XXIII
Преполовенские взяли на себя устройство венчания. Венчаться
решили в деревне, верстах в шести от города: Варваре неловко было итти под
венец в городе после того как прожили столько лет, выдавая себя за родных.
День, назначенный для венчания, скрыли: Преполовенские распустили слух, что
венчаться будут в пятницу, а на самом деле свадьба была в среду днем. Это
сделали, чтобы не наехали любопытные из города. Варвара не раз повторяла
Передонову:
– Ты, Ардальон Борисыч, не проговорись, когда венец-то
будет, а то еще помешают.
Деньги на расход по свадьбе Передонов выдавал неохотно, с
издевательствами над Варварою. Иногда он приносил свою палку с
набалдашником-кукишем и говорил Варваре:
– Поцелуй мой кукиш – дам денег, не поцелуешь – не дам.
Варвара целовала кукиш.
– Что ж такое, губы не треснут, – говорила она.
Срок свадьбы таили до самого назначенного дня даже от
шаферов, чтоб не проболтались. Сперва позвали в шаферы Рутилова и
Володина, – оба охотно согласились: Рутилов ожидал забавного анекдота.
Володину было лестно играть такую значительную роль при таком выдающемся
событии в жизни такого почтенного лица. Потом Передонов сообразил, что ему мало
одного шафера. Он сказал:
– Тебе, Варвара, одного будет, а мне двух надо, мне
одного мало: надо мной трудно венец держать, я – большой человек.
И Передонов пригласил вторым шафером Фаластова. Варвара
ворчала:
– Куда его к чорту, два есть, чего еще?
– У него очки золотые, важнее с ним, – сказал
Передонов.
Утром в день свадьбы Передонов помылся теплою водою, как
всегда, чтобы не застудить себя, и затем потребовал румян, объясняя:
– Мне надо теперь каждый день подкрашиваться, а то еще
подумают – дряхлый, и не назначат инспектором.
Варваре жаль было своих румян, но пришлось уступить, –
и Передонов подкрасил себе щеки. Он бормотал:
“Сам Верига красится, чтобы моложе быть. Не могу же я с
белыми щеками венчаться”.
Затем, запершись, в спальне, он решил наметить себя, чтобы
Володин не мог подменить его собою. На груди, на животе, на локтях, еще на
разных местах намазал он чернилами букву П.
“Надо было бы наметить и Володина, да как его наметишь?
Увидит, сотрет”, – тоскливо думал Передонов.
Затем пришла ему в голову мысль, что не худо бы надеть
корсет, а то за старика примут, если невзначай согнешься. Он потребовал от
Варвары корсет. Но Варварины корсеты оказались ему тесны, ни один не сходился.
– Надо было раньше купить, – сердито ворчал
он. – Ничего не подумают.
– Да кто же мужчины носят корсет? – возражала
Варвара, – никто не носит.
– Верига носит, – сказал Передонов.
– Так Верига – старик, а ты Ардальон Борисыч, слава
богу, мужчина в соку.
Передонов самодовольно улыбнулся, посмотрел в зеркало и сказал:
– Конечно, я еще лет полтораста проживу. Кот чихнул под
кроватью. Варвара сказала, ухмыляясь:
– Вот и кот чихает, значит – верно.
Но Передонов вдруг нахмурился. Кот уже стал ему страшен, и
чиханье его показалось ему злою хитростью.
“Начихает тут чего не надо”, – подумал он, полез под
кровать и принялся гнать кота. Кот дико мяукал, прижимался к стене и вдруг, с
громким и резким мяуканьем, шмыгнул меж рук у Передонова и выскочил из горницы.
– Чорт голландский! – сердито обругал его
Передонов.
– Чорт и есть, – поддакивала Варвара, –
совсем одичал кот, погладить не дается, ровно в него чорт вселился.
Преполовенские послали за шаферами с раннего утра. Часам к
десяти все собрались у Передонова. Пришли Грушина и Софья с мужем. Подали водку
и закуску. Передонов ел мало и тоскливо думал, чем бы ему отличить себя еще
больше от Володина.
“Барашком завился”, – злобно думал он и вдруг
сообразил, что ведь и он может причесаться по-особенному. Он встал из-за стола
и сказал:
– Вы тут ешьте и пейте, мне не жалко, а я пойду к
парикмахеру, причешусь по-испански.
