 Увеличить |
Глава XVIII
Останься
дома, вняв совету старших,
Благ не
ищи у очага чужого,
Наш сизый
дым теплей, чем их огонь,
А пища
хоть проста, зато здорова,
Заморская
ж вкусна, да ядовита.
«Французская
куртизанка»
После
завтрака сэр Уильям и Люси начали собираться в дорогу; воспользовавшись этим,
Рэвенсвуд покинул их и отправился отдать необходимые распоряжения, поскольку
сам также решил уехать из замка дня на два. Ему необходимо было предупредить
Калеба, которого он, как и предполагал, нашел в его закопченной,
полуразрушенной каморке. Обрадованный съездом гостей, верный слуга по-хозяйски
прикидывал, на сколько дней при хорошем расчете можно будет растянуть
оставшиеся припасы.
«Мистер
Эдгар, слава богу, не обжора, – думал он, – а мистер Бакло уехал.
Он-то, конечно, способен уничтожить целого быка в один присест. Кресс-салата,
или, как у нас его называют, латук-травы… да кусочка овсяного пудинга хватит
хозяину на завтрак.
Он, так
же как и я, непривередлив. На обед… Оленины, кажется, осталось совсем немного.
Ну, ничего, ее можно поджарить на рашпере. Она отлично зажарится».
Подсчет
трофеев был прерван Рэвенсвудом, решившимся наконец сообщить Калебу о своем
намерении сопровождать сэра Уильяма в замок Рэвенсвуд и погостить там несколько
дней.
– Избави
бог! – воскликнул старик, и лицо его стало белым, как скатерть, которую он
складывал.
– В
чем дело, Калеб? Почему бы мне не посетить лорда – хранителя печати?
– О,
мистер Эдгар! – воскликнул Калеб. – Я ваш слуга, и не мне учить вас,
но я старый слуга – я служил вашему отцу, и деду; я видел лорда Рэндола, вашего
прадеда, когда был совсем еще мальчишкой.
– Ну,
так что ж из этого, Калеб? Какое все это имеет отношение к обычному между
соседями обмену визитами?
– О,
мистер Эдгар… то есть, простите, милорд!
Разве:
ваше сердце не говорит вам, что сыну вашего отца не подобает дружить с таким
соседом? Подумайте о чести вашего рода! Конечно, если бы вы пришли к соглашению
с ним и он вернул ваши земли – пускай даже с тем, что вы окажете ему честь,
женившись на его дочери,
– я
бы не стал отговаривать вас: мисс Эштон – славная, добрая девушка. Но не
поступайтесь вашей независимостью! Я знаю этих людей. Не уступайте им, и они
будут только больше ценить вас.
– Однако
вы далеко заходите в ваших планах, Калеб, – усмехнулся Рэвенсвуд, пытаясь
как-то скрыть свое смущение. – Вы хотите, чтобы я породнился с семейством,
которое сами же запрещаете мне посещать. Как же так? Да что с вами? Вы бледны
как смерть!
– О,
сэр! – воскликнул Калеб. – Открои я вам причину моего страха, вы же
первый будете смеяться надо мной! Но Томас Стихотворец, а он никогда не лгал,
произнес вещее слово о вашем роде, и если вы поедете в Рэвенсвуд, предсказание
его сбудется. О, зачем я дожил до этого страшного дня!
– Какое
же предсказание, Калеб? – спросил Рэвенсвуд, желая успокоить верного
слугу.
– Никогда,
ни одному смертному не осмеливался я передать эти слова, сказанные мне старым
патером, исповедником вашего деда, – в то время Рэвенсвуды были еще
католиками. Не раз повторял я про себя это мрачное пророчество, но никогда не
думал, что ему суждено сбыться.
– Перестаньте
же причитать, Калеб, – нетерпеливо прервал его Рэвенсвуд. – Скажите
мне эти слова, внушившие вам столько ужасных мыслей.
