Уилки Коллинз «Лунный камень»

Глава XXIII

Я приготовил кабриолет на тот случай, если мистер Фрэнклин непременно захочет уехать от нас вечерним поездом. Появление на лестнице сперва багажа, а вслед за ним и самого мистера Фрэнклина показало мне довольно ясно, что он первый раз в жизни твердо держится принятого решения.

– Итак, вы непременно решили ехать, сэр, – сказал я, когда мы с ним встретились в холле. – Почему бы не подождать денька два и по дать мисс Рэчель возможность одуматься?

Заграничный лоск, по-видимому, совершенно сошел с мистера Фрэнклина в минуту, когда пришло время сказать «прощай». Вместо ответа он подал мне письмо, которое миледи написала ему. Большая часть письма содержала то, что уже было сказано ею в письме, полученном много. Но в конце была приписка о мисс Рэчель, которая объяснит намерения мистера Фрэнклина, если по объяснит ничего другого.

«Вы удивляетесь, наверное, – писала миледи, – что я позволяю дочери оставлять меня в совершенном неведении. Пропал алмаз ценою в двадцать тысяч фунтов, и я должна предполагать, что пропажа его не составляет никакой тайны для Рэчель; что какое-то непонятное обязательство молчания наложено на нее каким-то человеком или какими-то людьми, совершенно неизвестными мне, имевшими в виду какую-то цель, которую я не могу даже угадать. Объяснимо ли, что я позволяю шутить со мною таким образом? Вполне объяснимо при настоящем состоянии Рэчель. Она в таком нервном возбуждении, что на нее жалко смотреть. Я не смею снова поднимать вопрос о Лунном камне до тех пор, пока время не успокоит ее хоть немного. Вот почему я, не колеблясь, отпустила сыщика. Тайна, сбивающая с толку нас, сбивает с толку и его. В этом деле посторонний не может нам помочь. Одно имя его сводит с ума Рэчель.

Мои планы на будущее время обдуманы настолько хорошо, насколько это возможно. Я намерена отвезти Рэчель в Лондон, – отчасти для того, чтобы успокоить ее переменой места, отчасти для того, чтобы попробовать, что можно будет сделать, посоветовавшись с лучшими врачами. Уместно ли мне просить вас встретиться с нами в Лондоне? Любезный Фрэнклин, вы должны со своей стороны проявить терпение, подобное моему, и ждать, как буду ждать я, более удобного времени. Драгоценная помощь, которую вы оказали следствию, все еще кажется непростительной обидой для Рэчель в теперешнем ее душевном состоянии. Действуя в этом деле вслепую, вы только увеличили ее мучения, так как помогали открытию ее тайны. Я не могу извинить злобу, с какой она обвиняет вас за печальные последствия, которых ни вы, ни я не могли вообразить или предвидеть. С Рэчель говорить нельзя – ее можно только жалеть. С огорчением должна сказать, что пока вам и Рэчель лучше разойтись. Единственный совет, который я могу предложить вам, ото – дать ей время одуматься».

Я возвратил обратно письмо, искренно жалея мистера Фрэнклина, потому что знал, как он любит барышню, и видел, что слова ее матери уязвили его сердце.

– Вы знаете пословицу, сэр, – вот все, что я ему сказал. – Когда дело дойдет до худшего, оно начнет изменяться к лучшему. Дела у нас не могут находиться в худшем состоянии, мистер Фрэнклин, чем они находятся сейчас.

Мистер Фрэнклин сложил письмо тетки, по-видимому не очень утешенный замечанием, которое я осмелился сделать ему.

– Когда я приехал сюда из Лондона с этим ужасным алмазом, – сказал он, – я не думал, чтобы в Англии была семья, счастливее этой. Посмотрите теперь на эту семью! Она разбросана, разъединена, самый воздух этого дома отравлен тайнами и подозрениями. Помните вы то утро на Зыбучих песках, когда мы разговаривали о моем дяде Гернкастле и его подарке ко дню рождения? Лунный камень послужил орудием мщения полковника, Беттередж, да так, как даже сам полковник не мог вообразить!

