Глава XXXII
Здесь в
книге так несхожа подпись их
С
каракулями грязными других.
Жених
писал уверенно и прямо,
Как сосны
буквы высятся упрямо,
А у
невесты буквы, как цветки,
Сплели
узор, изящны и легки.
Крабб
Итак,
день св. Иуды – последний срок, назначенный самой Люси, – наступил, а от
Рэвенсвуда, как мы уже сказали, не было ни письма, ни известия.
Зато
Бакло и его верный приспешник Крайгенгельт не заставили себя ждать: ранним
утром они уже прибыли в замок, чтобы получить окончательный ответ и подписать
необходимые бумаги.
Брачный
контракт был тщательно составлен под Надзором самого сэра Уильяма, и ввиду
слабого здоровья невесты было решено не приглашать на помолвку никого из посторонних.
Свадьбу же условились отпраздновать на четвертый день после подписания
контракта, на чем особенно настаивала предусмотрительная леди Эштон,
опасавшаяся, как бы Люси не передумала или не заупрямилась. Однако несчастная
девушка, по-видимому, уже полностью покорилась. Она выслушала известие о
предстоящей свадьбе с равнодушием отчаяния, с полным безучастием, свидетельствовавшим
о глубокой подавленности. Бакло, не отличавшийся проницательностью, объяснил
себе ее поведение естественным для застенчивой девицы страхом перед
замужеством, тем более что Люси, как он превосходно знал, шла за него,
подчиняясь воле родителей, а не велению собственного сердца.
После
положенных приветствий Люси разрешили на некоторое время удалиться к себе для
совершения туалета, ибо леди Эштон заявила, что брак только тогда бывает
счастливым, когда контракт подписан до полудня.
Люси
позволила служанкам одеть себя для предстоящей церемонии по собственному вкусу
и разумению, и они облекли ее в роскошный наряд, надев на нее платье из белого
атласа и брюссельских кружев, убрали ей волосы множеством бриллиантов, хотя
праздничный блеск камней явно не соответствовал смертельной бледности невесты и
тревожному выражению ее глаз.
Едва
туалет был закончен, как явился Генри, чтобы отвести покорную сестру в
гостиную, где все было готово для подписания брачного контракта.
– Знаешь,
Люси, – сказал Генри, – я рад, что ты выходишь за Бакло, а не за
Рэвенсвуда. Он похож на испанского гранда, и мне всегда казалось, что он
собирается перерезать нам глотки, чтобы потом топтать наши трупы ногами. Я рад,
что он сейчас за тридевять земель отсюда. Никогда не забуду, как я испугался,
когда принял его за оживший портрет сэра Мэлиза. Скажи по совести, Люси, разве
ты не рада, что от него отделалась?
– Оставь
меня, Генри, – ответила несчастная девушка, – мне все на свете
опостылело.
– Э,
все невесты так говорят, – засмеялся Генри. – Но ничего, не
огорчайся, через год ты запоешь совсем другое. Знаешь, я буду твоим шафером и
поеду во главе процессии. Все родственники, знакомые и союзники, наши и Бакло,
будут сопровождать тебя в церковь. Я надену пунцовый камзол с кружевами, шляпу
с пером, золотую перевязь point d'Espagne[45]
и кинжал вместо шпаги. Я, конечно, предпочел бы шпагу, но отец и слышать об
этом не хочет. Все это и пропасть всякого добра старый Гилберт доставит сегодня
вечером из Эдинбурга на мулах.
Я покажу
тебе свои обновки, как только он приедет.
Появление
леди Эштон, уже начинавшей беспокоиться из-за долгого отсутствия дочери,
прервало болтовню мальчика. С нежнейшей улыбкой мать взяла Люси под руку и
повела в зал, где их уже ждали сэр Уильям Эштон, полковник Дуглас Эштон в
полной парадной форме, Бакло в нарядном костюме жениха, Крайгенгельт,
облаченный щедротами своего патрона с головы до пят во все новое и
разукрашенный кружевами, как, по его разумению, следовало одеваться капитану, а
также преподобный мистер Байдибент, ибо в правоверных пресвитерианских
семействах присутствие пастора во всех торжественных случаях считалось
совершенно необходимым.
На столе,
где был разложен брачный контракт, стояли вина и закуски.
Но,
прежде чем собравшиеся подписали бумаги и принялись за угощение, мистер
Байдибент, по знаку сэра Уильяма, пригласил их сотворить вместе с ним молитву о
ниспослании благодати на брачный союз, заключаемый между достойными сторонами.
С обычной для того времени простотой, дозволявшей пастырю говорить без
околичностей, он просил всевышнего излечить скорбную душу Люси в награду за
покорность достойнейшим родителям, ибо, почтив отца и мать своих, она исполнила
заповедь господа нашего, а потому да пребудет в счастье и радости отныне и во
веки веков. Потом он просил господа избавить жениха от дурных привычек,
отвращающих юношей от стези добродетели, и наставить его, дабы порвал с
недостойными друзьями: безбожниками, возмутителями и пьяницами (при этих словах
Бакло подмигнул Крайгенгельту), и не знался с людьми, толкающими его на стезю
греха. В заключение мистер Байдибент просил небо ниспослать божественную
благодать на сэра Уильяма, леди Эштон и все их семейство и, таким образом, не
обошел никого из присутствующих, за исключением Крайгенгельта, которого, надо
полагать, считал закоснелым грешником, недостойным молитвы своей.
Вслед за
этим хозяева и гости приступили к делу, ради которого собрались. Сэр Уильям
подписал контракт с надлежащей торжественностью и аккуратностью, его сын
подмахнул бумаги с небрежностью военного, Бакло ставил свое имя с молниеносной
быстротой, едва только Крайгенгельт переворачивал страницы, и, кончив, вытер
перо о кружевное жабо этого достойного джентльмена.
Теперь
настала очередь Люси. Заботливая мать сама подвела ее к столу. Сначала невеста
коснулась бумаги сухим пером; когда же ей указали на это, она никак не могла
попасть в массивную серебряную чернильницу, стоящую прямо перед ней. Леди Эштон
поспешила прийти ей на помощь.
Я сам
видел этот роковой контракт. Имя Люси Эштон четко выведено под каждой страницей,
и только чуть заметная кривизна букв указывает на то, что рука ее дрожала.
Последняя же подпись не закончена, написана неразборчиво и размазана: дело в
том, что как раз в тот момент послышался лошадиный топот, затем торопливые шаги
по галерее и повелительный голос – приезжий требовал, чтобы его тотчас впустили
в зал.
– Это
он, это он! – вскрикнула Люси, и перо выпало из ее рук.
|
