V
Передонова томила тоска. Уже и карамелек не было в кармане,
и это его опечалило и раздосадовало. Рутилов почти всю дорогу говорил
один, – продолжал выхвалять сестер. Передонов только однажды вступил в
разговор. Он сердито спросил:
– У быка есть рога?
– Ну, есть, так что же из того? – сказал
удивленный Рутилов.
– Ну, а я не хочу быть быком, – объяснил
Передонов.
Раздосадованный Рутилов сказал:
– Ты, Ардальон Борисыч, и не будешь никогда быком,
потому что ты – форменная свинья.
– Врешь! – угрюмо сказал Передонов.
– Нет, не вру, и могу доказать, – злорадно сказал
Рутилов.
– Докажи, – потребовал Передонов.
– Погоди, докажу, – с тем же злорадством в голосе
ответил Рутилов.
Оба замолчали. Передонов пугливо ждал, и томила его злость
на Рутилова. Вдруг Рутилов спросил:
– Ардальон Борисыч, а у тебя есть пятачок?
– Есть, да тебе не дам, – злобно ответил
Передонов.
Рутилов захохотал.
– Коли у тебя есть пятачок, так как же ты не
свинья! – крикнул он радостно.
Передонов в ужасе хватился за нос.
– Врешь, какой у меня пятачок, у меня человечья
харя, – бормотал он.
Рутилов хохотал. Передонов, сердито и трусливо посматривая
на Рутилова, сказал:
– Ты меня сегодня нарочно над дурманом водил да и
одурманил, чтобы с сестрами окрутить. Мало мне одной ведьмы, на трех разом
венчаться!
– Чудород, да как же я-то не одурманился? –
спросил Рутилов.
– Ты средство знаешь, – говорил Передонов. –
Ты, может быть, через рот дышал, а в нос не пускал, или слова такие говорил, а
я ничего не знаю, как надо против волшебства. Я не чернокнижник. Пока не
зачурался, все одурманенный стоял.
Рутилов хохотал.
– Как же ты чурался? – спрашивал он.
Но уже Передонов молчал.
– Что ты за Варвару так уцепился? – говорил Рутилов. –
Ты думаешь, хорошо тебе будет, если ты через нее получишь место? Она тебя
оседлает.
Это было непонятно Передонову.
Ведь она для себя старается, – думал он. – Ей
самой будет лучше, когда он будет начальником и будет получать много денег.
Значит, не он ей, а она ему должна быть благодарна. Да и во всяком случае с нею
ему удобнее, чем с кем бы то ни было другим.
Передонов привык к Варваре. Его тянуло к ней, – может
быть, вследствие приятной для него привычки издеваться над нею. Другую такую
ведь и на заказ бы не найти.
Было уже поздно. У Передонова в квартире горели лампы, окна
ярко выделялись в уличной темноте.
Вокруг чайного стола сидели гости: Грушина, – она же
теперь ежеденничала у Варвары, – Володин, Преполовенская, ее муж,
Константин Петрович, высокий человек лет под сорок, матово-бледный,
черноволосый и необычайно молчаливый. Варвара принарядилась, – надела
белое платье. Пили чай, беседовали. Варвару, как всегда, беспокоило, что
Передонов долго не возвращался. Володин с веселым блеющим хохотом рассказал,
что Передонов пошел куда-то с Рутиловым. Это увеличило Варварино беспокойство.
Наконец явился Передонов с Рутиловым. Их встретили криком,
смехом, глупыми, нескромными шутками.
– Варвара, а где же водка? – сердито крикнул
Передонов.
Варвара метнулась из-за стола, виновато ухмыляясь, и быстро
принесла водку в большом, грубо граненом графине.
– Выпьем, – угрюмо пригласил Передонов.
– Подожди, – сказала Варвара, – Клавдюшка
закуску принесет. Копа, шевелись, – крикнула она в кухню.
Но уже Передонов разливал водку по рюмкам и бормотал:
– Чего ждать, время не ждет.
Выпили и закусили пирожками с черносмородинным вареньем. У
Передонова, чтобы занимать гостей, только и было в запасе, что карты да водка.
Так как за карты сесть еще нельзя было, – чай надо было пить, – то
оставалась водка.