С этими словами он пожал мне руку и пошел к кабриолету.

Я проводил его по лестнице. Прискорбно было видеть, что он оставляет таким образом старый дом, где провел самые счастливые годы своей жизни.

Пенелопа (чрезвычайно расстроенная всем, что случилось в доме) пришла вся в слезах проститься с мистером Фрэнклином. Он поцеловал ее. Я махнул рукой, как бы говоря: «На доброе здоровье, сэр». Некоторые из служанок поглядывали на него из-за угла. Он был одним из тех мужчин, которые нравятся всем женщинам. В последнюю минуту я остановил кабриолет и попросил у мистера Фрэнклина, как милости, чтобы он уведомил нас о себе письмом. Он, кажется, не обратил внимания на мои слова, – он осматривался вокруг, глядя то на один предмет, то на другой, как бы прощаясь со старым домом и садом.

– Скажите нам, куда вы отправляетесь, сэр? – спросил я, держась за кабриолет и стараясь узнать его будущие планы.

Мистер Фрэнклин внезапно надвинул шляпу на самые брови.

– Куда я отправляюсь? – повторил он мои слова. – Я отправляюсь к черту!

Пони вздрогнул при этих словах, как если б почувствовал христианское отвращение к ним.

– Господь с вами, сэр, отправляйтесь туда, где вам посчастливится! – вот все, что я успел сказать, прежде чем он скрылся из глаз.

Приятный, милый джентльмен! При всех его недостатках и сумасбродствах, милый и приятный джентльмен! Он оставил за собою печальную пустоту, когда уехал из дома миледи.

Было довольно скучно и мрачно, когда наконец этот длинный субботний летний вечер приблизился к концу.

Я подбадривал себя, не выпуская из рук трубочку и «Робинзона Крузо».

Женщины, кроме Пенелопы, проводили время в пересудах и толках о самоубийстве Розанны. Они упорно держались мнения, будто бедная девушка украла Лунный камень и лишила себя жизни из страха, боясь, что это узнают.

Дочь моя, разумеется, упорно стояла на том, что утверждала раньше.

Однако ее предположение о причине самоубийства Розанны не приводило нас ни к какому заключению насчет алмаза, так же как и уверения в ее невиновности. Тайное путешествие Розанны во Фризинголл и все ее поступки оставались совершенно необъяснимыми. Бесполезно было указывать на это Пенелопе; возражения производили на нее так же мало впечатления, как мало следов оставляет проливной дождь на непромокаемом плаще. Дело в том, что дочь моя унаследовала мое собственное пренебрежение к умственным доводам, – и в этом отношении далеко опередила своего родного отца.

На следующий день (в воскресенье) карета, остававшаяся в доме мистера Эбльуайта, вернулась к нам пустая. Кучер привез мне записку от миледи и письменные приказания к горничным миледи и к Пенелопе.

В своей записке миледи сообщала, что решилась отвезти мисс Рэчель в свой лондонский дом в понедельник. Письменные приказания к обеим горничным состояли в том, какие им платья следовало взять и в какой час встретить своих хозяек в Лондоне. Многие другие слуги должны были также ехать туда.

Миледи, видя, что мисс Рэчель не желает после всего случившегося возвращаться домой, решила ехать в Лондон прямо из Фризинголла. Я же должен был оставаться в деревне впредь до дальнейших распоряжений, присматривать и вне и внутри дома. Слугам, остававшимся со мною, приказано было выдавать вместо пищи денежное содержание.

Все это напоминало мне слова мистера Фрэнклина о разбросанной и разъединенной семье, и мысли мои, естественно, обратились к самому мистеру Фрэнклину. Чем более я думал о нем, тем более тревожили меня его будущие поступки. Кончилось тем, что я написал с воскресной почтой к камердинеру его отца, мистеру Джефко (которого знал прежде), прося дать мне знать, на что решится мистер Фрэнклин по приезде в Лондон.

