 Увеличить |
Глава XIX
Я
поступаю дурно!
Мне
должно знать, что жалоба отца
Заставит
небеса поток несчастий
Излить на
непокорную главу.
Но разум
говорит: отцы бессильны,
Пытаясь
обуздать слепые страсти
Своих
детей и удержать любовь,
Внушенную
божественною властью.
«Потеряла
свинья жемчужину»
Если
трапеза в «Волчьей скале» говорила о плохо скрытой бедности, то угощение в
замке Рэвенсвуд поражало роскошью и изобилием. Такой контраст, несомненно,
льстил самолюбию сэра Уильяма, но он был слишком большой дипломат, чтобы
обнаружить свои чувства. Напротив, он, казалось, с удовольствием вспоминал
холостяцкий обед, которым потчевал его Болдерстон, и скорее с отвращением,
нежели с гордостью, взирал на собственный стол, ломившийся от множества яств.
– Мы
живем в роскоши, – сказал он, – потому что так принято, но в скромном
доме моего отца я привык к простой пище и был бы очень рад, если бы моя жена и
дети позволили мне вернуться к старой доброй овсянке и бараньему боку.
Лорд-хранитель
перешел меру, и Рэвенсвуд почувствовал это.
– Различие
в звании, – сухо заметил он, – или, лучше сказать, в средствах,
определяет, как нам вести дом.
Этих
слов было достаточно, чтобы лорд-хранитель тотчас заговорил о других предметах,
которые, по нашему мнению, не стоят внимания читателя.
Вечер
прошел в непринужденной, почти дружеской беседе, и Генри совершенно забыл
прежние свои страхи. Он даже предложил потомку и двойнику страшного сэра Мэлиза
Рэвенсвуда, прозванного Мстителем, отправиться вместе травить оленя. Условились
на следующее утро. Ретивые охотники спозаранку выехали в отъезжее поле и вернулись
нагруженные добычей. Затем сели обедать, и хозяева принялись уговаривать
Рэвенсвуда остаться еще на день. Молодой человек согласился, но дал себе слово
не задерживаться долее. К тому же он вспомнил, что еще не видал доброй Элис,
старой преданной служанки дома Рэвенсвудов, и ему захотелось обрадовать верную
старушку, навестив ее бедное жилище. Он решил посвятить Элис следующее утро, а
Люси вызвалась проводить его к ней. И хотя за ними увязался Генри, отчего
прогулка утратила характер tete-a-tete,[31]
в сущности они почти все время оставались наедине: занятый своими весьма
важными делами, мальчик совершенно не интересовался сестрой и ее спутником. То
его внимание привлекал грач, опустившийся невдалеке на ветку, то заяц перебегал
им дорогу, и Генри вместе с гончей бросался вслед за ним, то он отставал, чтобы
поговорить с лесником, то забегал вперед, чтобы посмотреть на барсучью нору.
Тем
временем разговор между Эдгаром и Люси становился все оживленнее и нежнее. Люси
невольно призналась, что понимает, как тяжело ему, должно быть, видеть родные
места столь изменившимися в руках нового владельца. В ее словах звучало
искреннее сочувствие, и на мгновение Рэвенсвуд счел себя вознагражденным за все
несчастья, ниспосланные ему судьбой. Он отвечал Люси пылкой благодарностью, не
тая своих чувств, и она выслушала его, если не без смущения, то, во всяком
случае, без неудовольствия. Быть может, она поступила неосторожно, внимая
нежным речам, но было бы несправедливо осуждать ее слитом строго, ведь отец,
казалось, поощрял Рэвенсвуда и тем самым давал ему право говорить с ней
подобным образом. Тем не менее Люси поспешила переменить разговор, что ей без
труда удалось: Рэвенсвуд и так сказал уже больше, нежели ему хотелось, и,
спохватившись, что чуть было не признался в любви дочери сэра Уильяма Эштона,
почувствовал укоры совести.
Вскоре
они подошли к домику старой Элис; дом недавно перестроили, и теперь он выглядел
менее живописно, но был не в пример удобнее. Слепая, по обыкновению, сидела под
плакучей ивой и с тихой радостью, свойственной больным и старым людям, грелась
под лучами осеннего солнца. Услыхав шаги, она повернула голову. – Я узнаю
вашу поступь, мисс Эштон, – сказала она. – Но кто это с вами? Это не
милорд, ваш отец.
