XXI
Анкета об англо‑русских отношениях была счастливой находкой
дон Педро. Главный редактор «Зари» отнесся к ней весьма одобрительно и
предложил Альфреду Исаевичу не стесняться местом.
– Момент выбран очень удачно, – сказал
редактор. – Эта проблема в самом деле является в настоящее время одной из
центральных, и ваша анкета, несомненно, вызовет в обществе большой интерес… Не
правда ли, Федор Павлович? – обратился он к секретарю редакции, с мнением
которого все в газете очень считались.
– Большого интереса ни у кого ни к чему нет, –
угрюмо ответил старик секретарь, отрываясь от сырых гранок и раздавливая о
пепельницу докуренную папиросу.
– Ну, как, не говорите. Читатель к тому же вообще любит
анкеты, – уверенно сказал редактор. – А эта анкета может обратить па
себя внимание и в Англии.
Федор Павлович только мрачно на него посмотрел. Он почти
пятьдесят лет работал в газетах, страстно любил свое дело и превосходно его
знал. К публике он относился приблизительно так, как рыболов к рыбе. Слово
«читатель» Федор Павлович произносил с довольно сложной смесью чувств: сюда
входила и любовь, и ненависть, и благодушное презрение, и суеверный страх перед
чуждым, непостижимым явлением. За пятьдесят лет работы Федор Павлович не решил
вопроса о том, для чего читает газеты читатель и почему он им верит. Сказать
же, что читатель любит, представлялось ему почти невозможным делом; он зато
знал твердо, чего читатель не любит, и сюда прежде всего относил статьи самого
редактора, считая их, впрочем, злом совершенно неизбежным: во всех газетах, в
которых он работал, были политические деятели, ничего не понимавшие в газетном
деле и писавшие скучные, ненужные читателю и вредные для газеты статьи, которые
необходимо было печатать.
– Больше семидесяти строк на каждого из этих
рекламистов я вам не дам, – мрачно сказал он Альфреду Исаевичу, когда
главный редактор удалился.
Дон Педро только вздохнул: он хорошо знал, все будет так,
как решит Федор Павлович, что бы ни говорил главный редактор.
– Но хоть семьдесят дадите?
– Семьдесят дам. Вы с кого из ваших приятелей начнете?
– Да я у разных буду. Вот мне как раз сегодня нужно
зайти к двум человечкам… Из адвокатов я, кстати, думаю взять Кременецкого, он
теперь в моде… Разумеется, его в числе других и под конец, – поспешил
добавить дон Педро, увидев раздражение на лице секретаря.
– Я так и знал! Рубят леса, фабрикуют бумагу, стучат
ротационки, издатель тратит сумасшедшие деньги, я не сплю ночами для того, чтоб
этот болван мог высказаться об англо‑русских отношениях!.. И это потому, что он
вас позвал на свой вечер!.. Кременецкому больше пятидесяти строк не дам, –
категорически заявил секретарь, с раздражением вытирая платком испачканные
корректурой, желтые от табака пальцы.
– С портретом?
– Хоть с бюстом… Когда начнете? Ведь вы до праздников
будете тянуть вашу проклятую анкету?
– Сколько найдете нужным. Я полагал бы, однако, лучше
начать теперь же, – мягко сказал Альфред Исаевич, зная, чем можно взять
секретаря. – Говорят, в «Утре» тоже подумывают о политической анкете. Как
бы не перехватили тему, а?
– Сейчас же и начинайте, – поспешно сказал Федор
Павлович. Он был страстным патриотом той газеты, которой руководил, и вполне
искренне ненавидел все соперничавшие с ней издания независимо от их
направления. Мысль дон Педро об анкете он тотчас оценил по достоинству и ворчал
больше по привычке. – Я завтра же помещу заметку.
Федор Павлович взял узкую полосу бумаги и написал, не
задумавшись ни на секунду:
«НАША АНКЕТА
В ближайшие дни на страницах нашей газеты начнет печататься
большая анкета об англо‑русских отношениях в настоящем, прошлом и будущем. Целый
ряд виднейших деятелей политики, литературы, науки как в России, так и в
Великобритании с живейшим сочувствием отнеслись к нашей инициативе и с полной
готовностью отозвались на предложение сотрудника «Зари» высказаться по этому
важному и жгучему вопросу современности».
Он подчеркнул красным карандашом несколько слов в заметке,
затем поставил в левом углу какие‑то таинственные значки. Дон Педро с
удовольствием читал заметку, наклонившись над приподнятым правым плечом Федора
Павловича. По просьбе Альфреда Исаевича секретарь после слов «сотрудника „Зари“
вставил еще „дон Педро“.