Воскресный вечер был еще скучнее субботнего, если только это возможно.

Мы кончили этот день, как сотни тысяч других людей кончают его регулярно раз в неделю на этих островах, – ожиданием, когда наконец наступит время ложиться спать, и не дождавшись, заснули на наших стульях.

Как прошел понедельник для остальной прислуги, не знаю. Мне он нанес порядочный удар. Первое предсказание сыщика Каффа о том, что я услышу кое-что от Йолландов, сбылось в этот день.

Я отослал Пенелопу и горничную миледи на железную дорогу с вещами в Лондон и шатался по саду, когда вдруг услышал свое имя. Обернувшись, я очутился лицом к лицу с дочерью рыбака. Хромоножкой Люси. За исключением хромоты и худобы (последнее, по моему мнению, страшный недостаток в женщине), эта девушка имела немало привлекательных качеств на мужской взгляд. Смуглое, умное лицо, приятный чистый голос, прекрасные каштановые волосы принадлежали к ее достоинствам. А горячий характер был дополнением к ее недостаткам.

– Ну, моя милая, – сказал я, – что вам от меня нужно?

– Где человек по имени Фрэнклин Блэк? – сказала девушка, устремив на меня свирепый взгляд и опираясь на свой костыль.

– Непочтительно говорить так о джентльменах, – ответил я. – Если вы хотите справиться о племяннике миледи, не угодно ли вам назвать его мистером Фрэнклином Блэком?

Она сделала шаг ко мне и взглянула на меня так, словно собиралась съесть меня живьем.

– Мистером Фрэнклином Блэком! – повторила она вслед за мной. – Его приличнее было бы назвать убийцей Фрэнклином Блэком.

Мой метод обращения с покойной миссис Беттередж помог мне и на этот раз. Когда женщина старается вывести вас из себя, постарайтесь, с своей стороны, вывести ее из себя. Женщина вообще приготовлена ко всякому отпору, какой вы можете избрать для самозащиты, кроме этого.

Одним-единственным словом можно добиться этого не хуже, чем сотней слов, и одним словом я добился этого от Хромоножки Люси. Любезно посмотрев ей в лицо, я сказал:

– Фи!

Девушка тотчас вспыхнула. Она тверже стала на здоровую ногу и раза три свирепо ударила об землю своим костылем.

– Он убийца! Он убийца! Он убийца! Он был причиною смерти Розанны Спирман!

Она закричала это самым пронзительным голосом. Два человека, работавшие в саду подле нас, подняли глаза, увидели, что это Хромоножка Люси, и, зная, чего можно было ждать от нее, опять вернулись к своему делу.

– Он был причиною смерти Розанны Спирман? – спросил я. – Что заставляет вас говорить так, Люси?

– Какое вам дело? Какое дело какому бы то ни было мужчине до этого? О, если бы только она думала о мужчинах так, как думаю я о них, она была бы сейчас жива!

– Она всегда хорошо думала обо мне, бедняжка, – сказал я, – и я всегда относился к ней хорошо.

Я проговорил это насколько мог успокоительно. Сказать по правде, у меня духа не хватило раздражать девушку колкими ответами. Раньше я примечал только ее дурной прав. Сейчас я приметил то несчастье, которое часто заставляет быть дерзкими людей простого звания. Мой ответ смягчил Хромоножку Люси. Она опустила голову на свой костыль.