Меж тем принесли и закуску, так что можно было и еще выпить.
Клавдия, уходя, не затворила двери, и Передонов забеспокоился.
– Вечно двери настежь, – ворчал он.
Он боялся сквозняка, – простудиться можно. Поэтому в
квартире всегда было душно и смрадно.
Преполовенская взяла яйцо.
– Хорошие яйца, – сказала она, – где вы их
достаете?
Передонов сказал:
– Это еще что яйца, а вот в нашем имении у отца курица
по два крупных яйца в день круглый год несла.
– Что ж такое, – ответила Преполовенская, –
эка невидаль, нашли чем хвастать! У нас в деревне была курица, несла в день по
два яйца и по ложке масла.
– Да, да, и у нас тоже, – сказал Передонов, не
замечая насмешки. – Если носят другие, так и она несла. У нас выдающаяся
была.
Варвара засмеялась.
– Петрушку валяют, – сказала она.
– Уши вянут, такой вздор вы несете, – сказала
Грушина.
Передонов свирепо посмотрел на нее и ответил с ожесточением:
– А коли вянут, оборвать их надо.
Грушина смутилась.
– Ну, уж вы, Ардальон Борисыч, всегда такое скажете! –
жалобно сказала она.
Остальные сочувственно смеялись. Володин, щуря глаза и
потряхивая лбом, смешливо объяснял:
– Если у вас уши вянут, то вам их оборвать надо, а то
нехорошо, коли они у вас завянут и так мотаться будут, туда-сюда, туда-сюда.
Володин показал пальцами, как будут мотаться вялые уши.
Грушина прикрикнула на него:
– Ну уж вы, туда же, сами ничего придумать не умеете,
на готовенькое прохаживаетесь! Володин обиделся и сказал с достоинством:
– Я и сам могу, Марья Осиповна, а только как мы в
компании приятно время проводим, то отчего же не поддержать чужую шутку! А если
это вам не нравится, то как вам будет угодно, – как вы к нам изволите, так
и мы к вам изволим.
– Резонно, Павел Васильевич, – со смехом одобрил
его Рутилов.
– Уж Павел Васильевич за себя постоит, – с лукавою
усмешкою сказала Преполовенская.
Варвара отрезала кусок булки и, заслушавшись затейливых
речей Володина, держала нож в руке. Острие сверкало. Передонову стало
страшно, – а ну, как вдруг зарежет. Он крикнул:
– Варвара, положи нож!
Варвара вздрогнула
– Чего кричишь, испугал! – сказала она и положила
нож. – Ведь вы знаете, у него все привереды, – объяснила она
молчаливому Преполовенскому, видя, что он поглаживает бороду и собирается
что-то сказать.
– Это бывает, – сладостным и грустным голосом
заговорил Преполовенский, – у меня был один знакомый, так тот иголок
боялся, все боялся, что его уколют и иголка уйдет во внутренности. И ужасно
боялся, представьте, как увидит иголку…
И, раз начавши говорить, уже он не мог остановиться и все на
разные лады пересказывал одно и то же, пока его не перебил кто-то, заговорив о
другом. Тогда он опять погрузился в молчание.
Грушина перевела разговор на эротические темы. Она
рассказала, как ее ревновал покойник-муж и как она ему изменила. Потом
рассказала слышанную от столичного знакомого историю о любовнице некоего
высокопоставленного лица, как она ехала по улице и встретила своего
покровителя.
– Она ему и кричит: здравствуй, Жанчик! Это на
улице-то! – рассказывала Грушина.
– А вот я на вас донесу, – сердито сказал
Передонов: – разве можно про таких знатных лиц такие глупости болтать?
Грушина испуганно залепетала:
– Да ведь я что ж, – мне так рассказывали. За что
купила, за то и продаю.
Передонов сердито молчал и пил чай с блюдечка, налегая на стол
локтями. Он думал, что в доме будущего инспектора не подобает непочтительно
говорить о вельможах. Он злился на Грушину. Еще досадовал его и был ему
подозрителен Володин: что-то уж слишком часто называл он Передонова будущим
инспектором. Один раз Передонов даже сказал Володину:
– Что, брат, завидно, небось! Да, вот ты не будешь
инспектором, а я буду.
