины учебники да тетрадки.
– Можно посмотреть ? – спросила она.
– Сделайте одолжение, – сказал Саша.
– Где же тут твои единицы да нули, показывай.
– У меня таких прелестей не бывало пока, –
возразил Саша обидчиво.
– Ну, это ты врешь, – решительно сказала Людмила, –
уж у вас положение такое – колы получать. Припрятал, поди.
Саша молча улыбался.
– Латынь да греки, – сказала Людмила, – то-то
они вам надоели.
– Нет, что же, – отвечал Саша, но видно было, что
уже один разговор об учебниках наводит на него привычную скуку. –
Скучновато зубрить, – признался он, – да ничего, у меня память
хорошая. Вот только задачи решать – это я люблю.
– Приходи ко мне завтра после обеда, – сказала
Людмила.
– Благодарю вас, приду, – краснея, сказал Саша.
Ему стало приятно, что Людмила пригласила его.
Людмила спрашивала:
– Знаешь, где я живу? Придешь?
– Знаю. Ладно, приду, – радостно говорил Саша.
– Да непременно приходи,-повторила Людмила строго –
ждать буду, слышишь!
– А коли уроков много будет? – сказал Саша, больше
из добросовестности, чем на самом деле думая из-за уроков не притти.
– Ну вот, пустяки, все же приходи, – настаивала
Людмила, – авось, на кол не посадят.
– А зачем? – посмеиваясь, спросил Саша.
– Да уж так надо. Приходи, кое-что тебе скажу, кое-что
покажу, – говорила Людмила, подпрыгивая и напевая, подергивая юбочку,
отставляя розовые пальчики, – приходи, миленький, серебряный,
позолоченный.
Саша засмеялся.
– А вы сегодня скажите, – попросил он.
– Сегодня нельзя. Да и как сказать тебе сегодня? Ты
завтра тогда и не придешь, скажешь: незачем.
– Ну, ладно, приду непременно, если пустят.
– Вот еще, конечно, пустят! Нешто вас на цепочке
держат.
Прощаясь, Людмила поцеловала Сашу в лоб и подняла руку к
Сашиным губам, – пришлось поцеловать. И Саше приятно было еще раз
поцеловать белую, нежную руку, – и словно стыдно. Как не покраснеть! А
Людмила, уходя, улыбалась лукаво да нежно. И несколько раз обернулась.
“Какая она милая!” – думал Саша Остался один.
“Как она скоро ушла! – думал он. – Вдруг собралась
и не дала опомниться, и уже нет ее. Побыла бы еще хоть немного!” – думал Саша,
и ему стало стыдно, как это он забыл вызваться проводить ее.
“Пройтись бы немного еще с нею! – мечтал Саша. –
Разве догнать? Далеко ли она ушла? Побежать скорее, догонишь живо”.
“Смеяться, пожалуй, будет? – думал Саша. – А может
быть, еще помешаешь ей”.
Так и не решился бежать за нею. Стало как-то скучно да
неловко. На губах еще нежное ощущение от поцелуя замирало, и на лбу горел ее
поцелуй.
“Как она нежно целует! – мечтательно вспоминал
Саша. – Точно милая сестрица”.
Сашины щеки горели. Сладостно было и стыдно. Неясные мечты
рождались.
“Если бы она была сестрою! – разнеженно мечтал
Саша, – и можно было бы притти к ней, обнять, сказать ласковое слово.
Звать ее: Людмилочка, миленькая! Или еще каким-нибудь, совсем особенным
именем, – Буба или Стрекоза. И чтоб она откликалась. То-то радость была
бы”.
“Но вот, – печально думал Саша, – она чужая;
милая, но чужая. Пришла и ушла, и уже обо мне, поди, и не думает. Только
оставила сладкое благоухание сиренью да розою и ощущение от двух нежных
поцелуев, – и неясное волнение в душе, рождающее сладкую мечту, как волна
Афродиту”.
Скоро вернулась Коковкина.
– Фу ты, как пахнет сильно! – сказала она.
Саша покраснел.
– Была Людмилочка, – сказал он, – да вас не
застала, посидела, меня надушила и ушла.
– Нежности какие! – с удивлением сказала
старуха, – уж и Людмилочка.
Саша засмеялся смущенно и убежал к себе. А Коковкина думала,
что уж очень они, сестрицы Рутиловы, веселые да ласковые девицы, – и
старого, и малого своею ласкою прельстят.
* * *
На другой день с утра Саше весело было думать, что его
пригласили. Дома он с нетерпением ждал обеда. После обеда, весь красный ог
смущения, попросил у Коковкиной позволения уйти до семи часов к Рутиловым.
Коковкина удивилась, но отпустила. Саша побежал веселый, тщательно причесавшись
и даже припомадившись. Он радовался и слегка волновался, как пред чем-то и
значительным, и милым. И ему приятно было думать, что вот он придет, поцелует
Людмилину руку и она его поцелует в лоб, – и потом, когда он будет
уходить, опять такие же поцелуи. Сладостно мечталась ему Людмилина белая,
нежная рука.
Сашу встретили еще в передней все три сестры. Они же любили
сидеть у окна, глядючи на улицу, а потому завидели его издали. Веселые,
нарядные, звонко-щебечущие, окружили они его буйною вьюгою веселья, – и
ему сразу стало приятно и легко с ними.
– Вот он, молодой таинственный человек! – радостно
воскликнула Людмила.