– А теперь проваливайте, господин, – сказал он со
своей обычной угрюмой шутливостью, которая не вызывала никакого раздражения в
ближайших сотрудниках: все они ценили самоотверженный труд, талант, опыт Федора
Павловича и безропотно склонялись перед его решениями.
Дон Педро, очень довольный, спустился в первый этаж и по
телефону снесся с разными лицами, в том числе и с Семеном Исидоровичем.
Кременецкий тотчас изъявил готовность откликнуться на анкету.
– Вы знаете, дорогой Альфред Исаевич, что я всегда к
услугам прессы вообще, а близких мне органов… Барышня, пожалуйста, не
прерывайте, мы разговариваем… А близких мне по направлению органов печати в
частности… Вы делаете большое дело… Но я не знаю, может ли мое скромное
суждение представлять общественный интерес…
– Об этом уж позвольте судить мне, – сказал и ему
с той же приятной интонацией дон Педро. – Так я на днях к вам приеду?
– На днях? Боюсь, что я должен буду уехать из
Петрограда. Да вот, хотите, сегодня, сейчас я как раз свободен… Куй железо,
пока горячо…
– Что?.. Не слышу… Что горячо?
– Я говорю: куй железо, пока горячо… Великолепно… Да,
можно и через полчаса. Я вас жду… До скорого свидания.
«Еще бы не горячо», – подумал, отходя от телефона,
Альфред Исаевич. Он был убежден в том, что все люди, за самыми редкими
исключениями, жаждут попасть в газету . По взглядам дон Педро, это
стремление было столь же естественным, как погоня за деньгами, за женщинами, за
властью. Альфред Исаевич рассматривал включение в свой анкетный список почти
как подарок и награждал им тех, к кому относился благосклонно или кого считал
нужным за что‑либо отблагодарить. Были, правда, при каждой анкете участники
необходимые – их нельзя было обойти, не ослабив значения самой анкеты. Но
Кременецкий к таким обязательным участникам не принадлежал.
«От адвокатуры возьму человек пять‑шесть, – подумал дон
Педро, садясь за стол для составления списка. – Собственно, есть много
адвокатов поважнее Семы. Ну, да ничего, сойдет. От литературы… Кого же от
литературы? Может быть, Короленко сейчас в городе… Политиков возьму штук
десять, по партиям… От магистратуры уже обещана. Яценко – хороший человек. Но
без фотографии – его мало знают… Надо еще кого‑нибудь… – Дон Педро перебрал
мысленно десятка два известных людей и тотчас некоторых забраковал: одни не
подходили, другим он не желал делать одолжение. – От финансистов
Нещеретов… А от науки? Никого как будто нет такого. Придется в Москву
телефонировать Тимирязеву». Журналистам Альфред Исаевич не уделил места в
анкете – он недолюбливал известных журналистов. «Ну, а где же тут
Великобритания?.. Бьюкенен не даст… Разве того офицера попросить, что был у
Кременецкого?.. Что ж, это будет очень хорошо…»
Составив список, дон Педро покинул редакцию и на извозчике
отправился к Кременецкому.
Семен Исидорович ждал гостя в своем кабинете. Вечерний прием
еще не начался. Сидя в кресле перед камином, у столика, на котором были
приготовлены портвейн и сигары, Кременецкий читал книгу в кожаном переплете. Дверь
кабинета была полуотворена – Тамара Матвеевна предполагала слушать из будуара
ответы мужа.
– Старика Софокла перечитываю, – сказал гостю
адвокат, кладя книгу на столик, – люблю, знаете, классиков. Читаешь, и так
и хочется воскликнуть: «Вы, нынешние, ну‑тка!»
– Н‑да, конечно, – протянул неуверенно Альфред
Исаевич. – Ух, холодно становится…
– Темь какая… Позвольте вам предложить портвейну,
дражайший Альфред Исаевич… Ну‑с, так что же именно вы желали бы от меня
услышать?
– По моей инициативе, – начал дон Педро, –
газета «Заря» задалась целью выяснить отношение русского общественного мнения,
в лице его виднейших представителей, как политиков, так равно юристов,
писателей, ученых, к проблеме англо‑русских отношений в ее культурно‑политическом
разрезе. Значение этой жгучей проблемы в текущий момент мне вам, конечно,
объяснять не приходится. Но аспектом данного вопроса и его, так сказать,
рамками мы вас, разумеется, не стесняем, и если вы предпочитаете высказаться об
Англии и об ее культуре вообще, то я тоже буду рад довести ваши воззрения до
сведения русского общества.
Дон Педро вынул книжку, открыл стилограф и со значительным
видом взглянул на Семена Исидоровича.
