V. Два человека в черном
В келью вошел человек в черной мантии, с хмурым лицом.
Прежде всего поразило нашего приятеля Жеана (который, как это ясно для каждого,
примостился таким образом, чтобы ему все было видно и слышно) мрачное одеяние и
мрачное обличье новоприбывшего. А между тем весь его облик отличался какой‑то
особенной вкрадчивостью, вкрадчивостью кошки или судьи приторной вкрадчивостью.
Он был совершенно седой, в морщинах, лет шестидесяти; он щурил глаза, у него
были белые брови, отвисшая нижняя губа и большие руки. Решив, что это, по‑видимому,
всего лишь врач или судья и что раз у этого человека нос далеко ото рта,
значит, он глуп, Жеан забился в угол, досадуя, что придется долго просидеть в
такой неудобной позе и в таком неприятном обществе.
Архидьякон даже не привстал навстречу незнакомцу. Он сделал
ему знак присесть на стоявшую около двери скамейку и, помолчав немного, словно
додумывая какую‑то мысль, слегка покровительственным тоном сказал:
– Здравствуйте, мэтр Жак!
– Мое почтение, мэтр! – ответил человек в черном.
В тоне, которым было произнесено это «мэтр Жак» одним из них
и «мэтр» – другим, приметна была та разница, какая слышна, когда произносят
слова «сударь» и «господин», domne и domine. He оставалось сомнении, это была
встреча ученого с учеником.
– Ну как? – спросил архидьякон после некоторого
молчания, которое мэтр Жак боялся нарушить. – Вы надеетесь на успех?
– Увы, мэтр! – печально улыбаясь, ответил
гость. – Я все еще продолжаю раздувать огонь. Пепла – хоть отбавляй, но
золота – ни крупинки!
Клод сделал нетерпеливое движение.
– Я не об этом вас спрашиваю, мэтр Жак Шармолю, а о
процессе вашего колдуна. По вашим словам, это Марк Сенен казначей Высшей
счетной палаты. Сознается он в колдовстве? Привела ли к чему‑нибудь пытка?
– Увы, нет! – ответил мэтр Жак, все так же грустно
улыбаясь. – Мы лишены этого утешения. Этот человек – кремень. Его нужно
сварить живьем на Свином рынке, прежде чем он что‑нибудь скажет, и, однако, мы
ничем не пренебрегаем, чтобы добиться правды. У него уже вывихнуты все суставы.
Мы пускаем в ход всевозможные средства, как говорит старый забавник Плавт:
Aduorsum, slimulos, laminas – crucesque,
compedesque,
Nervos, catenas, carceres, numellas, pedicas,
boias.[110]
Ничего не помогает. Это ужасный человек. Я понапрасну бьюсь
над ним.
– Ничего нового не нашли в его доме?
– Как же, нашли! – ответил мэтр Жак, роясь в своем
кошеле. – Вот этот пергамент. Тут есть слова, которых мы не понимаем. А
между тем господин прокурор уголовного суда Филипп Лелье немного знает
древнееврейский язык, которому он научился во время процесса евреев с улицы
Кантерсен в Брюсселе.
Продолжая говорить, мэтр Жак развертывал свиток.
– Дайте‑ка, – проговорил архидьякон и, взглянув на
пергамент, воскликнул: – Чистейшее чернокнижие, мэтр Жак! «Эмен‑хетан»! Это
крик оборотней, прилетающих на шабаш. Per ipsum, et cum ipso, et in ipso[111] это заклинание,
ввергающее дьявола с шабаша обратно в ад. Нах, pax, max[112] относится к врачеванию: это заговор против
укуса бешеной собаки. Мэтр Жак! Вы – королевский прокурор церковного суда! Эта
рукопись чудовищна!
– Мы вновь подвергнем пытке этого человека. Вот что еще
мы нашли у Марка Сенена, – сказал мэтр Жак, роясь в своей сумке.
Это оказался сосуд, сходный с теми, которые загромождали
очаг отца Клода.
– А, это алхимический тигель! – заметил
архидьякон.
