
Увеличить |
Глава V
Сообщив
мне имя помощника мистера Канди, Беттередж, по-видимому, решил, что он потратил
достаточно времени на такой ничтожный предмет, и снова принялся за письмо
Розанны Спирман.
Я сидел
у окна, ожидая, пока он кончит. Мало-помалу впечатление, произведенное Эзрой
Дженнингсом на меня (хотя в том положении, в каком был я, казалось совершенно
непонятным, чтобы какое-нибудь человеческое существо могло произвести на меня
какое бы то ни было впечатление), изгладилось из души моей. Мысли мои вернулись
в прежнюю колею. Я еще раз перебрал в голове тот план, который наконец составил
для будущих своих действий.
Вернуться
в Лондон в этот же день, рассказать все мистеру Бреффу и наконец – это было
всего важнее – добиться (все равно какими способами и ценой каких жертв)
личного свидания с Рэчель, – вот каков был мой план, насколько я был
способен составить его в то время. Оставался еще час до отправления поезда;
оставалась слабая надежда, что Беттередж может найти в непрочитанной еще части
письма Розаны Спирман что-нибудь, что полезно мне было бы знать, прежде чем я
оставлю дом, в котором пропал алмаз. Этого я и дожидался теперь.
Письмо
заканчивалось в следующих выражениях:
«Не надо
сердиться на меня, мистер Фрэнклин, даже если я чуть-чуть поторжествовала,
узнав, что держу в руках всю вашу будущность. Тревога и опасения скоро опять
вернулись ко мне. Зная мнение сыщика Каффа о пропаже алмаза, можно было
предположить, что он начнет с осмотра нашего белья и одежды. В комнате моей не
было места, – в целом доме не было места, – которое, по моему мнению,
укрылось бы от обыска. Как спрятать вашу ночную рубашку, чтобы сыщик Кафф не
смог ее найти, и как сделать это, не теряя ни минуты драгоценного времени?
Нелегко было ответить на такие вопросы. Моя нерешительность кончилась тем, что
я придумала способ, который, может быть, заставит вас посмеяться. Я разделась и
надела вашу ночную рубашку на себя. Вы носили ее – и на минуту я почувствовала
удовольствие, надев ее после вас.
Новое
известие, дошедшее до нас в людской, показало, что я не опоздала ни на минуту,
надев на себя вашу ночную рубашку. Сыщик Кафф пожелал видеть книгу, в которой
записывалось грязное белье.
Я
отнесла эту книгу в гостиную миледи. Мы с сыщиком встречались не раз в прежнее
время. Я была уверена, что он узнает меня, – и не была уверена в том, как
он поступит, когда увидит, что я служу в доме, где пропала ценная вещь. Я
почувствовала, что в таком состоянии для меня будет облегчением сразу встретиться
с ним и узнать тотчас самое худшее.
Когда я
подала ему книгу, он посмотрел на меня, как будто был со мной совершенно
незнаком, и особенно вежливо поблагодарил меня за то, что я принесла ее. Я
подумала, что и то и другое – дурной знак. Неизвестно, что он мог сказать обо
мне за спиной; неизвестно, как скоро могла я быть обыскана и очутиться в тюрьме
по подозрению. В это время пришла пора вашего возвращения с железной дороги,
куда вы ездили провожать мистера Годфри Эбльуайта, и я пошла в нашу любимую
аллею в кустарнике, дождаться нового случая поговорить с вами – последнего
случая, как я предполагала, который еще мог представиться мне.
Вы не
явились, и, что было еще хуже, мистер Беттередж и сыщик Кафф прошли мимо места,
где я пряталась, – и сыщик увидел меня.
После
этого мне ничего не оставалось, как вернуться на свое место, к своей работе,
пока со мной не случились еще новые беды. В тот момент, когда я пересекала
тропинку, вы возвращались с вокзала. Вы шли прямо к кустарнику. Когда вы
увидели меня, – я уверена, сэр, что вы меня увидели, – вы вдруг
повернули от меня в другую сторону, словно от зачумленной, и вошли в дом.[3]
Я
пробралась домой по черной лестнице. В те часы прачечная была пустая, и я
оставалась там одна. Я уже вам говорила, какие мысли Зыбучие пески вызвали во
мне. Эти мысли вернулись ко мне опять. Я спрашивала себя, что будет труднее
сделать, если дела пойдут таким образом: перенести равнодушие мистера Фрэнклина
Блэка или прыгнуть в Зыбучие пески и положить этим конец всему?
Бесполезно
было бы требовать от меня объяснения моего поведения в то время. Я прилагаю все
силы, и сама не могу понять его.