– Как же это по-испански? – спросил Рутилов.
– А вот увидишь.
Когда Передонов ушел стричься, Варвара сказала:
– Все придумки разные придумывает. Черти ему все
мерещатся. Поменьше бы сивухи трескал, опитоха проклятый!
Преполовенская сказала с хитрою усмешечкою:
– Вот повенчаетесь, Ардальон Борисыч получит место и
успокоится.
Грушина хихикала. Ее веселила таинственность этого венчания
и подстрекала жажда устроить какое-нибудь позорище, да так, чтобы самой не быть
замешанною. Она под рукою шепнула вчера вечером некоторым из своих друзей о
часе и месте венчания. Сегодня рано утром она зазвала к себе младшего
слесаренка, дала ему пятачок и подговорила к вечеру ждать за городом проезда
новобрачных и накидать в их повозку сору да бумажек. Слесаренок радостно
согласился и дал клятвенное обещание не выдавать. Грушина напомнила ему:
– А Черепнина-то выдали, как вас пороть стали.
– Дураки мы были, – сказал слесаренок, – а
теперь хоть пусть повесят, все равно.
И слесаренок, в подтверждение своей клятвы, съел горсточку
земли. За это Грушина прибавила ему еще три копейки.
В парикмахерской Передонов потребовал самого хозяина.
Хозяин, молодой человек, окончивший недавно городское училище и почитывавший
книги из земской библиотеки, кончил стричь какого-то незнакомого Передонову
помещика. Скоро кончил и подошел к Передонову.
– Сперва его отпусти, – сердито сказал Передонов.
Помещик расплатился и ушел. Передонов уселся перед зеркалом.
– Мне постричься и прическу надо сделать, – сказал
он. – У меня сегодня важное дело есть, совсем особенное, – так ты мне
сделай прическу по-испански.
Стоявший у двери мальчик-ученик смешливо фыркнул. Хозяин
строго посмотрел на него. По-испански стричь ему не приходилось, и он не знал,
что это за прическа испанская, и есть ли такая прическа. Но если господин
требует, то, надо полагать, он знает, чего хочет. Молодой парикмахер не пожелал
обнаружить своего невежества. Он почтительно сказал:
– Из ваших волос, господин, никак нельзя-с.
– Это почему нельзя? – обиженно спросил Передонов.
– Вашим волосам плохое питание, – объяснил
парикмахер.
– Что же, мне их пивом поливать, что ли? –
проворчал Передонов.
– Помилуйте, зачем же пивом! – любезно улыбаясь,
отвечал парикмахер, – а только возьмите то, что если постричь сколько-нибудь
и притом же так как у вас на голове уже солидность обозначается, то никак не
хватает на испанскую прическу.
Передонов чувствовал себя сраженным невозможностью остричься
по-испански. Он уныло сказал:
– Ну, стриги как хочешь.
“Уж не подговорили ли этого парикмахера, – думал
он, – чтобы не стричь на отличку. Не надо было говорить дома”. Очевидно,
что пока Передонов шел чинно и степенно по улицам, Володин барашком побежал
задворками и снюхался с парикмахером.
– Прикажете спрыснуть? – спросил парикмахер,
окончив свое дело.
– Спрысни меня резедой, да побольше, – потребовал
Передонов, – а то обчекрыжил кое-как, хоть резедой сдобри.
– Резеды, извините, не держим, – смущенно сказал
парикмахер, – не угодно ли оппопонаксом?
– Ничего-то ты не можешь, как следует, – горестно
сказал Передонов, – уж прыскай что есть.
Он в досаде возвращался домой. День стоял ветреный. Ворота
от ветра хлопали, зевали и смеялись. Передонов смотрел на них тоскливо. Как тут
ехать ? Но уже все делалось само собой.
Поданы были три тарантаса, – надо было садиться и
ехать, а то повозки привлекут внимание, соберутся любопытные, приедут и
прибегут смотреть на свадьбу. Разместились и поехали: Передонов с Варварою,
Преполовенские с Рутиловым, Грушина с остальными шаферами.
На площади поднялась пыль. Стучали, слышалось Передонову,
топоры. Еле видная сквозь пыль, подымалась, росла деревянная стена. Рубили
крепость. Мелькали мужики в красных рубахах, свирепые и молчаливые.