Бледный
от страха, старик дрожащим голосом произнес, запинаясь, нижеследующие строки:
Когда
последний Рэвенсвуд приедет в Рэвенсвуд
И
мертвую деву невестой его назовут,
В
зыбучих песках Келпи оставит он коня,
И
древнее его имя исчезнет с этого дня.
– Я
знаю Келпи, – сказал Рэвенсвуд. – Так, кажется, некогда называли
зыбучие пески между нашей башней и Волчьей Надеждой? Какому же безумцу придет в
голову отправиться туда верхом?!
– Не
вопрошайте судьбу, сэр! Не дай бог, чтобы нам открылся тайный смысл
пророчества! Останьтесь лучше дома! Пусть ваши гости одни уедут в Рэвенсвуд. Мы
сделали для них довольно. Сделать больше – значило бы уже не возвысить, а
уронить честь рода.
– Ну-ну,
Калеб! Благодарю вас, за совет, но, право, я не собираюсь искать себе невесты в
Рэвенсвуде – ни мертвой, ни живой, – а потому, будем надеяться, сумею
выбрать для своего коня место более надежное, чем Келпи. Тем более что я
никогда не любил эти зыбучие, пески, особенно после того, как там погиб пикет
английских драгун. Помнится, это было лет десять назад. Мы с отцом наблюдали за
ними из башни и видели, как они бились из последних сил, пытаясь спастись от
надвигающегося прилива, но он настиг их прежде, чем подоспела помощь.
– И
поделом им, проклятым англичанам! – заявил Калеб. – Нечего им
шататься по нашим берегам и мешать честным людям привозить сюда бочонок-другой
бренди! За мерзкие эти дела я и сам был не прочь пальнуть по ним из нашей
старой кулеврины, доброй нашей пушечки, что стоит у нас на южной башне, только
боялся, как бы ее не разорвало.
Калеб
принялся вовсю бранить и проклинать английских солдат и таможенников, так что
Рэвенсвуд без особого труда ускользнул от него и вернулся в зал. Все было
готово к отъезду. Один из слуг лорда-хранителя оседлал Рэвенсвуду коня, и гости
вместе с хозяином тронулись в путь.
После
долгих усилий Калебу наконец удалось распахнуть обе половинки наружных ворот;
затем он встал посередине проезда, приняв почтительный, но вместе с тем важный
вид: тощий, изможденный старик, он мнил заменить собою отсутствующих привратников,
сторожей и ливрейных лакеев – всю многочисленную челядь знатного дворянского
дома.
Лорд-хранитель
милостиво ответил на поклон Калеба и, нагнувшись, вложил ему в руку несколько
золотых, так как, по существовавшему тогда обычаю, покидая дом хозяина, гость
всегда должен был оделить слуг. Люси подарила Калеба прелестной улыбкой,
ласково простилась с ним и вручила ему свою лепту с такой очаровательной
грациозностью и такими милыми словами, что совершенно пленила бы сердце верного
старика, если бы не предсказание Томаса Стихотворца и успешный процесс ее отца
против Рэвенсвудов. Калеб Болдерстон мог бы сказать словами герцога из пьесы
«Как вам это понравится»:
Ты
больше б угодил мне этим делом,
Происходи
ты из другой семьи.[29]
Рэвенсвуд
поехал подле Люси, робевшей перед трудным спуском; взяв ее коня под уздцы, он
повел его по каменистой тропинке, ведшей в долину, как вдруг кто-то из слуг,
замыкавших кортеж, возвестил, что Калеб громко кричит им вслед, видимо желая
что-то сообщить своему господину. Пренебреги Эдгар этими призывами, его
поведение могло бы показаться странным, а потому он нехотя уступил Локхарду
приятную обязанность помогать Люси и, проклиная в душе назойливую заботливость
дворецкого, повернул назад. Достигнув ворот замка, он раздраженно спросил
старика, что тому от него нужно.