На это Володин, придав своему лицу внушительное выражение,
возразил:
– Всякому свое, Ардальон Борисыч, – вы в своем
деле специалист, а я в своем.
– А Наташа-то наша, – сообщила Варвара, – от
нас прямо к жандармскому поступила.
Передонов вздрогнул, и лицо его выразило ужас.
– Врешь? – вопросительно сказал он.
– Ну вот, чего мне врать, – ответила
Варвара, – хоть сам поди к нему, спроси.
Это неприятное известие подтвердила и Грушина. Передонов был
ошеломлен. Наскажет чего и не было, а жандармский на ус намотает и, пожалуй,
напишет в министерство. Это скверно.
В это самое время глаза Передонова остановились на полочке
над комодом. Там стояло несколько переплетенных книг: тонкие – Писарева и
потолще – “Отечественные Записки”. Передонов побледнел и сказал:
– Книги-то эти надо спрятать, а то донесут.
Раньше эти книги Передонов держал на виду, чтобы показать,
что у него свободные мнения, – хотя на самом деле он не имел ни мнений, ни
даже охоты к размышлениям. И эти книги он только держал, а не читал. Давно уже
не прочел он ни одной книги, – говорил, что некогда, – газет не
выписывал, новости узнавал из разговоров. Впрочем, и узнавать ему нечего
было, – ничто во внешнем мире его не занимало. Над подписчиками на газеты
он даже издевался, как над расточителями денег и времени. Дорого, подумаешь,
было для него его время!
Он пошел к полочке, бормоча:
– Уж у нас такой город, сейчас донесут. Помоги-ка,
Павел Васильевич, – сказал он Володину.
Володин подошел к нему с серьезным и понимающим лицом и
осторожно принимал книги, которые передавал ему Передонов. Себе взял Передонов
пачку книг поменьше, Володину дал побольше и пошел в залу, а Володин за ним.
– Куда же вы их спрячете, Ардальон Борисыч? –
спросил он.
– А вот увидишь, – с обычною угрюмостью ответил
Передонов.
– Что же это вы потащили, Ардальон Борисыч? –
спросила Преполовенская.
– Строжайше запрещенные книги, – ответил Передонов
на ходу. – Донесут, коли увидят.
В зале Передонов присел на корточки перед печкою, свалил
книги на железный лист, – и Володин сделал то же, – и принялся с
усилием запихивать книгу за книгою в неширокое отверстие. Володин сидел на
корточках рядом с ним, немного позади, и подавал ему книги, сохраняя глубокомысленное
и понимающее выражение на своем бараньем лице с выпяченными из важности губами
и склоненным от избытка понимания крутым лбом. Варвара заглядывала на них через
дверь. Со смехом сказала она:
– Пошел валять петрушку!
Но Грушина остановила ее:
– Ой, голубушка, Варвара Дмитриевна, вы так не
говорите, – за это большие неприятности могут быть, коли узнают. Особенно,
если учитель. Начальство страсть как боится, что учителя мальчишек бунтовать
научат.
Напились чаю и уселись играть в стуколку, все семеро вокруг
ломберного стола в зале. Передонов играл с азартом, но плохо. Каждое двадцатое
число ему приходилось уплачивать дань своим соучастникам в игре, особенно
Преполовенскому; этот получал и за себя и за жену. В выигрыше чаще всего были
Преполовенские. У них были условленные знаки, – постукивание,
покашливание, – посредством которых они обменивались известиями о своих
картах. Сегодня Передонову сразу не повезло. Он спешил отыграться, а Володин
медлил сдавать и тщательно уравнивал карты.
– Павлушка, сдавай, – нетерпеливо крикнул
Передонов.
Володин, чувствуя себя в игре особою, равною всем остальным,
сделал значительное лицо и спросил:
– То есть как это Павлушка? По дружбе или как?
– По дружбе, по дружбе, – небрежно ответил
Передонов, – только сдавай скорее.
– Ну, если по дружбе, то я рад, я очень рад, –
говорил Володин с радостным и глупым смехом, сдавая карты, – ты хороший
человек, Ардаша, и я тебя очень даже люблю. А если бы не по дружбе, то это был
бы другой разговор. А если по дружбе, то я рад. Я тебе туза сдал за это, –
сказал Володин и открыл козыря.
