XXI
В воскресенье, когда Передонов и Варвара завтракали, в
переднюю кто-то вошел. Варвара, крадучись по привычке, подошла к двери и
взглянула в нее. Так же тихонько вернувшись к столу, она прошептала:
– Почтальон. Надо ему водки дать, – опять письмо
принес.
Передонов молча кивнул головою, – что ж, ему не жалко
рюмки водки. Варвара крикнула:
– Почтальон, иди сюда!
Письмоносец вошел в горницу. Он рылся в сумке и притворялся,
что ищет письмо. Варвара налила в большую рюмку водки и отрезала кусок пирога.
Письмоносец посматривал на ее действия с вожделением. Меж тем Передонов все
думал, на кого похож почтарь. Наконец он вспомнил, – это же ведь тот
рыжий, прыщеватый хлап, что недавно подвел его под такой крупный ремиз.
“Опять, пожалуй, подведет”, – тоскливо подумал
Передонов и показал письмоносцу кукиш в кармане.
Рыжий хлап подал письмо Варваре.
– Вам-с, – почтительно сказал он, поблагодарил за
водку, выпил, крякнул, захватил пирог и вышел.
Варвара повертела в руках письмо и, не распечатывая,
протянула его Передонову.
– На, прочти; кажется, опять от княгини, – сказала
она, ухмыляясь, – расписалась, а толку мало. Чем писать, дала бы место.
У Передонова задрожали руки. Он разорвал оболочку и быстро
прочел письмо. Потом вскочил с места, замахал письмом и завопил:
– Ура! три инспекторских места, любое можно выбирать.
Ура, Варвара, наша взяла!
Он заплясал и закружился по горнице. С неподвижно-красным
лицом и с тупыми глазами он казался странно-большою, заведенною в пляс куклою.
Варвара ухмылялась и радостно глядела на него. Он крикнул:
– Ну, теперь решено, Варвара, – венчаемся.
Он схватил Варвару за плечи и принялся вертеть ее вокруг
стола, топоча ногами.
– Русскую, Варвара! – закричал он.
Варвара подбоченилась и поплыла, Передонов плясал перед нею
вприсядку.
Вошел Володин и радостно заблеял:
– Будущий инспектор трепака откалывает!
– Пляши, Павлушка! – закричал Передонов.
Клавдия выглядывала из-за двери. Володин крикнул ей, хохоча
и ломаясь:
– Пляши, Клавдюша, и ты! Все вместе. Распотешим
будущего инспектора!
Клавдия завизжала и поплыла, пошевеливая плечами. Володин
лихо завертелся перед нею, – приседал, повертывался, подскакивал, хлопал в
ладоши. Особенно лихо выходило у него, когда он подымал колено и под коленом
ударял в ладоши. Пол ходенем ходил под их каблуками. Клавдия радовалась тому,
что у нее такой ловкий молодец.
Устали, сели за стол, а Клавдия убежала с веселым хохотом в
кухню. Выпили водки, пива, побили бутылки и стаканы, кричали, хохотали, махали
руками, обнимались и целовались. Потом Передонов и Володин побежали в Летний
сад, – Передонов спешил похвастаться письмом.
В биллиардной застали обычную компанию. Передонов показал
приятелям письмо. Оно произвело большое впечатление. Все доверчиво осматривали
его. Рутилов бледнел и, бормоча что-то, брызгался слюною.
– При мне почтальон принес! – восклицал
Передонов. – Сам я и распечатывал. Уж тут, значит, без обмана.
И приятели смотрели на него с уважением. Письмо от княгини!
Из Летнего сада Передонов стремительно пошел к Вершиной. Он
шел быстро и ровно, однообразно махал руками, бормотал что-то; на лице его,
казалось, не было никакого выражения, – как у заведенной куклы, было оно
неподвижно, – и только какой-то жадный огонь мертво мерцал в глазах.