– Тише,
сэр, тише! – прошептал Калеб. – Позвольте сказать вам одно только
слово: мне нельзя было сделать это при всех. Вот три золотых, – продолжал
он, передавая хозяину только что полученный от лорда-хранителя дар. – Возьмите
их, они вам пригодятся. Погодите! Тише, ради бога, тише! – взмолился он,
ибо Рэвенсвуд начал громко отказываться от его даяния. – Возьмите и не
забудьте разменять их в первом же селении. Они совсем новенькие и слишком
блестят.
– Вы
забываете, Калеб, – ответил Рэвенсвуд, стараясь сунуть ему монеты обратно
и высвободить из его рук поводья, – вы забываете, что у меня в кошельке
есть еще несколько золотых. А ваши оставьте себе, мой добрый друг, и прощайте.
Уверяю вас, у меня довольно денег. Ведь благодаря вашим стараниям мы ничего,
или почти ничего, не издержали.
– Ну,
так отложите эти денежки для каких-нибудь других надобностей. Да и обойдетесь
ли вы?
Ведь
вам, несомненно, для поддержания чести рода придется одаривать слуг. К тому же
надо иметь немного лишних денег на случай, если кто скажет: «А ну-ка,
Рэвенсвуд, бьюсь с вами на золотой…» Тогда вы откроете кошелек и скажете: «С
удовольствием».
А потом
постараетесь отклонить условия пари и поскорее спрятать кошелек…
– Это
становится невыносимым, Калеб. Мне пора!
– Так
вы все-таки поедете? – спросил Калеб, выпуская из рук плащ Рэвенсвуда и
быстро переходя с нравоучительного тона на патетический.
– Значит,
вы поедете – после всего, что узнали о предсказании, о мертвой невесте и о зыбучих
песках Келпи? Что ж, делать нечего, своя воля страшней неволи. Но ради всего
святого, сэр, если вам случится гулять или охотиться в парке, не пейте воды из
источника Сирены.
Ускакал!
Летит стремглав за своей любезной! Пропал род Рэвенсвудов! Погиб! Сняли голову
с плеч! Словно луковку отрезали!
Старый
дворецкий еще долго смотрел вслед удаляющемуся хозяину, снова и снова утирая
набегавшие на глаза слезы, чтобы как можно дольше любоваться его статной
фигурой, выделявшейся среди других всадников.
– Скачет
рядом с нею, – бормотал он про себя, – да, рядом с нею! Правду сказал
святой: «И посему вы узнаете, что женщина владеет мужчиною». Ах, и без этой
красавицы наша погибель все равно неизбежна.
И только
когда всадники, а вместе с ними и предмет его страхов и опасений, все
уменьшаясь, совсем исчезли из виду, старый дворецкий с сердцем, исполненным
грустными предчувствиями, возвратился в башню, к своим обычным занятиям.
Между
тем путешественники продолжали свой путь в превосходном расположении духа.
Приняв однажды какое-нибудь решение, Рэвенсвуд никогда уже не сомневался в его
правильности и не менял его. Он весь отдался наслаждению видеть и слышать мисс
Эштон и был заботлив, предупредителен, чуть ли не. весел, насколько это было
возможно, принимая во внимание его характер и несчастья его семьи.
Лорд-хранитель
был поражен наблюдательностью молодого человека и необычайной для его возраста
обширностью различных познаний. Благодаря высокому положению и знанию света сэр
Уильям превосходно мог судить об этих его совершенствах, но особенно ценил в
нем то, чем сам не мог похвастать, – твердый, решительный характер, ибо
юноша, казалось, не ведал ни страха, ни сомнений. В душе сэр Уильям радовался
примирению со столь опасным врагом и со смешанным чувством удовольствия и
тревоги размышлял, сколь многого достиг бы этот молодой человек, если бы ему
сопутствовало благоволение двора.