Туз точно, оказался у Передонова, но не козырный, и подвел
его под ремиз.
– Сдал! – сердито ворчал Передонов, – туз, да
не тот. Под руку говоришь. Надо было козырного, а ты что сдал? На что мне
тиковый пуз?
– На что тебе тиковый пуз, у тебя свое пузо
растет, – подхватил со смехом Рутилов.
– Будущий инспектор язычком заплетается, – пуз,
пуз, карапуз.
Рутилов непрерывно болтал, сплетничал, рассказывал анекдоты,
иногда весьма щекотливого содержания. Чтобы подразнить Передонова, он стал
уверять, что гимназисты плохо себя ведут, особенно те, которые живут на
квартирах: курят, пьют водку, ухаживают за девицами. Передонов верил. И Грушина
поддерживала. Ей эти рассказы доставляли особое удовольствие: она сама хотела
было, после смерти мужа, держать у себя на квартире трех-четырех гимназистов,
но директор не разрешил ей, несмотря на ходатайство Передонова, – о
Грушиной в городе была дурная слава. Теперь она принялась бранить хозяек тех
квартир, где жили гимназисты.
– Они взятки дают директору, – заявила она.
– Хозяйки все стервы, – убежденно сказал
Володин, – вот хоть моя. У нас с нею был такой уговор, когда я комнату
нанимал, что она будет давать мне вечером три стакана молока. Хорошо, месяц,
другой так мне и подавали.
– И ты не опился? – спросил Рутилов со смехом.
– Зачем же опиваться! – обиженно возразил
Володин. – Молоко – полезный продукт. Я и привык три стакана выпивать на
ночь. Вдруг вижу, приносят мне два стакана. Это, спрашиваю, почему же? Прислуга
говорит: Анна Михайловна, говорит, просят извинить, что коровка у них, говорит,
нынче мало молока дает. А мне-то что за дело! Уговор дороже денег. У них совсем
коровка не даст молочка, так мне и кушать не дадут? Ну, я говорю, если нет
молока, то скажите Анне Михайловне, что я прошу дать мне стакан воды. Я привык
кушать три стакана, мне двух стаканов мало.
– Павлушка у нас герой, – сказал Передонов. –
Расскажи-ка, брат, как ты с генералом сцепился.
Володин охотно повторил рассказ. Но теперь его подняли
насмех. Он обиженно выпятил нижнюю губу.
За ужином все напились до-пьяна, даже и женщины. Володин
предложил еще попачкать стены. Все обрадовались: немедленно, еще не кончив
есть, принялись за дело и неистово забавлялись. Плевали на обои, обливали их
пивом, пускали в стены и в потолок бумажные стрелы, запачканные на концах
маслом, лепили на потолок чертей из жеваного хлеба. Потом придумали рвать
полоски из обоев на азарт, – кто длиннее вытянет. На этой игре
Преполовенские еще выиграли рубля полтора.
Володин проиграл. От этого проигрыша и опьянения он внезапно
загрустил и стал жаловаться на свою мать. Он сделал укоризненное лицо и, толкая
зачем-то вниз рукою, говорил:
– И зачем она меня родила? И что она тогда думала?
Какая теперь моя жизнь! Она мне не мать, а только родительница. Потому как
настоящая мать заботится о своем детище, а моя только родила меня и отдала на
казенное воспитание с самых малых лет.
– Зато вы обучились, вышли в люди, – сказала
Преполовенская.
Володин уставился вниз лбом, покачивая головою, и говорил:
– Нет, уж какая моя жизнь, – самая последняя
жизнь. И зачем она меня родила? она тогда думала?
Вчерашние ерлы вдруг опять припомнились Передонову.
“Вот, – думал он про Володина, – на свою мать жалуется, зачем она его
родила, – не хочет быть Павлушкой. Видно, и в самом деле завидует. Может
быть, уже и подумывает жениться на Варваре и влезть в мою шкуру”, – думал
Передонов и тоскливо смотрел на Володина.
Хоть бы женить его на ком-нибудь.