– Что я могу сказать об Англии? – сказал со
вздохом Кременецкий. – Англия дала миру свободу и Шекспира, этим,
собственно, все сказано (стилограф дон Педро побежал по бумаге; Семен
Исидорович остановился и дал возможность записать свое изречение). Лично я, как
гражданин, воспитан… на идеалах британского конституционного строя… Как
криминалист, я еще в стенах нашей alma mater… твердо запомнил слово
глубокочтимого учителя моего, профессора Фойницкого («И. Я.
Фойницкого», – продиктовал он): «Современное уголовное право есть продукт
правотворчества двух великих народов: английского и французского…» Это слово
маститого ученого, твердо запавшее в душу… нам, безусым юнцам, стекавшимся со
всех концов России… в столицу учиться праву и гражданственности… не раз
вспоминалось мне и теперь в связи с трагическими событиями… свидетелями коих
нам суждено было стать… в связи с пламенем Лувена и развалинами Реймсского
собора… Заметьте, я не принадлежу к огульным хулителям германской культуры… Мне
довелось совершенствоваться в науке… в семинарах таких людей, как Куно Фишер и
Еллинек… и никто не скорбел искренне, нежели я, о том… что Германия Канта под
пятой Гогенцоллернов стала Германией Крупна… Ничто не чуждо мне более, чем
человеконенавистничество… и в мщении Канту за дела Крупна я вижу хулу на духа
святого: Кант есть тот же Реймсский собор! – сказал Семен Исидорович и с
торжеством взглянул на все быстрее писавшего журналиста. – Нет, я воздаю
кесарево кесарю, но я не могу не думать и о том… что в классической стране
неизбывных принципов права не могло быть сказано… святотатственное слово
канцлера Бетмана‑Гольвега о «клочке бумаги»…
В будуаре, сидя в кресле сбоку от полуоткрытой двери, Тамара
Матвеевна вышивала по шелку, с наслаждением и гордостью слушая слова мужа.
Муся, в котиковой шубке, с горностаевыми шапочкой и муфтой,
вошла в будуар. Мать быстро сделала ей знак, показывая глазами на дверь.
– Кто у папы? – спросила Муся, прислушиваясь к
голосу отца.
– Интервьюер от газеты «Заря», – значительно
подняв брови, ответила шепотом Тамара Матвеевна. Муся изобразила на лице ужас и
восхищение.
– В‑видал миндал? – сказала она. Муся как раз
накануне слышала это выражение от молодого поэта. – Что ему нужно?
– Влияние английской культуры на русскую в настоящем,
прошлом и будущем, – прошептала Тамара Матвеевна.
– Господи! Да ведь папа об этом знает столько же,
сколько я… Уж лучше я дам ему интервью, я хоть по‑английски говорю.
Мать строго на нее посмотрела. Муся вздохнула.
– …повелительным образом указывает нам… сближение с
великими демократиями Запада… – донесся из кабинета медленно диктующий голос
адвоката.
– Мама, я еду кататься, мы условились с Глашей… Ах, да
это дон Педро у папы, что же вы не сказали?.. Разве он пишет в «Заре»? Мама,
можно зайти к ним послушать? Я помогу папе.
– Да ты с ума сошла! Разумеется, нельзя.
На пороге будуара показался Семен Исидорович. У него был
сдержанно‑взволнованный вид.
– Mesdames, – громко сказал он шутливым
тоном. – Нельзя ли разыскать какую‑нибудь мою фотографию? Газета «Заря»,
видите ли, зачем‑то желает увековечить мои черты… Дай, золото, предпоследнюю,
Буасона, – тихо добавил он жене. Тамара Матвеевна вспыхнула от радости.
– Я сейчас достану, – сказала она и поспешно
поплыла к двери.
– Возьмите, мама, ту карточку, где мы сняты с папой в
Кисловодске, – посоветовала Муся, – я хочу, чтобы и меня поместили в
«Заре». Нельзя, папа?.. Дон Педро! – вдруг пропела она. – О дон
Педро, покажитесь, ради Бога, о дон Педро…
На пороге комнаты, сияя улыбкой, появился Певзнер.
– Тамара Матвеевна… Мадмуазель, – сказал он,
расшаркиваясь.
– Здравствуйте, дон Педро. Я хочу дать вам интервью о
влиянии английской культуры. Этот вопрос Давно меня волнует… В прошлом, в
настоящем и в будущем… Вы поместите, да? Но непременно с портретом.
– Мадмуазель, ничто не могло бы лучше украсить нашу
газету, – галантно сказал дон Педро. Кременецкий снисходительно улыбнулся.