«Чего ей
еще желать? – думал он, как всегда опасаясь, что леди Эштон, по своему
обыкновению, воспротивится его намерениям. – Какого еще жениха может
желать женщина для своей дочери? Выдав Люси замуж за Рэвенсвуда, мы избежим
опаснейшей тяжбы, породнимся с человеком благородным, храбрым, наделенным
недюжинными способностями, к тому же
– с
хорошими связями, с человеком, который, безусловно, как только ему улыбнется
счастье, достигнет высокого положения. Он в избытке обладает всем тем, чего
недостает нам, – родовитости и отвагой воина. Что и говорить, ни одна
благоразумная женщина не стала бы тут задумываться, но увы! (И ему пришлось
признать, что леди Эштон не всегда благоразумна в том смысле, в каком он
понимал это слово). Надо быть безумной, чтобы предпочесть какого-нибудь
неотесанного деревенщину из местных лэрдов этому благородному юноше и
пренебречь возможностью сохранить за собою замок Рэвенсвуд на выгодных
условиях».
Так размышлял
старый дипломат по дороге в замок Битлбрейн, где нашим путникам предстояло
отобедать и затем, немного отдохнув, пуститься в дальнейший путь.
Битлбрейны
приняли их крайне приветливо, но особенно лестное внимание высокопоставленные
хозяева оказали Рэвенсвуду.
Лорду
Битлбрейну был пожалован титул пэра за многие таланты: он умел придавать благопристойный
вид любым своим поступкам, владел искусством слыть мудрецом, красноречиво произнося
избитые истины, всегда знал, откуда дует ветер, и обладал великим даром
оказывать услуги тем, кто лучше за них платит. Новоиспеченный пэр и его супруга
чувствовали себя несколько неловко в высоком кругу, в который так недавно
попали, и всячески старались снискать расположение людей, принадлежащих к нему
по рождению. Как это часто бывает, необыкновенное. внимание, оказанное
Битлбрейнами Рэвенсвуду, еще более возвысило его в глазах лорда-хранителя, ибо,
испытывая вполне понятное презрение к талантам этого вельможи, сэр Эштон тем не
менее весьма ценил его острый нюх на все, что сулило личную выгоду.
«Хотел
бы я, чтобы леди Эштон это видела, – подумал он. – Уж лучше
Битлбрейна никто не знает, кому первому кланяться, а он выслуживается перед
Рэвенсвудом, словно голодный пес перед поваром.
И миледи
туда же – вывела своих скуластых дочек прельщать гостя пискливым пением и
бренчанием на спинете; точно предлагает: выбирай любую! Ну, они перед Люси –
как совы перед голубкой. Придется, видно, сбывать их кому-нибудь другому».
Отобедав,
наши путешественники, которым предстояла еще долгая дорога, сели на коней и,
после того как лорд-хранитель, Рэвенсвуд и сопровождающие их слуги, каждый
согласно сану и званию, осушили по прощальному кубку, снова отправились в путь.
Уже
стемнело, когда кавалькада въехала в длинную, прямую аллею, ведущую в замок
Рэвенсвуд, Ночной ветер шелестел в старых вязах, растущих вокруг дома, и они,
казалось, жалостно вздыхали при виде наследника своих исконных владельцев,
возвращающегося под их сень в обществе, чуть ли не в свите, их нового хозяина.
Печальные чувства стеснили грудь Рэвенсвуда. Он умолк и стал держаться поодаль
от Люси, от которой до сих пор не отставал ни на шаг. Ему вспомнился день,
когда в такой же вечерний час уезжал он отсюда вместе с отцом, навсегда покидавшим
родовое имение, давшее ему имя и титул. Тогда в огромном старом замке – Эдгар
не раз оборачивался, чтобы бросить на него прощальный взгляд – было темно, как
в могиле; теперь же он весь сверкал множеством огней. Из одних окон лился
ровный свет, рассекая ночную тьму, в других – только мелькал, то появляясь, то
исчезая; очевидно, в доме была суета: шли деятельные приготовления к приезду
хозяина, которого предуведомленные курьером слуги. ждали с минуты на минуту.