Ночью, в спальне, Варвара говорила Передонову:
– Ты думаешь, все эти девки, что за тобою вяжутся,
молоденькие, так и хорошенькие? Они все дряни, я их всех красивее.
Она поспешно разделась и, нахально ухмыляясь, показала
Передонову свое слегка раскрашенное, стройное, красивое и гибкое тело.
Хотя Варвара шаталась от опьянения и лицо ее во всяком
свежем человеке возбудило бы отвращение своим дрябло-похотливым выражением, но
тело у нее было прекрасное, как тело у нежной нимфы, с приставленною к нему,
силою каких-то презренных чар, головою увядающей блудницы. И это восхитительное
тело для этих двух пьяных и грязных людишек являлось только источником низкого
соблазна. Так это и часто бывает, – и воистину в нашем веке надлежит
красоте быть попранной и поруганной.
Передонов угрюмо хохотал, глядя на свою голую подругу.
Всю эту ночь ему снились дамы всех мастей голые и гнусные.
Варвара поверила, что натирание крапивою, которое она себе
сделала по совету Преполовенской, ей помогло. Ей казалось, что она сразу начала
полнеть. У всех знакомых она спрашивала:
– Правда, ведь я пополнела?
И она думала, что уж теперь непременно Передонов, увидев,
как она полнеет, и получив к тому же поддельное письмо, женится на ней.
Далеко не так приятны были ожидания Передонова. Уже он давно
убедился, что директор ему враждебен, – и на самом деле директор гимназии
считал Передонова ленивым, неспособным учителем. Передонов думал, что директор
приказывает ученикам его не почитать, – что было, понятно, вздорною
выдумкою самого Передонова. Но это вселяло в Передонова уверенность, что надо
от директора защищаться. Со злости на директора он не раз начинал поносить его
в старших классах. Многим гимназистам такие разговоры нравились.
Теперь, когда Передонов захотел стать инспектором,
директоровы неприязненные отношения к нему являлись особенно неприятными.
Положим, если княгиня захочет, то ее протекция превозможет директоровы козни.
Но все же они не безопасны.
И другие были в городе люди, – как заметил в последние
дни Передонов, – которые враждебны ему и хотели бы помешать его назначению
на инспекторскую должность. Вот Володин: недаром он все повторяет слова
“будущий инспектор”. Ведь бывали же случаи, что люди присваивали себе чужое имя
и жили себе в свое удовольствие. Конечно, заменить самого Передонова Володину
трудненько, – да ведь у дурака, такого, как Володин, могут быть самые
нелепые затеи. И еще Рутиловы, Вершина со своею Мартою, сослуживцы из зависти –
все рады ему повредить. А как повредить? Ясное дело, опорочат его в глазах у
начальства, выставят человеком неблагонадежным.
Итак, у Передонова явились две заботы: доказать свою
благонадежность и обезопасить себя от Володина, – женить его на богатой.
И вот однажды Передонов спросил Володина:
– Хочешь, к Адаменковой барышне тебя посватаю? Или все
еще по Марте скучаешь? Целый месяц утешиться не можешь?
– Что ж мне по Марте скучать! – ответил
Володин. – Я ей честь честью сделал предложение, а коли ежели она не
хочет, то что же мне! Я и другую найду, – разве уж для меня и невест не
найдется? Да этого добра везде сколько угодно.
– Да, а вот Марта натянула тебе нос, – подразнил
Передонов.
– Не знаю уж, какого жениха они ждут, – обидчиво
сказал Володин, – хоть бы приданое большое было, а то ведь гроши дадут.
Это она в тебя, Ардальон Борисыч, втюрилась.
Передонов посоветовал:
– А я бы на твоем месте ей ворота дегтем вымазал.
Володин захихикал, но сейчас же успокоился и сказал:
– Ежели поймают, так неприятность может выйти.
– Найми кого-нибудь, зачем самому, – сказал
Передонов.
– И следует, ей-богу, следует, – с одушевлением
сказал Володин. – Потому как ежели она в законный брак не хочет вступать,
а между прочим к себе в окно молодых людей пускает, то уж это что ж! Уж это
значит – ни стыда, ни совести нет у человека.
|