– Сознаюсь, – робко и принужденно улыбаясь, сказал
мэтр Жак, – я испробовал его на очаге, но получилось не лучше, чем с моим.
Архидьякон принялся рассматривать сосуд.
– Что это он нацарапал на своем тигле? Och! Och! –
слово, отгоняющее блох? Этот Марк Сенен – невежда! Ясно, что в этом тигле вам
никогда не добыть золота! Он годится лишь на то, чтобы ставить его летом в
вашей спальне.
– Если уж мы заговорили об ошибках, – сказал
королевский прокурор, то вот что. Прежде чем подняться к вам, я рассматривал
внизу портал; вполне ли вы уверены, ваше высокопреподобие, в том, что со
стороны Отель‑Дье изображено начало работ по физике и что среди семи нагих
фигур, находящихся у ног божьей матери, фигура с крылышками на… пятках
изображает Меркурия?
– Да, – ответил священник, – так пишет
Августин Нифо, итальянский ученый, которому покровительствовал обучивший его
бородатый демон. Впрочем, сейчас мы спустимся вниз, и я вам все это разъясню на
месте.
– Благодарю вас, мэтр, – кланяясь до земли,
ответил Шармолю. – Кстати, я чуть было не запамятовал! Когда вам будет
угодно, чтобы я распорядился арестовать маленькую колдунью?
– Какую колдунью?
– Да хорошо вам известную цыганку, которая, несмотря на
запрещение духовного суда, приходит всякий день плясать на Соборную площадь! У
нее есть еще какая‑то одержимая дьяволом коза с бесовскими рожками, которая
читает, пишет, знает математику не хуже Пикатрикса. Из‑за нее одной следовало
бы перевешать все цыганское племя. Обвинение составлено. Суд не затянется, не
сомневайтесь! А хорошенькое создание эта плясунья, ей‑богу! Какие великолепные
черные глаза, точно два египетских карбункула! Так когда же мы начнем?
Архидьякон был страшно бледен.
– Я вам тогда скажу, – еле слышно пробормотал он.
Затем с усилием прибавил: – Пока займитесь Марком Сененом.
– Будьте спокойны, – улыбаясь, ответил
Шармолю. – Вернувшись домой, я снова заставлю привязать его к кожаной
скамье. Но только это дьявол, а не человек. Он доводит до изнеможения даже
самого Пьера Тортерю, у которого ручищи посильнее моих. Как говорит этот добряк
Плавт:
Nudus vinctus, centum pondo. es quando
pendes per pedes.[113] Допросим
его на дыбе, это лучшее, что у нас есть! Он попробует и этого.
Отец Клод был погружен в мрачное раздумье. Он обернулся к
Шармолю:
– Мэтр Пьера… то есть мэтр Жак! Займитесь Марком
Сененом.
– Да, да, отец Клод. Несчастный человек! Ему придется
страдать, как Муммолю. Но что за дикая мысль отправиться на шабаш! Ему,
казначею Высшей счетной палаты, следовало бы знать закон Карла Великого: Stryga
vel masca![114] Что же касается малютки
Смеральды, как они ее называют, то я буду ожидать ваших распоряжений. Ах да!
Когда мы будем проходить под порталом, объясните мне, пожалуйста, что означает
садовник на фреске у самого входа в церковь. Это, должно быть, сеятель? Мэтр!
Над чем вы задумались?
Отец Клод, поглощенный своими мыслями, не слушал его.
Шармолю проследил за направлением его взгляда и увидел, что глаза священника
были устремлены на паутину, затягивающую слуховое окно. В этот момент
легкомысленная муха, стремясь к мартовскому солнцу, ринулась сквозь эту сеть к
стеклу и увязла в ней. Почувствовав сотрясение паутины, громадный паук,
сидевший в самом ее центре, подскочил к мухе, перегнул ее пополам своими
передними лапками, в то время как его отвратительный хоботок ощупывал ее
головку.
– Бедная мушка! – сказал королевский прокурор
церковного суда и потянулся, чтобы спасти муху. Архидьякон, как бы внезапно
пробужденный, судорожным движением удержал его руку.
– Мэтр Жак! – воскликнул он. – Не идите
наперекор судьбе!