* * *
День выдался ясный, жаркий. Марта сидела в беседке. Она
вязала чулок. Мысли ее были смутны и набожны. Сначала она думала о грехах,
потом направила мысли свои к более приятному и стала размышлять о добродетелях.
Думы ее начали обволакиваться дремою и стали образны, и по мере того, как
уничтожалась их выражаемая словами вразумительность, увеличивалась ясность их
мечтательных очертаний. Добродетели предстали перед нею, как большие, красивые
куклы в белых платьях, сияющие, благоуханные. Они обещали ей награды, в руках
их звенели ключи, на головах развевались венчальные покрывала.
Между ними одна была странная и непохожая на других. Она
ничего не обещала, но глядела укоризненно, и губы ее двигались с беззвучною
угрозою; казалось, что если она скажет слово, то станет страшно. Марта
догадалась, что это – совесть. Она была вся в черном, эта странная, жуткая
посетительница, с черными глазами, с черными волосами, – и вот она
заговорила о чем-то, быстро, часто, отчетливо. Она стала совсем похожа на
Вершину. Марта встрепенулась, ответила что-то на ее вопрос, ответила почти
бессознательно, – и опять дрема одолела Марту.
Совесть ли, Вершина ли сидела против нее и говорила что-то
скоро и отчетливо, но непонятно, и курила чем-то чужепахучим, решительная,
тихая, требующая, чтобы все было, как она хочет. Марта хотела посмотреть прямо
в глаза этой докучной посетительнице, но почему-то не могла, – та странно
улыбалась, ворчала, и глаза ее убегали куда-то и останавливались на далеких,
неведомых предметах, на которые Марте страшно было глядеть…
Громкий разговор разбудил Марту. В беседке стоял Передонов и
громко говорил, здороваясь с Вершиной. Марта испуганно озиралась. Сердце у нее
стучало, а глаза еще слипались, и мысли еще путались. Где же совесть? Или ее и
не было? И не следовало ей здесь быть?
– А вы дрыхнули тут, – сказал ей Передонов, –
храпели во все носовые завертки. Теперь вы со сна.
Марта не поняла его каламбура, но улыбалась, догадываясь по
улыбке на губах у Вершиной, что говорится что-то, что надо принимать за
смешное.
– Вас бы надо Софьей назвать, – продолжал
Передонов.
– Почему же? – спросила Марта
– А потому, что вы – соня, а не Марта.
Передонов сел на скамейку рядом с Мартою и сказал:
– А у меня новость, очень важная.
– Какая же у вас новость, поделитесь с нами, –
сказала Вершина, и Марта тотчас позавидовала ей, что она таким большим
количеством слов сумела выразить простой вопрос: какая новость?
– Угадайте, – угрюмо-торжественно сказал
Передонов.
– Где же мне угадать, какая у вас новость, –
ответила Вершина, – вы так скажите, вот мы и будем знать вашу новость.
Передонову было неприятно, что не хотят разгадать его
новость. Он замолчал и сидел, неловко сгорбившись, тупой и тяжелый, и
неподвижно смотрел перед собою. Вершина курила и криво улыбалась, показывая
свои темно-желтые зубы.
– Чем так-то угадывать ваши новости, – сказала
она, помолчав немного, – давайте я вам на картах погадаю. Марта, принеси
из комнаты карты.
Марта встала, но Передонов сердито остановил ее:
– Сидите, не надо, я не хочу. Гадайте сами себе, а меня
оставьте. Уж меня теперь на свой копыл не перегадаете. Вот я вам покажу штуку,
так вы рты разинете.
Передонов проворно вынул из кармана бумажник, достал из него
письмо в оболочке и показал Вершиной, не выпуская из pук.
– Видите, – сказал он, – конверт. А вот и
письмо.