– Вот разве эту взять? – сказала Тамара Матвеевна,
появляясь вновь в будуаре и показывая большую фотографию, на которой
Кременецкий был снят в кабинете за столом с босым Толстым на фоне.
– Ну и ладно, эту так эту, – небрежно заметил
Кременецкий. – Разрешите вам презентовать сию картинку, Альфред Исаевич…
– Семена Исидоровича уже снимали раз для «Огонька» к
юбилею судебных уставов… – начала было Тамара Матвеевна. Кременецкий с
неудовлетворением взглянул на жену: она никак не должна была помнить об
«Огоньке», точно помещение его фотографии в печати было для них событием.
– Тогда уж позвольте вас просить, Семен Исидорович,
сделать надпись.
– С радостью… Но ведь это для печати? Разве на обороте
надписать?
– Да, пожалуйста, на обороте.
– Охотно…
– Дон Педро, я вам скажу, к кому вы должны поехать за
интервью, – сказала Муся. – К майору Клервиллю. Он живет в «Паласе».
– Это тот офицер, который был на вашем рауте,
мадмуазель? Я сам о нем думал… Он живет в «Паласе»? Так я прямо от вас к нему и
поеду.
– Послушайте, дон Педро, ангел, можно мне ехать с вами?
Я буду отлично себя вести… Я буду вам переводить… Папа, нельзя? Отчего
нельзя?.. Отчего мне не быть журналисткой, что тут такого? Ну, так я вас довезу
до «Паласа», если вы меня не хотите. Меня как раз ждет внизу экипаж. Можно,
мама?
Кременецкий, помахивая в воздухе фотографией, улыбался
несколько натянуто.
– Разумеется, можно, – ответила с беспокойной
улыбкой Тамара Матвеевна.
– Ах, Боже мой, мадмуазель, вы меня чрезвычайно
обяжете, – сказал дон Педро. – Но я не хотел бы вас беспокоить.
– Для вас я готова на любое беспокойство. Если б вы
знали, какую поклонницу вы во мне имеете… Мама, правда? Что я вам говорила на
прошлой неделе о статье дон Педро? Папа, ваша надпись высохла. Идем… До
свидания…
– Мусенька, застегнись, очень холодно. И скажи Степану
не гнать… Прощайте, Альфред Исаевич, не забывайте нас.
– Благодарствуйте, Альфред Исаевич… Не забывайте же к
нам дорогу, – сказал Семен Исидорович. Он проводил гостя до передней,
затем из окна посмотрел, как они садились в экипаж. Вид его гнедой пары все еще
доставлял ему удовольствие. – Кременецкий только в прошлом году обзавелся
экипажем. – Знаешь, золото, – сказал он жене, – Муся, конечно,
очень мила, но тон у нее временами немножко фривольный. Это не принято и не
очень мне нравится. Ведь она почти не знает этого Певзнера… Ты бы ее побранила.
– Да, иногда с ней такое бывает, – ответила со
вздохом Тамара Матвеевна. – Всегда она скромная, такая воспитанная, но
вдруг точно муха ее укусит – я сейчас у ней по лицу вижу. Ах, надо ей найти
жениха!
– Найдем, найдем… Не засидится у нас Муська, –
уверенно сказал Кременецкий. Он был радостно настроен по случаю интервью и не
хотел думать о неприятных предметах.
Муся в экипаже озабоченно расспрашивала дон Педро о
Клервилле. Но Альфред Исаевич ничего о нем не знал.
– Нет, вы просто не хотите сказать, – говорила
сердито Муся. – Не знаете, шпион ли он, не знаете, кто его любовница, да
вы ничего не знаете! Какой же вы после этого журналист?
– Мадмуазель… – сказал дон Педро. – Клянусь вам, я
этого не знаю!
– За что же вам деньги платят, если вы ничего не
знаете? Нет, правда, не может быть, чтобы вы не знали, как зовут его нынешнюю
даму? Послушайте, а может быть, он любит мальчиков?.. Да? Да?
Альфред Исаевич смотрел на нее, выпучив глаза. «Что это за
барышни пошли, – спрашивал он себя. – В таком хорошем семействе!..»
– Помилуйте, мадмуазель, – растерянно сказал дон
Педро, – откуда же я могу знать такие вещи? Согласитесь, это было бы
странно, честное слово…
– А к Брауну вы не зайдете за интервью? Он тоже в
«Паласе».
– Какой это Браун? Ах, да. Может быть, я о нем забыл.
Вы мне подаете мысль, мадмуазель.
«В самом деле, можно взять его в представители науки, –
подумал Альфред Исаевич. – Говорят, он замечательный ученый. А то годами
одни и те же: Тимирязев, Мечников, Мечников, Тимирязев – это всем надоело…»
|