Почему я
не остановила вас, когда вы отвернулись от меня таким жестоким образом? Почему
не закричала: „Мистер Фрэнклин, я должна сказать вам кое-что, касающееся вас
самих, и вы должны выслушать и выслушаете меня. Вы в моих руках, я держу вас в
своей власти, как говорится. Мало того, я имею средства (если бы я только могла
заставить вас поверить мне) быть полезной вам в будущем. Разумеется, я никак не
предполагала, что вы, джентльмен, украли алмаз только ради одного удовольствия
украсть его. Нет, Пенелопа слышала, как мисс Рэчель, а я слышала, как мистер
Беттередж говорили о вашей расточительности и о ваших долгах. Для меня было
ясно, что вы взяли алмаз для того, чтобы продать его или заложить и, таким
образом, достать деньги, которые были вам нужны. Ну, я могла бы назвать вам
одного человека в Лондоне, который дал бы вам взаймы большую сумму под залог
этой вещи и не задал бы вам нескромных вопросов.
Почему я
не заговорила с вами! Почему я не заговорила с вами!
Первый,
кто нашел меня в пустой прачечной, была Пенелопа. Она давно уже знала мою тайну
и делала все возможное, чтобы образумить меня, – и делала это ласково.
– Ах, –
сказала она, – я знаю, почему вы сидите здесь одна-одинешенька и
сокрушаетесь. Лучшее, что могло бы случиться для вас, Розанна, это если бы
мистер Фрэнклин уехал отсюда… Я думаю, что он скоро должен будет оставить наш
дом.
Мысль о
возможном вашем отъезде еще ни разу не приходила мне в голову.
Я не в
силах была говорить с Пенелопой. Я могла только смотреть на нее.
– Я
только что ушла от мисс Рэчель, – продолжала Пенелопа, – и
порядочно-таки помучилась из-за ее капризов. Она говорит, что дома ей
невыносимо оставаться, пока тут полицейский; она решила сегодня же переговорить
с миледи и завтра перебраться к тетушке Эбльуайт. Если она это сделает, мистер
Фрэнклин тотчас найдет причину для отъезда, поверьте!
Ко мне
вернулась способность говорить, когда я услышала эти слова.
– Вы
хотите сказать, что мистер Фрэнклин уедет с нею? – спросила я.
– Очень
охотно уехал бы, если бы она позволила ему, но она не позволит.
Ему тоже
досталось от ее капризов; он тоже у нее в немилости, между тем как он сделал
все, чтобы помочь ей, бедняжка! Нет, нет! Если они не помирятся до завтрашнего
дня, вы увидите, что мисс Рэчель уедет в одну сторону, а мистер Фрэнклин в
другую. Куда он отправится, не могу сказать.
Но он не
останется здесь, Розанна, после отъезда мисс Рэчель.
Мне
удалось скрыть отчаяние, которое я почувствовала при мысли о вашем отъезде. Сказать
правду, я увидела проблеск надежды для себя в том, что между вами и мисс Рэчель
случилось серьезное недоразумение.
– Вы
не знаете, – спросила я, – из-за чего они поссорились?
– Виною
всему мисс Рэчель, – сказала Пенелопа, – и, сколько мне известно, это
только капризы мисс Рэчель и больше ничего. Неприятно мне огорчать вас,
Розанна, но не увлекайтесь мыслью, что мистер Фрэнклин поссорится с нею. Он
слишком любит ее для этого!
Едва она
произнесла эти жестокие слова, как к нам вошел мистер Беттередж. Все слуги
должны были сойти в нижнюю залу. А оттуда мы должны были по очереди, одна за
другой, отправляться в комнату мистера Беттереджа, где нас будет допрашивать
сыщик Кафф.
Очередь
моя наступила после допроса горничной миледи и первой служанки.
Расспросы
сыщика Каффа – хотя он их очень искусно маскировал, – вскоре показали мне,
что эти две женщины (первые враги мои в доме) подсматривали у моих дверей в
четверг после полудня и в тот же четверг ночью. Они достаточно наговорили
сыщику, чтобы открыть ему часть истины. Он знал, что я тайно сшила ночную
рубашку, но ошибочно думал, что рубашка, запачканная краской, принадлежит мне.
Из того, что он мне сказал, явствовало еще одно, хотя я это и не совсем поняла.
Он, разумеется, подозревал, что я замешана в пропаже алмаза. Но в то же время
он показал мне – но без умысла, как я полагаю, – что не на мне лежит
главная ответственность за пропажу алмаза.