Саша поцеловал ей руку и сделал это ловко и с большим
удовольствием. Поцеловал уж заодно руки и Дарье с Валериею, – нельзя же их
обойти, – и нашел, что это тоже весьма приятно. Тем более, что они все три
поцеловали его в щеку: Дарья звонко, но равнодушно, как доску, Валерия нежно,
опустила глаза, – лукавые глазки, – легонько хихикнула и тихонько
прикоснулась легкими, радостными губами, – как нежный цвет яблони,
благоуханный, упал на щеку, – а Людмила чмокнула радостно, весело и
крепко.
– Это – мой гость, – решительно объявила она,
взяла Сашу за плечи и повела к себе.
Дарья сейчас же и рассердилась.
– А твой, так и целуйся с ним! – сердито крикнула
она. – Нашла сокровище! Никто не отнимет.
Валерия ничего не сказала, только усмехнулась, – очень
любопытно с мальчишкою разговаривать! Что он понимает?
В Людмилиной горнице было просторно, весело и светло от двух
больших окон в сад, слегка призадернутых легким, желтоватым тюлем. Пахло
сладко. Все вещи стояли нарядные и светлые. Стулья и кресла были обиты
золотисто-желтою тканью с белым, едва различаемым узором. Виднелись
разнообразные скляночки с духами, с душистыми водами, баночки, коробочки, веера
и несколько русских и французских книжек.
– А я тебя сегодня ночью во сне видела, – хохоча,
рассказывала Людмила, – ты будто бы у городского моста плавал, а я на
мосту сидела и тебя на удочку выудила.
– И в баночку положили? – смешливо спросил Саша.
– Зачем в баночку?
– А куда же?
– Куда? Нарвала за уши, да назад в речку кинула.
И Людмила звонко и долго хохотала.
– Ишь вы какая! – сказал Саша. – А что вы мне
сегодня хотели сказать?
Людмила смеялась и не отвечала.
– Обманули, видно, – догадался Саша. – А еще
обещали показать что-то, – укоризненно сказал он.
– Я тебе покажу! хочешь есть? – спросила Людмила.
– Я обедал, – сказал Саша. – Экая вы
обманщица!
– Нужно очень мне тебя обманывать. Да никак от тебя
помадой разит? – вдруг спросила Людмила. Саша покраснел.
– Терпеть не могу помады! – досадливо говорила
Людмила. – Барышня помаженная!
Она повела рукою по его волосам, замаслила руку и хлопнула
его ладонью по щеке.
– Пожалуйста, не смей помадиться! – сказала она.
Саша смутился.
– Ну, ладно, не буду, – сказал он. –
Строгости какие! Душитесь же вы духами!
– То духи, а то помада, глупый! нашел сравнить, –
убеждающим голосом сказала Людмила. – Я никогда не помажусь. Зачем волосы
склеивать! Духи совсем не то. Дай-ка я тебя надушу. Желаешь? Сиренькой
надушу, – желаешь?
– Желаю, – сказал Саша, улыбаясь. Ему приятно было
думать, что он принесет домой аромат и опять удивит Коковкину.
– Кто желает? – переспросила Людмила, взяла в руки
скляночку с серингою и вопросительно и лукаво смотрела на Сашу.
– Я желаю, – повторил Саша.
– Ты же лаешь? лаешь? вот как! лаешь! – весело
дразнилась Людмила.
Саша и Людмила весело хохотали.
– Уж не боишься, что задушу? – спросила Людмила: –
помнишь, как вчера струсил?
– И ничего не струсил, – вспыхнув, горячо отвечал
Саша.
Людмила, посмеиваясь и дразня мальчика, принялась душить его
серингою. Саша поблагодарил и опять поцеловал ей руку.
– И пожалуйста, остригись! – строго сказала
Людмила, – что хорошего локоны носить, лошадей прическою пугать.
– Ну, ладно, остригусь, – согласился Саша, –
ужасные строгости! У меня еще коротенькие волосы, в полдюйма, еще инспектор
ничего мне о волосах не говорил.
– Я люблю остриженных молодых людей, заметь это, –
важно сказала Людмила и погрозила ему пальцем. – И я тебе не инспектор,
меня надо слушаться.
* * *
С тех пор Людмила повадилась все чаще ходить к Коковкиной,
для Саши. Она старалась, особенно вначале, приходить, когда Коковкина не бывала
дома. Иногда пускалась даже на хитрости, выманивала старуху из дому. Дарья сказала
ей однажды:
– Эх, ты, трусиха! Старухи боишься. А ты при ней приди,
да его и уведи, – погулять.
Людмила послушалась, – и уже стала приходить когда
попало. Если заставала Коковкину дома, то, посидев с нею недолго, уводила Сашу
погулять, но при этом задерживала его только на короткое время.
Людмила и Саша быстро подружились нежною, но беспокойною
дружбою. Сама того не замечая, уже Людмила будила в Саше преждевременные, пока
еще неясные, стремления да желания. Саша часто целовал Людмилины руки, –
тонкие, гибкие пясти, покрытые нежною, упругою кожею, – сквозь ее
желтовато-розовую ткань просвечивали извилистые синие жилки. И выше – длинные,
стройные – до самого локтя легко было целовать, отодвигая широкие рукава.
Саша иногда скрывал от Коковкиной, что приходила Людмила. Не
солжет, только промолчит. Да и как же солгать, – могла же сказать и
служанка. И молчать-то о Людмилиных посещениях не легко было Саше: Людмилин
смех так и реял в ушах. Хотелось поговорить о ней. А сказать – неловко с
чего-то.
Саша быстро подружился и с другими сестрами. Всем им целовал
руки и даже скоро стал девиц называть Дашенька, Людмилочка да Валерочка.
|