Он вынул письмо и прочитал его медленно, с тупым выражением
удовольствованной злости в глазах. Вершина опешила. Она до последней минуты не
верила в княгиню, но теперь она поняла, что дело с Мартою окончательно
проиграно. Досадливо, криво усмехнулась она и сказала:
– Ну, что ж, ваше счастье.
Марта сидела с удивленным и испуганным лицом и растерянно
улыбалась.
– Что взяли? – сказал Передонов злорадно. –
Вы меня дураком считали, а я-то поумнее вас выхожу. Вот про конверт
говорили, – а вот вам и конверт. Нет, уж мое дело верное.
Он стукнул кулаком по столу, не сильно и не громко, – и
движение его и звук его слов остались как-то странно равнодушными, словно он
был чужой и далекий своим делам.
Вершина и Марта переглянулись с брезгливо-недоумевающим
видом.
– Что переглядываетесь! – грубо сказал
Передонов, – нечего переглядываться: теперь уж кончено, женюсь на Варваре.
Многие тут барышеньки меня ловили.
Вершина послала Марту за папиросами, и Марта радостно
выбежала из беседки. На песчаных дорожках, пестревших увядшими листьями, ей
стало свободно и легко. Она встретила около дома босого Владю, и ей стало еще
веселее и радостнее.
– Женится на Варваре, решено, – оживленно сказала
она, понижая голос и увлекая брата в дом.
Между тем Передонов, не дожидаясь Марты, внезапно стал
прощаться.
– Мне некогда, – сказал он, – жениться – не
лапти ковырять.
Вершина его не удерживала и распрощалась с ним холодно. [[14]] Она была в жестокой
досаде: все еще была до этого времени слабая надежда пристроить Марту за
Передонова, а себе взять Мурина, – и вот теперь последняя надежда исчезла.
И досталось же за это сегодня Марте! Пришлось поплакать.
* * *
Передонов вышел от Вершиной и задумал закурить. Он внезапно
увидел городового, – тот стоял себе на углу и лущил подсолнечниковые семечки.
Передонов почувствовал тоску “Опять соглядатай, – подумал он, – так и
смотрят, к чему бы придраться”.
Он не посмел закурить вынутой папиросы, подошел к городовому
и робко спросил:
– Господин городовой, здесь можно курить?
Городовой сделал под козырек и почтительно осведомился:
– То есть, ваше высокородие, это насчет чего?
– Папиросочку, – пояснил Передонов, – вот
одну папиросочку можно выкурить?
– Насчет этого никакого приказания не было, –
уклончиво отвечал городовой.
– Не было? – переспросил Передонов с печалью в
голосе.
– Никак нет, не было. Так что господа, которые курят,
это не велено останавливать, а чтобы разрешение вышло, об этом не могу знать.
– Если не было, так я и не стану, – сказал покорно
Передонов. – Я – благонамеренный. Я даже брошу папироску. Ведь я –
статский советник.
Передонов скомкал папироску, бросил ее на землю и, уже
опасаясь, не наговорил ли он чего-нибудь лишнего, поспешно пошел домой.
Городовой посмотрел за ним с недоумением, наконец решил, что у барина “залито
на вчерашние дрожжи”, и, успокоенный этим, снова принялся за мирное лущение
семечек.
– Улица торчком встала, – пробормотал Передонов.
Улица поднималась на невысокий холм, и за ним снова был
спуск, и перегиб улицы меж двух лачуг рисовался на синем, вечереющем, печальном
небе. Тихая область бедной жизни замкнулась в себе и тяжко грустила и томилась.
Деревья свешивали ветки через забор и заглядывали и мешали итти, шопот их был
насмешливый и угрожающий. Баран стоял на перекрестке и тупо смотрел на
Передонова.
Вдруг из-за угла послышался блеющий cмех, выдвинулся Володин
и подошел здороваться. Передонов смотрел на него мрачно и думал о баране,
который сейчас стоял, и вдруг его нет.
Это, – подумал он, – конечно, Володин
оборачивается бараном. Недаром же он так похож на барана, и не разобрать,
смеется ли он или блеет”.