– Как
вы догадались, Элис? – удивилась Люси. – Как вам удается так точно
узнавать людей по шагам? Ведь здесь такая почва, что шагов почти не слышно.
– Слепота,
дитя мое, обострила мой слух, и я сужу обо всем по едва слышным звукам, которых
прежде, так же как вы теперь, я даже не различала.
Нужда –
суровый, но хороший учитель, а когда человек теряет зрение, ему приходится узнавать
о мире другим путем.
– Вы
услышали шаги мужчины – это я понимаю, но откуда вы знаете, что это не отец?
– Старики,
дорогая мисс Эштон, ступают боязливо, осторожно: нога медленно отделяется от
земли и опускается не сразу; а сейчас я слышу быструю поступь юноши. Если бы
можно было допустить такую странную мысль, я сказала бы, что это шага
Рэвенсвуда.
– Какой
тонкий слух! – воскликнул Рэвенсвуд. – Просто невероятно. Не будь я
сам тому свидетелем, ни за что бы не поверил. Вы не ошиблись, Элис: я
действительно, Рэвенсвуд, сын вашего покойного хозяина.
– Вы?! –
в изумлении вскричала старуха. – Вы Рэвенсвуд! Здесь! Вместе с Люси Эштон,
дочерью вашего врага!.. Не верю. Позвольте мне коснуться вашего лица, чтобы
пальцы мои подтвердили то, что воспринимает мой слух.
Рэвенсвуд,
опустился на дерновую скамью подле старой служанки, и она дрожащей рукой
ощупала его лицо.
– Да,
это правда! – сказала она. – Это лицо и голос Рэвенсвуда: резкие,
гордые черты, смелый, повелительный голос. Что вы здесь делаете, мастер
Рэвенсвуд? Каким образом вы оказались во владениях сэра Эштона, да еще в
обществе его дочери?
При этих
словах лицо старой служанки вспыхнуло от негодования. Так, вероятно, в старину
краснел от стыда верный вассал при виде того, как его юный сюзерен готов
поступиться рыцарской честью доблестных предков.
– Мастер
Рэвенсвуд гостит у моего отца, – вмешалась Люси, желая прекратить эту
сцену: наставительный тон Элис пришелся ей не по душе.
– Вот
как! – произнесла слепая, и голос ее выразил крайнее удивление.
– Я
хотела доставить удовольствие нашему гостю, приведя его к вам.
– И,
по правде сказать, Элис, – прибавил Рэвенсвуд, – я ожидал лучшего
приема.
– Как
странно! – пробормотала старуха, не слушая объяснений. – Небо творит
свой праведный суд, а пути господни неисповедимы! Выслушайте меня, сэр: ваши
предки были беспощадны к своим врагам, но они вели честную борьбу; они никогда
не пользовались гостеприимством противника, чтобы тем вернее погубить его. Что
у вас общего с Люси Эштон?
Зачем
шаги ваши направлены по одной стезе? Зачем звуки вашего голоса сливаются с
речью дочери сэра Уильяма? Молодой человек, тот, кто собирается мстить врагу
такими бесчестными средствами.
– Молчите! –
гневно прервал ее Рэвенсвуд. – Молчите! Видно, сам дьявол подсказал вам
эти слова!
Знайте
же, что у мисс Энной нет на свете более преданного друга, чем Эдгар Рэвенсвуд,
и нет того, чего. бы я не сделал, чтобы уберечь ее от опасности и обид.
– Вот
оно что! – произнесла старуха изменившимся голосом, исполненным глубокой
грусти. – Да сохранит господь вас обоих!
– Аминь! –
сказала Люси, не улавливая намека, скрытого в словах слепой. – И да
возвратит он вам ваш разум, Элис, и ваш добрый нрав. Если вместо. того, чтобы
радоваться, когда вас навещают друзья, вы станете разговаривать с ними так
странно и таинственно, то и они поверят разным слухам, которые о вас ходят.
– Какие
слухи? – спросил Рэвенсвуд; теперь и ему стало казаться, что старуха
говорит как-то бессвязно.
– А
такие… – прошептал ему на ухо Генри Эштон, только что подошедший к
собеседникам. – Говорят, она колдунья, которую нужно было сжечь вместе с
другими старыми ведьмами в Хэддингтоне.
– Что
ты там шепчешь? – крикнула Элис и, вся вспыхнув от гнева, уставила на
мальчика невидящие глаза. – Я колдунья? Меня надо было сжечь вместе с теми
несчастными, обездоленными женщинами, которых замучили в Хэддингтоне?