Контраст был разителен, и в сердце Рэвенсвуда снова пробудилась давняя
неприязнь к похитителю достояния его предков; когда же, сойдя с лошади, он
вошел в зал, который теперь ему уже не принадлежал, и увидел себя окруженным
многочисленной челядью нынешнего владельца, на его чело вновь легла печать
суровой задумчивости.
Сэр
Уильям хотел было принять Рэвенсвуда с самым пламенным радушием, которое после
состоявшегося между ними разговора казалось, ему вполне уместным, но, заметив
происшедшую в госте перемену, отложил, свое намерение и ограничился глубоким
поклоном, как бы давая понять, что разделяет его грустные чувства.
Два
камердинера, держа в руках по огромному серебряному подсвечнику, проводили приехавших
в просторную комнату, являвшуюся, по-видимому, кабинетом, великолепное
убранство которой лишний раз напомнило Рэвенсвуду, насколько новые хозяева
замка богаче его прежних владельцев. Полуистлевшие и кое-где свисавшие уже
клочьями шпалеры, которые покрывали стены при его отце, были заменены дубовой
панелью, украшенной по карнизу гирляндами и птицами, вырезанными так искусно,
что, казалось, они вот-вот запоют и замахают крыльями. Старинные семейные
портреты прославленных воинов из дома Рэвенсвудов, рыцарские доспехи и древнее
оружие уступили место изображениям короля Вильгельма и, королевы Марий, а также
сэра Томаса Хоупа и лорда Стара, этих двух прославленных шотландских юристов.
Тут же висели портреты родителей сэра Эштона: мать – угрюмая, сухая, чопорная
старуха в черном чепце и таких же лентах, с молитвенником в руках, и отец –
старик в черной шелковой женевской шапочке, будто приклеенной к бритой голове;
его узкое брюзгливое лицо с острой рыжеватой бородкой, словно налагавшей
последний штрих на эту истинно пуританскую физиономию, выражало столько же
лицемерия, сколько скупости и плутоватости. «И для такой-то дряни, –
подумал Рэвенсвуд, – моих предков согнали с воздвигнутых ими стен!» Он
взглянул на портреты еще раз, и образ Люси Эштон (которая не сопровождала их в
зал) потерял над ним свою власть.
Несколько
голландских безделок, как тогда называли произведения Ван-Остаде и Тенирса, и
одна хорошая картина итальянской школы дополняли убранство комнаты. Но особое
внимание обращал на себя превосходный портрет самого лорда – хранителя печати в
полный рост, в парадном облачении и при всех регалиях; рядом с ним была
изображена его супруга, вся в шелках и горностае – надменная красавица с гордым
взглядом, выражавшим все высокомерие рода Дугласов, к которому она
принадлежала. Как ни старался живописец, но, то ли подчиняясь действительности,
то ли из тайного чувства юмора, он не сумел придать изображению сэра Эштона тот
вид повелителя и господина, внушающего всем почтение и, страх, который
приличествует главе дома. Несмотря на золотые пуговицы и булаву, с первого
взгляда было ясно, что лорд-хранитель находится под каблуком у жены.
Комнату
устилали дорогие ковры, яркий огонь пылал в обоих каминах, а множество свечей,
отражаясь в блестящей поверхности десяти серебряных канделябров, озаряли все
кругом, словно дневным светом.
– Не
угодно ли перекусить? – спросил сэр Уильям, желая прервать неприятное
молчание.
Рэвенсвуд
ничего не ответил; он так углубился в изучение нового убранства комнаты, что
даже не расслышал обращенного к нему вопроса. Только когда лорд-хранитель
повторил приглашение, прибавив, что стол уже накрыт, Рэвенсвуд очнулся от
задумчивости; понимая, что, поддавшись обстоятельствам, он окажется в жалкой,
может быть, даже смешной роли, юноша сделал над собой усилие и, надев маску
равнодушия, заговорил с сэром Уильямом:
– Надеюсь,
вас не удивляет, сэр, то внимание, с которым я рассматриваю все перемены, произведенные
вами, чтобы украсить эту комнату. При жизни отца, особенно после того как наши
несчастья заставили, его удалиться от света, она стояла пустой.