Эти мысли так заняли его, что он совсем не слышал, что
говорил, здороваясь, Володин.
– Что лягаешься, Павлушка! – тоскливо сказал он.
Володин осклабился, заблеял и возразил:
– Я не лягаюсь, Ардальон Борисыч, а здороваюсь с вами
за руку. Это, может быть, у вас на родине руками лягаются, а у меня на родине
ногами лягаются, да и то не люди, а с позволения сказать, лошадки.
– Еще боднешь, пожалуй, – проворчал Передонов.
Володин обиделся и дребезжащим голосом сказал:
– У меня, Ардальон Борисыч, еще рога не выросли, а это,
может быть, у вас рога вырастут раньше, чем у меня.
– Язык у тебя длинный, мелет что не надо, –
сердито сказал Передонои.
– Если вы так, Ардальон Борисыч, – немедленно
возразил Володин, – то я могу и помолчать.
И лицо его сделалось совсем прискорбным, и губы его совсем
выпятились; однако он шел рядом с Передоновым, – он еще не обедал и
рассчитывал сегодня пообедать у Передонова: утром, на радостях звали.
Дома ждала Передонова важная новость. Еще в передней можно
было догадаться, что случилось необычное, – в горницах слышалась возня,
испуганные восклицания. Пеpедонов подумал: не все готово к обеду; увидели – он
идет, испугались, торопятся. Ему стало приятно, – как его боятся! Но
оказалось, что произошло другое. Варвара выбежала в прихожую и закричала:
– Кота вернули!
Испуганная, она не сразу заметила Володина. Наряд ее был, по
обыкновению, неряшлив: засаленная блуза над серою, грязного юбкою, истоптанные
туфли. Волосы нечесаные, растрепанные. Взволнованно говорила она Передонову:
– Иришка-то! со злобы еще новую штуку выкинула. Опять
мальчишка прибежал, принес кота и бросил, а у кота на хвосте гремушки так и
гремят. Кот забился под диван и не выходит.
Передонову стало страшно.
– Что же теперь делать? – спросил он.
– Павел Васильевич, – попросила Варвара, – вы
помоложе, турните его из-под дивана.
– Турнем, турнем, – хихикая, сказал Володин и
пошел в зал.
Кота кое-как вытащили и сняли у него с хвоста гремушки.
Передонов отыскал репейниковые шишки и снова принялся лепить их в кота. Кот
яростно зафыркал и убежал в кухню. Передонов, усталый от возни с котом, уселся
в своем обычном положении: локти на ручки кресла, пальцы скрещены, нога на
ногу, лицо неподвижное, угрюмое.
Второе княгинино письмо Передонов берег усерднее чем первое:
носил его всегда при себе в бумажнике, но всем показывал и принимал при этом
таинственный вид. Он зорко смотрел, не хочет ли кто-нибудь отнять это письмо,
не давал его никому в руки и после каждого показывания прятал в бумажник,
бумажник засовывал в сюртук, в боковой карман, сюртук застегивал и строго,
значительно смотрел на собеседников.
– Что ты с ним так носишься? – иногда со смехом
спрашивал Рутилов.
– На всякий случай, – угрюмо объяснял
Передонов, – кто вас знает! Еще стянете.
– Чистая Сибирь у тебя это дело, – говорил
Рутилов, хохотал и хлопал по плечу Передонова.
Но Передонов сохранял невозмутимую важность. Вообще он в
последнее время важничал больше обыкновенного. Он часто хвастал:
– Вот я буду инспектором. Вы тут киснуть будете, а у
меня под началом два уезда будут. А то и три. Ого-го!
Он совсем уверился, что в самом скором времени получит
инспекторское место. Учителю Фаластову он не раз говорил:
– Я, брат, и тебя вытащу.
И учитель Фаластов сделался очень почтительным в обращении с
Передоновым.
|