– Я любила ее, – нежно сказала девушка. – У нее была несчастная жизнь, мистер Беттередж; гнусные люди дурно поступили с нею и причинили ей вред, но это не испортило ее кроткого характера. Она была ангелом. Она могла бы быть счастлива со мною. У меня был план ехать в Лондон нам обеим, устроиться, как двум сестрам, и зарабатывать шитьем. Этот человек приехал сюда и испортил все. Он околдовал ее. Не говорите мне, что он но имел этого намерения и не знал об этом. Он должен был знать. Он должен был пожалеть ее. «Я не могу жить без него, а он, Люси, даже не смотрит на меня», – вот что она говорила. Жестоко, жестоко, жестоко! Я говорила ей: «Ни один мужчина не стоит, чтобы о нем изнывать». А она отвечала: «Есть мужчины, ради которых стоит умереть, Люси, а он один из них». Я накопила немного денег. Я договорилась с моим отцом и матерью. Я хотела увезти ее от унижений, которые она терпела здесь. У нас была бы маленькая квартирка в Лондоне, и мы жили бы как сестры. Она получила хорошее воспитание, сэр, как вам известно, и писала хорошим почерком. Она умела проворно шить. Я шью не так проворно, как шила она, но я тоже могу шить. Мы жили бы прекрасно. И что же случилось сегодня? Приходит письмо от нее, и она пишет мне, что расстается с тяжелой жизнью. Приходит письмо, где она прощается со мною навсегда! Где он? – вскричала девушка, подняв голову и опять вспыхивая гневом. – Где этот джентльмен, о котором я должна говорить не иначе, как с почтением? Недалек тот день, мистер Беттередж, когда бедные в Англии восстанут на богатых. Я молю бога, чтобы начали с него! Я молю бога, чтобы начали с него!

Думаю, что даже сам пастор (хотя признаюсь, это сказано слишком сильно) не мог бы образумить девушку в таком состоянии, в каком находилась она. Я отважился лишь на то, чтобы вернуть ее к предмету ее гнева, в надежде услышать от нее что-нибудь полезное.

– На что вам нужен мистер Фрэнклин Блэк? – спросил я.

– Мне нужно его видеть.

– Для чего?

– У меня есть к нему письмо.

– От Розанны Спирман?

– Да.

– Вложенное в письмо к вам?

– Да.

Неужели мрак начинает рассеиваться? Неужели то, что я стремился так страстно узнать, само собою открывается? Я был вынужден помедлить с минуту. Сыщик Кафф оставил после себя заразу. По некоторым лично мне известным признакам сыскная лихорадка снова начала овладевать мною.

– Вы не можете увидеть мистера Фрэнклина, – сказал я.

– Я должна его видеть и увижу.

– Он вчера уехал в Лондон.

Хромоножка Люси пристально посмотрела мне в лицо и поняла, что я говорю правду. Не сказав более ни слова, она тотчас повернулась и пошла к Коббс-Голлу.

– Постойте! – воскликнул я. – Завтра я жду известий о мистере Фрэнклине Блэке. Дайте мне письмо, и я пошлю его по почте.

Хромоножка Люси оперлась на свой костыль и взглянула на меня через плечо.

– Я передам ему письмо только из рук в руки, иначе не смею.

– Написать ему об этом?

– Напишите, что я его ненавижу, – и вы скажете правду.

– Да, да, по как же насчет письма?..

– Если он хочет получить это письмо, он должен вернуться сюда и взять его у меня.

С этими словами она заковыляла к Коббс-Голлу. Сыскная лихорадка лишила меня всякого достоинства. Я поспешил вслед за нею и приложил все усилия, чтоб заставить ее разговориться. Напрасно! К несчастью, я был мужчиной, и Хромоножке Люси доставляло удовольствие разочаровывать меня. В тот же день, попозднее, я попытал счастья у ее матери. Добрая миссис Йолланд могла только всплакнуть и посоветовала извлечь капельку утешения из голландской бутылочки. Я нашел рыбака на берегу. Он сказал, что дело путаное, и продолжал чинить сеть. Ни отец, ни мать не знали больше меня самого. Оставалось испробовать последнее средство – написать с утренней почтой мистеру Фрэнклину Блэку.