Только я
играл здесь в плохую погоду; Вот в этом углу лежали столярные инструменты, добытые
для меня Калебом, – старик учил меня столярничать; вот там, где сейчас
стоит большой красивый подсвечник, я хранил удочки, рогатины, лук и стрелы.
– У
моего сынишки точно такие же, вкусы, – сказал лорд-хранитель, пытаясь
переменить, разговор, – он только тогда и счастлив, когда носится по полям
и лесам. Кстати, где же он? Эй, Локхард!
Пошлите
Уильяма Шоу за мистером Генри. Должно быть, вертится около сестры. Вы не поверите,
Рэвенсвуд, но эта проказница распоряжается всем нашим домом.
Однако
даже этот искусно брошенный намек не помог ему отвлечь Рэвенсвуда от грустных
мыслей.
– Уезжая, –
продолжал он, – мы оставили в этой комнате несколько семейных портретов и
собрание оружия. Могу я узнать, что с ними сталось?
– Видите
ли, – ответил лорд-хранитель с некоторым замешательством,
– эту
комнату отделывали в мое отсутствие. Как известно, cedant arma togae,[30] любят говорить
юристы. Боюсь, на этот раз это правило применили слишком буквально. Впрочем, я
надеюсь… я полагаю, что ваши вещи целы. Разумеется, я распорядился относительно
них. Позвольте мне надеяться, что, как только они отыщутся и будут приведены в
порядок, вы окажете мне честь принять их из моих рук как знак искупления за это
случайное изгнание.
Рэвенсвуд
сухо поклонился и, скрестив руки, продолжал осматривать зал. В эту минуту в
комнату вбежал Генри, избалованный пятнадцатилетний мальчик, и тотчас бросился
к отцу.
– Папа! –
закричал он. – Почему Люси сегодня такая противная злючка? Я позвал ее в конюшню
посмотреть моего нового пони, которого Боб Уилсон привел мне из Гэллоуэя, а она
не хочет.
– Ты
совершенно напрасно обеспокоил сестру такой просьбой.
– Ах,
вот как! Ты с нею заодно! Ты тоже несносный, злючка! Хорошо же! Вот мама вернется,
она вам, обоим покажет!
– Замолчи!
Я не желаю, слушать от тебя грубостей, дерзкий мальчишка! Где твой учитель?
– Уехал
в Данбар на свадьбу. Вот где он вволю наестся потрохов! – И он запел
веселую шотландскую песенку:
Как
настряпали в Данбаре потрохов,
О
ля-ля, ля-ля, ля-ля,
И
жевали их до первых петухов,
О
ля-ля, ля-ля, ля-ля,
– Я
очень признателен мистеру Кордери за его внимание к моему сыну, – сказал
лорд-хранитель. – А кто же смотрел за тобою, пока меня не было дома?
– Норман,
Боб Уилсон… и я сам.
– Охотник
и конюх – отличные наставники для будущего адвоката! Боюсь, что из всего свода
законов ты будешь знать только те, которые запрещают охотиться на красного
зверя, и ловить лосося, и…
– Кстати,
об охоте, – не задумываясь, перебил отца юный проказник,
– Норман
убил без вас оленя, Я показал Люси рога, но она сказала, что в них только восемь
ветвей, – а у того, которого вы затравили у лорда Битлбрейна, было целых
десять. Это правда, папа?
– Может
быть, даже все двадцать. Вот уж, в чем я ничего не смыслю. Но если ты спросишь
нашего гостя, он тебе обо всем расскажет. Подойди к нему, Генри. Это мастер
Рэвенсвуд.
