VII
На другой день, часу в двенадцатом, Берсенев отправился на
обратном извозчике в Москву. Ему нужно было получить с почты деньги, купить
кой-какие книги, да кстати ему хотелось повидаться с Инсаровым и переговорить с
ним. Берсеневу, во время последней беседы с Шубиным, пришла мысль пригласить
Инсарова к себе на дачу. Но он не скоро отыскал его: с прежней своей квартиры
он переехал на другую, до которой добраться было нелегко: она находилась на
заднем дворе безобразного каменного дома, построенного на петербургский манер
между Арбатом и Поварской. Тщетно Берсенев скитался от одного грязного крылечка
к другому, тщетно взывал то к дворнику, то к «кому-нибудь». Дворники и в
Петербурге стараются избегать взоров посетителей, а в Москве подавно: никто не
откликнулся Берсеневу; только любопытный портной, в одном жилете и с мотком
серых ниток на плече, выставил молча из высокой форточки свое тусклое и
небритое лицо с подбитым глазом да черная безрогая коза, взобравшаяся на
навозную кучу, обернулась, проблеяла жалобно и проворнее прежнего зажевала свою
жвачку. Какая-то женщина в старом салопе и стоптанных сапогах сжалилась наконец
над Берсеневым и указала ему квартиру Инсарова. Берсенев застал его дома. Он
нанимал комнату у самого того портного, который столь равнодушно взирал из
форточки на затруднение забредшего человека, — большую, почти совсем
пустую комнату с темно-зелеными стенами, тремя квадратными окнами, крошечною
кроваткой в одном углу, кожаным диванчиком в другом и громадной клеткой,
подвешенной под самый потолок; в этой клетке когда-то жил соловей. Инсаров
пошел навстречу Берсеневу, как только тот переступил порог дверец, но не
воскликнул: «А, это вы!» или: «Ах, боже мой! какими судьбами?», не сказал даже:
«Здравствуйте», а просто стиснул ему руку и подвел его к единственному,
находившемуся в комнате стулу.
— Сядьте, — сказал он и сам присел на край
стола. — У меня, вы видите, еще беспорядок, — прибавил Инсаров,
указывая на груду бумаг и книг на полу, — еще не обзавелся, как должно.
Некогда еще было.
Инсаров говорил по-русски совершенно правильно, крепко и
чисто произнося каждое слово; но его гортанный, впрочем, приятный голос звучал
чем-то нерусским. Иностранное происхождение Инсарова (он был болгар родом) еще
яснее сказывалось в его наружности: это был молодой человек лет двадцати пяти,
худощавый и жилистый, с впалою грудью, с узловатыми руками; черты лица имел он
резкие, нос с горбиной, иссиня-черные прямые волосы, небольшой лоб, небольшие,
пристально глядевшие, углубленные глаза, густые брови; когда он улыбался,
прекрасные белые зубы показывались на миг из-под тонких жестких, слишком
отчетливо очерченных губ. Одет он был в старенький, но опрятный сюртучок,
застегнутый доверху.
— Зачем вы с прежней вашей квартиры съехали? —
спросил его Берсенев.
— Эта дешевле; к университету ближе.
— Да ведь теперь вакации… И что вам за охота жить в
городе летом! Наняли бы дачу, коли уж решились переезжать.
Инсаров ничего не отвечал на это замечание и предложил
Берсеневу трубку, примолвив: «Извините, папирос и сигар не имею».
Берсенев закурил трубку.
— Вот я, — продолжал он, — нанял себе домик
возле Кунцева. Очень дешево и очень удобно. Так что даже лишняя есть комната
наверху.
Инсаров опять ничего не отвечал.
Берсенев затянулся.
— Я даже думал, — заговорил он снова, выпуская дым
тонкою струей, — что если бы, например, нашелся кто-нибудь… вы, например,
так думал я… который бы захотел… который бы согласился поместиться у меня там
наверху… как бы это хорошо было! Как вы полагаете, Дмитрий Никанорыч?
Инсаров вскинул на него свои небольшие глазки.
— Вы мне предлагаете жить у вас на даче?
— Да; у меня наверху там есть лишняя комната.
— Очень вам благодарен, Андрей Петрович; но я полагаю,
средства мои мне не позволяют этого.
— То есть как же не позволяют?
— Не позволяют жить на даче. Мне две квартиры держать
невозможно.
— Да ведь я… — начал было Берсенев и
остановился. — Вам от этого никаких лишних расходов бы не было, —
продолжал он. — Здешняя квартира осталась бы, положим, за вами; зато там
все очень дешево; можно бы даже так устроиться, чтоб обедать, например, вместе.
Инсаров молчал. Берсеневу стало неловко.
— По крайней мере, навестите меня когда-нибудь, —
начал он, погодя немного. — От меня в двух шагах живет семейство, с
которым мне очень хочется вас познакомить. Какая там есть чудная девушка, если
бы вы знали, Инсаров! Там также живет один мой близкий приятель, человек с
большим талантом; я уверен, что вы с ним сойдетесь. (Русский человек любит
потчевать — коли нечем иным, так своими знакомыми.) Право, приезжайте. А еще
лучше, переселяйтесь к нам, право. Мы бы могли вместе работать, читать… Я, вы
знаете, занимаюсь историей, философией. Все это вас интересует, у меня и книг
много.
Инсаров встал и прошелся по комнате.
— Позвольте узнать, — спросил он наконец, —
сколько вы платите за вашу дачу?
— Сто рублей серебром.
— А сколько в ней всего комнат?
— Пять.
— Стало быть, по расчету, приходилось бы за одну
комнату двадцать рублей?
— По расчету… Да помилуйте, она мне совсем не нужна.
Просто стоит пустая.
— Может быть; но послушайте, — прибавил Инсаров с
решительным и в то же время простодушным движением головы. — Я только в
таком случае могу воспользоваться вашим предложением, если вы согласитесь взять
с меня деньги по расчету. Двадцать рублей дать я в силах, тем более что, по
вашим словам, я буду там делать экономию на всем прочем.
— Разумеется; но, право же, мне совестно.
— Иначе нельзя, Андрей Петрович.
— Ну, как хотите; только какой же вы упрямый!
Инсаров опять ничего не ответил.
Молодые люди условились насчет дня, в который Инсаров должен
был переселиться. Позвали хозяина; но он сперва прислал свою дочку, девочку лет
семи, с огромным пестрым платком на голове; она внимательно, чуть не с ужасом,
выслушала все, что ей сказал Инсаров, и ушла молча; вслед за ней появилась ее
мать, беременная на сносе, тоже с платком на голове, только крошечным. Инсаров
объяснил ей, что он переезжает на дачу возле Кунцева, но оставляет квартиру за
собой и поручает ей все свои вещи; портниха тоже словно испугалась и удалилась.
Наконец пришел хозяин; этот сначала как будто все понял и только задумчиво
проговорил: «Возле Кунцева?» — а потом вдруг отпер дверь и закричал: «За вами,
што ль, фатера?» Инсаров его успокоил. «Потому, надо знать», — повторил
портной сурово и скрылся.
Берсенев отправился восвояси, очень довольный успехом своего
предложения. Инсаров проводил его до двери с любезною, в России мало
употребительною вежливостью и, оставшись один, бережно снял сюртук и занялся
раскладыванием своих бумаг.
|