Предоставляю вам судить, с каким нетерпением поджидал я почтальона во вторник утром. Он мне принес два письма. Одно от Пенелопы (у меня едва хватило терпения его прочесть), сообщавшей мне, что миледи и мисс Рэчель благополучно переселились в Лондон. Другое от мистера Джефко, с известием, что сын его господина уже уехал из Англии.

Приехав в столицу, мистер Фрэнклин, как оказывается, отправился прямо к отцу. Он явился не совсем кстати. Мистер Блэк-старший с головой ушел в свои депутатские дела в нижней палате и забавлялся дома в этот вечер любимой парламентской игрой – составлением записок, которые они именуют «частным биллем». Сам мистер Джефко проводил мистера Фрэнклина в кабинет отца.

– Любезный Фрэнклин, что заставило тебя так неожиданно ко мне явиться?

Не случилось ли чего дурного?

– Да. Случилось дурное с Рэчель, и я чрезвычайно огорчен.

– С прискорбием слышу это. Но у меня нет сейчас времени выслушивать тебя.

– А когда вы сможете меня выслушать?

– Милый мой мальчик, не стану тебя обманывать. Я смогу выслушать тебя но окончании этой сессии, ни на минуту раньше. Спокойной ночи!

– Благодарю вас, сэр, спокойной ночи!

Таков был разговор в кабинете, переданный мне мистером Джефко. Разговор вне кабинета был еще короче.

– Джефко, посмотрите, когда отходит завтрашний поезд, приуроченный к пароходу на континент?

– В шесть часов утра, мистер Фрэнклин.

– Велите разбудить меня в пять.

– Едете за границу, сэр?

– Еду, Джефко, куда железные дороги увезут меня.

– Прикажете доложить вашему батюшке, сэр?

– Да, доложите ему по окончании сессии.

На следующее утро мистер Фрэнклин отправился за границу. В какое именно место ехал он, никто, – не исключая и его самого, – отгадать не мог. Может быть, мы получим от него первое известие из Европы, Азии, Африки или Америки. По мнению мистера Джефко, он мог находиться в любой из четырех стран света.

Весть об отъезде мистера Фрэнклина в субботу утром и весть о прибытии миледи в Лондон с мисс Рэчель в понедельник, дошли до меня, как вам известно, во вторник. Наступила среда и не принесла ничего нового. Четверг преподнес вторую пачку новостей от Пенелопы.

Дочь моя сообщала, что для ее барышни пригласили какого-то знаменитого лондонского доктора и что он получил гинею за то, что посоветовал развлекать ее. Цветочные выставки, оперы, балы, – множество веселья предстояло в будущем; и мисс Рэчель, к удивлению ее матери, с жаром погрузилась во все это. Мистер Годфри наведывался; по всей видимости, он по-прежнему ухаживал за кузиной, несмотря на прием, оказанный ему, когда он попробовал счастья в день ее рождения. К величайшему сожалению Пенелопы, на этот раз его приняли очень любезно, и он тут же вписал имя мисс Рэчель в членский список комитета дамской благотворительности.

Госпожа моя, по словам Пенелопы, была не в духе и имела две продолжительные беседы со своим стряпчим. Дальше следовали кое-какие рассуждения относительно одной бедной родственницы, некоей мисс Клак, – той самой, о которой я упоминал при описании обеда в день рождения, что она сидела возле мистера Годфри и обнаружила большое пристрастие к шампанскому. Пенелопа выражала удивление, что мисс Клак все еще не дала о себе знать. Наверное, она скоро привяжется к миледи по обыкновению… – и так далее, в том же роде, как это принято у женщин – высмеивать друг друга и на словах и письменно. Об этом не стоило бы упоминать, если бы не одно обстоятельство. Я слышал, что, расставшись со мною, вы перейдете к мисс Клак. Если это так, окажите мне милость, не верьте ни единому ее слову, когда она станет говорить о вашем нижайшем слуге.