Прокурор испуганно обернулся. Ему почудилось, будто
сверкающий взгляд архидьякона был прикован к маленьким существам – мухе и
пауку, между которыми разыгрывалась отвратительная сцена.
– О да! – продолжал священник голосом, который,
казалось, исходил из самых недр его существа. – Вот символ всего! Она
летает, она ликует, она только что родилась; она жаждет весны, вольного
воздуха, свободы! О да! Но стоит ей столкнуться с роковой розеткой, и оттуда
вылезает паук, отвратительный паук! Бедная плясунья! Бедная обреченная мушка!
Не мешайте, мэтр Жак, это судьба! Увы, Клод, и ты паук! Но в то же время ты и
муха! Клод! Ты летел навстречу науке, свету, солнцу, ты стремился только к
простору, к яркому свету вечной истины; но, бросившись к сверкающему оконцу,
выходящему в иной, мир, в мир света, разума и науки, ты, слепая мушка, безумный
ученый, ты не заметил тонкой паутины, протянутой роком между светом и тобой, ты
бросился в нее стремглав, несчастный глупец! И вот ныне, с проломленной головой
и оторванными крыльями, ты бьешься в железных лапах судьбы! Мэтр Жак! Мэтр Жак!
Не мешайте пауку!
– Уверяю вас, что я не трону его, – ответил
прокурор, глядя на него с недоумением. – Но, ради бога, отпустите мою
руку, мэтр! У вас не рука, а тиски.
Но архидьякон не слушал его.
– О, безумец! – продолжал он, неотрывно глядя на
оконце. – Если бы тебе даже и удалось прорвать эту опасную паутину своими
мушиными крылышками, то неужели же ты воображаешь, что выберешься к свету! Увы!
Как преодолеть тебе потом это стекло, эту прозрачную преграду, эту хрустальную
стену, несокрушимую, как адамант, отделяющую философов от истины? О тщета
науки! Сколько мудрецов, стремясь к ней издалека, разбиваются о нее насмерть!
Сколько научных систем сталкиваются и жужжат у этого вечного стекла!
Он умолк. Казалось, эти рассуждения незаметно отвлекли его
мысли от себя самого, обратив их к науке, и это подействовало на него
успокоительно. Жак Шармолю окончательно вернул его к действительности.
– Итак, мэтр, – спросил он, – когда же вы
придете помочь мне добыть золото? Мне не терпится достигнуть успеха.
Горько усмехнувшись, архидьякон покачал головой.
– Мэтр Жак! Прочтите
Михаила Пселла Dialog us de energia et operatione daemonum[115]. To,
чем мы занимаемся, не так‑то уж невинно.
– Тес, мэтр, я догадываюсь! – сказал
Шармолю. – Но что делать! Приходится немного заниматься и герметикой,
когда ты всего лишь королевский прокурор церковного суда и получаешь жалованья
тридцать турских экю в год. Однако давайте говорить тише.
В эту минуту из‑под очага послышался звук, какой издают
жующие челюсти; настороженный слух Шармолю был поражен.
– Что это? – спросил он.
Это школяр, изнывая от скуки и усталости в своем тайничке,
вдруг обнаружил черствую корочку хлеба с огрызком заплесневелого сыра и, не
стесняясь, занялся ими, найдя себе в этом и пищу и утешение. Так как он был
очень голоден, то с аппетитом, грызя сухарь, он громко причмокивал, чем и
вызвал тревогу прокурора.
– Это, должно быть, мой кот лакомится мышью, –
поспешил ответить архидьякон.
Это объяснение удовлетворило Шармолю.
– Правда, мэтр, – ответил он, почтительно
улыбаясь, – у всех великих философов были свои домашние животные. Вы
помните, что говорил Сервиус: Nullus enim locus sine genio est.[116]
Однако Клод, опасаясь какой‑нибудь новой выходки Жеана,
напомнил своему почтенному ученику, что им еще предстоит вместе исследовать несколько
изображений на портале, и они вышли из кельи, к великой радости школяра,
который начал уже серьезно опасаться, как бы на его коленях не остался навеки
отпечаток его подбородка.
|