Тарантасы пронеслись мимо, – страшное видение мелькнуло
и скрылось. Передонов оглядывался в ужасе, но уже ничего не было видно, –
и никому не решился он сказать о своем видении.
Всю дорогу грусть томила Передонова. Враждебно все смотрело
на него, все веяло угрожающими приметами. Небо хмурилось. Ветер дул навстречу и
вздыхал о чем-то. Деревья не хотели давать тени, – всю себе забрали. Зато
поднималась пыль длинною полупрозрачно-серою змеею. Солнце с чего-то пряталось
за тучи, – подсматривало, что ли?
Дорога шла мажарами, – неожиданные из-за невысоких
холмов вставали кусты, рощи, поляны, ручьи под гулкими деревянными
мостами-трубами.
– Глаз-птица пролетела, – угрюмо сказал Передонов,
всматриваясь в белесовато-туманную даль небес. – Один глаз и два крыла, а
больше ничего нету.
Варвара усмехнулась. Она думала, что Передонов пьян с утра.
Но она не спорила с ним: а то еще, – думала она, – рассердится и не
пойдет под венец.
В церкви уже стояли в уголке, прячась за колонною, все
четыре сестры Рутиловы. Передонов их не видел сначала, но потом, уже во время
самого венчания, когда они вышли из своей засады и подвинулись вперед, он
увидел их и испугался. Впрочем, они ничего худого не сделали, не
потребовали, – чего он боялся сперва, – чтобы он Варвару прогнал, а
взял одну из них, а только все время смеялись. И смех их, сначала тихий, все
громче и злее отдавался в его ушах, как смех неукротимых фурий.
Посторонних в церкви почти не было, только две-три старушки
пришли откуда-то. И хорошо: Передонов вел себя глупо и странно. Он зевал,
бормотал, толкал Варвару, жаловался, что воняет ладаном, воском, мужичьем.
– Твои сестры все смеются, – бормотал он,
обернувшись к Рутилову, – печенку смехом просверлят.
Кроме того, тревожила его недотыкомка. Она была грязная и
пыльная и все пряталась под ризу к священнику.
И Варваре, и Грушиной церковные обряды казались смешными.
Они беспрестанно хихикали. Слова о том, что жена должна прилепиться к своему
мужу, вызвали у них особенную веселость. Рутилов тоже хихикал, – он считал
своею обязанностью всегда и везде смешить дам.
Володин же вел себя степенно и крестился, сохраняя на лице
глубокомысленное выражение. Он не связывал с церковными обрядами никакого иного
представления, кроме того, что все это установлено, подлежит исполнению и что
исполнение всех обрядов ведет к некоторому внутренному удобству: сходил в
праздник в церковь, помолился – и прав, нагрешил, покаялся – и опять прав.
Хорошо и удобно, тем удобнее, что вне церкви обо всем церковном не надо было и
думать, а руководиться следовало совсем иными житейскими правилами.
Только что кончилось венчанье, не успели еще выйти из
церкви, вдруг – неожиданность. В церковь шумно ввалилась пьяная компания –
Мурин со своими приятелями.
Мурин, растрепанный и серый, как всегда, облапил Передонова
и закричал:
– От нас, брат, не скроешь! Такие приятели, водой не
разольешь, а он, штукарь, скрыл.
Слышались восклицания:
– Злодей, не позвал!
– А мы тут как тут!
– Да, мы-таки зазнали!
Вновь прибывшие обнимали и поздравляли Передонова. Мурин
говорил:
– По пьяному делу заблудились немножко, а то бы мы к
началу потрафили.
Передонов хмуро смотрел и не отвечал на поздравления. Злоба
и страх томили его.
“Везде выследят”, – тоскливо думал он.
– Вы бы лбы перекрестили, – сказал он
злобно, – а то, может быть, вы злоумышляете.
Гости крестились, хохотали, кощунствовали. Особенно
отличались молоденькие чиновники. Дьякон укоризненно унимал их.
Среди гостей был один, с рыжими усами, молодой человек,
которого даже и не знал Передонов. Необычайно похож на кота. Не их ли это кот
обернулся человеком? Недаром этот молодой человек все фыркает, – не забыл
кошачьих ухваток.
– Кто вам сказал? – злобно спрашивала новых гостей
Варвара.
– Добрые люди, молодайка, – отвечал Мурин, –
а кто, уж мы и позабыли.