В пятницу не случилось ничего, кроме того, что у одной из собак сделался нарыв за ухом. Я дал ей настойку из трав и посадил на диету.

Извините, что упоминаю об этом. Как-то невзначай вырвалось. Пожалуйста, пропустите это. Я быстро приближаюсь к концу моих погрешностей против вашего современного изысканного вкуса. Притом собака эта была предоброе животное и заслуживала хорошего лечения; право, заслуживала.

Утренняя почта принесла мне сюрприз в виде лондонской газеты, присланной на мое имя. Почерк, которым написан был адрес, озадачил меня. Я его сличил с записанными в моей книжке именем и адресом лондонского ростовщика – и тотчас узнал почерк сыщика Каффа.

Просмотрев газету с любопытством, я заметил, что одно из полицейских донесений обведено чернилами. Вот оно, к вашим услугам. Прочтите его, как прочел я, и вы справедливо оцените вежливое внимание сыщика, приславшего мне эту последнюю новость.

«Лэмбет. – Незадолго до закрытия заседания мистер Септимус Люкер, известный торговец старинными драгоценными камнями, резными изделиями и пр., и пр., обратился за советом к заседающим судьям. Проситель объяснил, что его беспокоило в течение всего дня поведение трех странствующих индусов, слоняющихся по улице возле его дома. Прогнанные полицией, они опять вернулись и пытались несколько раз проникнуть в дом, якобы за милостыней. Когда их отогнали от парадной двери, они появились у черного хода. Кроме вполне естественной досады на этих попрошаек, мистер Люкер выразил опасение, не замышляют ли они кражу. В его коллекции много единственных в своем роде вещей, и античных, и восточных, огромной стоимости. Только накануне он был принужден отказать работнику, искусному в резьбе (индусскому уроженцу), как мы поняли, по подозрению в покушении на воровство, и он не был уверен, что этот работник и уличные фокусники, на которых он жаловался, не действовали сообща. Может быть, целью их было собрать толпу, произвести на улице суматоху и в этой суматохе получить доступ к дому. В ответ на вопрос судьи мистер Люкер сознался, что, не имея фактов, он не может представить доказательств, что замышляется попытка воровства. Жаловаться он может только на то, что индусы надоедали ему и мешали. Судья заметил, что если эта неприятность повторится еще раз, проситель может вызвать индусов в суд, где с ними поступят по закону. Что касается драгоценностей, находящихся у мистера Люкера, он должен сам принять надлежащие меры для их охраны. Быть может, следовало бы дать знать полиции и принять все предосторожности, какие может предусмотреть опытность полицейских чиновников. Проситель поблагодарил судью и удалился».

Говорят, один из древних мудрецов советовал своим ближним (забыл по какому случаю) «заглянуть в конец». Глядя на конец моих страниц и вспоминая, как я беспокоился несколько дней тому назад, справлюсь или нет со своим рассказом, я вижу, что мое полное описание фактов дошло до заключения очень прилично. Мы переходим в деле о Лунном камне от одного чуда к другому и кончаем самым большим чудом – исполнением трех предсказаний сыщика Каффа меньше чем через неделю с того дня, как они были сделаны.

Услышав в понедельник об Йолландах, я теперь услышал об индусах и ростовщике, и вспомните – сама мисс Рэчель была в это время в Лондоне. Вы видите, я выставляю все в самом худшем свете, даже когда это противоречит моим собственным воззрениям. Если вы бросите меня и перейдете на сторону сыщика, руководствуясь всеми этими уликами; если единственное разумное объяснение, какое можете вы подыскать, заключается в том, что мисс Рэчель и мистер Люкер вступили в сношения и Лунный камень находится в залоге у ростовщика, – признаюсь, я не смогу вас осудить. В темноте довел я вас до этого места. В темноте принужден вас оставить, с нижайшим моим почтением.