Пока
отец и сын, стоя у камина, разговаривали таким образом, Рэвенсвуд отошел в
противоположный конец комнаты и, повернувшись к ним спиной, внимательно
рассматривал одну из картин, висевшую на стене. Генри подбежал к нему и с
бесцеремонностью балованного ребенка дернул его за полу.
– Послушайте,
сэр, – воскликнул он, – расскажите, пожалуйста…
Рэвенсвуд
обернулся, но едва Генри увидел его, как смутился, сделал несколько шагов назад
и, изменившись в лице, которое мгновенно утратило присущее ему выражение
бойкости, молча, удивленный и испуганный, уставился на гостя.
– Иди
сюда, – сказал мальчику Рэвенсвуд. – Я охотно расскажу тебе все, что
помню об этой охоте.
– Подойди
же к нашему гостю, Генри, – сказал сэр Уильям, – кажется, не в твоих
привычках быть застенчивым.
Но ни
просьбы, ни увещания не помогли. Напротив, хорошенько рассмотрев Рэвенсвуда,
мальчик круто повернулся, затем осторожно, словно ступая по стеклу, вернулся к
отцу и крепко к нему прижался, Не желая слушать, о чем будут говорить между
собой отец и его избалованный сынок, Рэвенсвуд счел за лучшее вновь обратиться
к картинам.
– Отчего
ты не хочешь поговорить с Рэвенсвудом, дурачок? – спросил лорд-хранитель.
– Я
боюсь его, – пробормотал Генри.
– Боишься?! –
удивился отец, обнимая сына за плечи. – Что же в нем страшного?
– Он
похож на портрет сэра Мэлиза Рэвенсвуда, – прошептал мальчик.
– На
какой портрет, глупыш? Я думал, ты только ветренник, а теперь начинаю
опасаться, что, ты и впрямь растешь дураком.
– Говорю
вам, он точь-в-точь сэр Мэлиз Рэвенсвуд. Можно подумать, он вышел из рамы, что
висит в комнате старого барона, где, служанки стирают белье. Только сэр Мэлиз
одет в кольчугу, а ваш гость носит камзол, потом у него нет бороды и бакенбард,
как на портрете, да вокруг шеи какая-то другая штука, и нет ленты через плечо,
и…
– А
что же удивительного, если этот джентльмен похож на одного из своих предков?
– А
вдруг он приехал сюда, чтобы выгнать нас из замка? Может быть, он тоже привел с
собой двадцать переодетых рыцарей… Вот он крикнет сейчас страшным, голосом: «Я
выжидаю свой час!» – и убьет тебя, как убил тогда сэр Мэлиз хозяина замка, чья
кровь все еще виднеется на плитах камина.
– Не
болтай глупостей! – рассердился лорд-хранитель, которому это сравнение не
доставило особого удовольствия. – Мастер Рэвенсвуд, – обратился он к
молодому человеку, – вот идет Локхард доложить, что ужин подан.
В ту же
минуту в противоположную дверь вошла Люси, уже успевшая переодеться. Нежная
красота девического личика, обрамленного золотыми локонами, тонкий стан, доселе
скрытый под грубым охотничьим нарядом, а теперь затянутый в светло-голубой
шелк, изящество манер и пленительная улыбка – все это в мгновение ока, с
быстротой, поразившей самого Рэвенсвуда, изгнало мрачные и злобные мысли, вновь
завладевшие было его воображением. В ее милых чертах он не находил ни малейшего
сходства ни, с рыжебородым пуританином в черной шапочке, ни с его чопорной,
увядшей супругой, ни с лукавым лордом-хранителем, ни с высокомерной леди Эштон.
Он смотрел на Люси, и она казалась ему сошедшим на землю ангелом, совершенно
чуждым этим людям, которым выпала, великая честь жить рядом с этим неземным
существом. Такова власть красоты над воображением пылкого и восторженного
юноши.
|