Он,
кажется, думал, что я действовала по приказанию какого-то другого лица. Кто это
другое лицо, я так и не могла догадаться тогда, не догадываюсь и теперь.
Одно
было несомненно, что сыщик Кафф вовсе не подозревает истины. Вы были в безопасности
до тех пор, пока по будет найдена ваша ночная рубашка, – но ни минуты
больше.
Я решила
спрятать рубашку и выбрала место, известное мне лучше других, – Зыбучие пески.
Как
только допросы закончились, я сослалась на первый же пришедший мне в голову
предлог и выпросила позволение пойти подышать свежим воздухом. Я отправилась
прямо в Коббс-Голл, в коттедж мистера Йолланда. Его жена и дочь были моими
друзьями. Не подумайте, что я доверила им вашу тайну; я не доверила ее никому.
Я только хотела написать вам это письмо и снять с себя в безопасном месте
ночную рубашку. Так как меня подозревали, я не могла сделать ни того, ни
другого в нашем доме.
Теперь я
почти дописала мое длинное письмо, одна, в спальне Люси Йолланд. Когда оно
будет копчено, я сойду вниз, свернув рубашку и спрятав ее под плащ. Я найду
между старыми вещами в кухне миссис Йолланд какой-нибудь ящичек, чтоб сохранить
рубашку целой и сухой в моем тайнике.
А потом
пойду к Зыбучим пескам – не бойтесь, следы моих шагов не выдадут меня – и
спрячу вашу ночную рубашку в песке, где ни одна живая душа не найдет ее, если я
сама не открою этой тайны.
А когда
это будет сделано, что тогда?
Тогда,
мистер Фрэнклин, у меня будет двойное основание еще раз попытаться сказать вам
слова, которых не смогла сказать до сих пор.
Во-первых,
мне необходимо поговорить с вами до вашего отъезда, а не то я навсегда потеряю
эту возможность. Во-вторых, меня успокаивает сознание, что если слова мои и
рассердят вас, то ночная рубашка будет смягчающим обстоятельством. Если же эти
основания не дадут мне силы выдержать холодность, которая до сих пор угнетала
меня (я говорю о вашей холодности со мною), то скоро придет конец и моим
усилиям и моей жизни.
Да. Если
я не смогу воспользоваться первым представившимся мне случаем, если вы своей
холодностью опять отпугнете меня, я прощусь со светом, отказавшим мне в
счастье, которое он дает другим. Я прощусь с жизнью, которую ничто; кроме вашей
доброты, не может сделать для меня приятною. Не осуждайте себя, сэр, если это
кончится таким образом. Но постарайтесь хоть немного пожалеть меня! Я позабочусь,
чтобы вы узнали о том, что я сделала для вас, когда уже не буду в состоянии
сказать вам об этом сама. Скажете ли вы тогда что-нибудь ласковое обо мне тем
же самым кротким тоном, каким вы говорите с мисс Рэчель? Если вы это сделаете и
если существуют духи, я верю, что мой дух это услышит и обрадуется.
Пора
кончать письмо. Я довела себя до слез. Как же я найду дорогу к тайнику, если
дам ненужным слезам ослеплять мне глаза?
Кроме
того, зачем смотреть мрачно на вещи? Почему не верить, что все еще может кончиться
хорошо? Я могу найти вас в хорошем расположении духа сегодня, а если нет, мне,
быть может, это удастся завтра утром. Мое бедное безобразное лицо не похорошеет
от горя – ведь нет? Почем знать, может быть, я писала все эти скучные, длинные
страницы попусту? Я положу их для безопасности (не надо упоминать сейчас о
другой причине) в тайник вместе с ночной рубашкой. Трудно мне было, очень
трудно писать вам это письмо. О, если бы мы могли понять друг друга, с какою
радостью разорвала бы я его!
Остаюсь,
сэр, преданно вас любящая и скромная слуга ваша, Розанна Спирман“.
Беттередж
молча дочитал письмо. Старательно вложил его в конверт и задумался, опустив
голову и потупив глаза в землю.
– Беттередж, –
сказал я, – нет ли в конце письма какого-нибудь намека, который мог бы нам
помочь?
Он
поднял глаза медленно и с тяжелым вздохом.
– Тут
нет ничего, что могло бы помочь вам, мистер Фрэнклин, – ответил он, –
послушайтесь моего совета и не вынимайте этого письма из конверта до тех пор,
пока ваши теперешние заботы не прекратятся. Оно очень огорчит вас, когда бы вы
ни прочитали его. Не читайте его теперь.
|