Грушина вертелась и подмигивала. Новые гости посмеивались,
но ее не выдали. Мурин говорил:
– Уж как хошь, Ардальон Борисыч, а мы к тебе, а ты нам
шампанею ставь, не будь жомой. Как же можно, такие приятели, водой не
разольешь, а ты тишком удумал.
Когда Передоновы возвращались из-под венца, солнце заходило,
а небо все было в огне и в золоте. Но не нравилось это Передонову. Он бормотал:
– Наляпали золота кусками, аж отваливается. Где это
видано, чтобы столько тратить!
Слесарята встретили их за городом с толпою других уличных
мальчишек, бежали и гукали. Передонов дрожал от страха. Варвара ругалась,
плевала на мальчишек, казала им кукиши. Гости и шаферы хохотали.
Приехали. Вся компания ввалилась к Передоновым с гамом,
гвалтом и свистом. Пили шампанское, потом принялись за водку и сели играть в
карты. Пьянствовали всю ночь. Варвара напилась, плясала и ликовала. Ликовал и Передонов, –
его-таки не подменили. С Варварой гости, как всегда, обращались цинично и
неуважительно; ей казалось это в порядке вещей.
* * *
После свадьбы в житье-бытье у Передоновых мало что
изменилось. Только обращение Варвары с мужем становилось увереннее и
независимее. Она как будто поменьше бегала перед мужем, но все еще, по
закоренелой привычке, побаивалась его. Передонов, тоже по привычке, попрежнему
покрикивал на нее, даже иногда поколачивал. Но уж и он чуял ее большую в своем
положении уверенность. И это наводило на него тоску. Ему казалось, что если она
не как прежде боится его, то это потому, что она укрепилась в своем преступном
замысле отделаться от него и подменить его Володиным.
“Надо быть настороже”, – думал он.
А Варвара торжествовала. Она вместе с мужем делала визиты
городским дамам, даже и мало знакомым. При этом она проявляла смешную гордость
и неумелость. Везде ее принимали, хотя во многих домах с удивлением. Для
визитов Варвара заблаговременно заказала шляпу лучшей местной модистке. Яркие
цветы, крупные, насаженные в изобилии, восторгали Варвару.
Свои визиты Передоновы начали с директорши. Потом поехали к
жене предводителя дворянства.
В тот день, когда Передоновы собирались делать
визиты, – что у Рутиловых, конечно, было заранее известно, – сестры
отправились к Варваре Николаевне Хрипач, из любопытства посмотреть, как-то
Варвара поведет себя здесь. Скоро пришли и Передоновы. Варвара сделала реверанс
директорше и больше обыкновенного дребезжащим голосом сказала:
– Вот и мы к вам. Прошу любить и жаловать.
– Очень рада, – с принуждением ответила директорша
и усадила Варвару на диван.
Варвара с видимым удовольствием села на отведенное место,
широко раскинула свое шумящее зеленое платье и заговорила, стараясь
развязностью скрыть смущение:
– Все мамзелью была, а вот и мадамой стала. Мы с вами
тезки: я – Варвара, и вы – Варвара, а не были знакомы домами. Пока мамзелью
была, все больше дома сидела, – да что ж все за печкой сидеть! Теперь мы с
Ардальон Борисычем будем открыто жить. Милости просим, – мы к вами, вы к
нами, мусью к мусьи, мадам к мадами.
– Только вам здесь, кажется, не долго придется
жить, – сказала директорша, – ваш муж, я слышала, переводится.
– Да, вот скоро бумага придет, мы и поедем, –
ответила Варвара. – А пока бумага не пришла, надо еще и здесь пожить,
покрасоваться.
Варвара и сама надеялась на инспекторское место. После
свадьбы она написала княгине письма. Ответа еще не получила. Решила еще
написать к новому году.
Людмила сказала:
– А уж мы думали, что вы, Ардальон Борисыч, на барышне
Пыльниковой женитесь.
– Ну да, – сердито сказал Передонов, – что ж
мне на всякой жениться, – мне протекция нужна.
– А все-таки, как же это с m-llе Пыльниковой у вас
разошлось? – дразнила Людмила. – Ведь вы за нею ухаживали? Она вам
отказала?
– Я еще ее выведу на чистую воду, – ворчал угрюмо
Передонов.
– Это – idee fixе Ардальон Борисыча, – с сухим
смешком сказал директор.
|