– Какова! –
подмигнул Генри. – Я говорю тише, чем чирикает королек, а она все слышит!
– Если
бы на этот костер возвели вместе со мной того, кто занимается ростовщичеством,
кто притесняет и угнетает бедных, кто уничтожает вековые межи и отнимает наши
наделы, кто разоряет древние шотландские роды, тогда я сказала бы: раздуйте
пламя, и да поможет вам бог!
– Это
ужасно, – вздохнула Люси. – Я никогда не видала бедняжку в таком
неистовстве; но избави меня бог упрекать убогую одинокую старуху. Пойдем,
Генри! Нам лучше уйти. Мне кажется, она хочет остаться наедине с мастером
Рэвенсвудом. Мы подождем вас у источника Сирены, – прибавила она, взглянув
на Рэвенсвуда.
– Эй,
Элис, – крикнул Генри, уходя вслед за сестрой, – если ты водишь
знакомство с той проклятой ведьмой, что портит нам оленей, так передай ей: коли
у Нормана не найдется на нее серебряной пули, я сам не пожалею серебряных
пуговиц с моей куртки.
Элис
молчала и, только убедившись, что брат с сестрой отошли уже на достаточное
расстояние и не могли ее слышать, сказала, обращаясь к Рэвенсвуду:
– Вы…
вы тоже сердитесь на меня за мою любовь к вам. Пусть бы чужие люди гневались на
моя слова, но вы…
– Я
не сержусь на вас, Элис… Я только удивляюсь, что вы, чей светлый ум так часто
превозносили, находитесь во власти столь обидных да к тому же и необоснованных
подозрений.
– Обидных
– возможно: правда часто бывает обидной, но мои подозрения обоснованы.
– А
я повторяю вам: ваши подозрения совершенно неосновательны.
– В
таком случае, мир сильно изменился: Рэвенсвуды утратили свой гордый нрав, а
старая Элис не только ослепла, но и поглупела. Разве случалось, чтобы
кто-нибудь из Рэвенсвудов входил в дом врага без тайного умысла отомстить ему?
Эдгар Рэвенсвуд, вас привела сюда либо роковая ненависть, либо роковая любовь.
– Ни
то, ни другое, Элис, даю вам слово… то есть, уверяю вас.
Элис не
могла видеть, как вспыхнули щеки Рэвенсвуда, но, слух ее уловил, что голос его
дрогнул и что он не договорил клятвы, которой, по-видимому, вначале намеревался
подкрепить свои слова.
– Значит,
это правда! – вздохнула слепая. – Вот зачем она ждет вас у источника
Сирены! Это место часто называли роковым для рода Рэвенсвудов, и оно
действительно не раз оказывалось для них гибельным, но никогда еще оно не
грозило такими несчастьями, как нынче.
– От
ваших слов, Элис, с ума сойти можно! Вы еще безрассуднее и суевернее, чем
старый Болдерстон. Вы, вероятно, очень плохая христианка, если можете
предположить, что в наше просвещенное время я буду вести кровавую войну против
Эштонов, как это делалось в старину! Или, быть может, вы думаете, что я глупый
мальчишка, которому достаточно пройтись рядом с молодой девушкой, чтобы
влюбиться в нее по уши? – То, что я думаю, ведомо лишь мне одной, –
сказала Элис. – Глаза мои не различают окружающих предметов, но зато,
может быть, внутреннему моему взору открыто грядущее. Неужели вы хотите
занимать последнее место за столом, некогда принадлежавшим вашему отцу? Неужели
вы хотите стать свойственником и приверженцем его удачливого соперника? Неужели
вы согласитесь жить милостями сэра Эштона, участвовать в его темных интригах,
помогать в его низких происках, – кому, как не вам, знать его
повадки, – чтобы затем довольствоваться обглоданной костью, брошенной вам
из остатков его богатой добычи? Неужели вы способны говорить его словами,
мыслить его мыслями, отдавать свой голос за угодного ему кандидата и называть
дорогим тестем и высокочтимым покровителем убийцу своего отца? Мастер
Рэвенсвуд, я самая старая из слуг вашего дома, и, клянусь вам, мне легче было
бы увидеть вас в гробу!
Страшная
буря поднялась в сердце Рэвенсвуд а:
Элис
задела струну, которую в последнее время ему удалось заглушить. Он принялся
быстро шагать взад и вперед по садику, но наконец, овладев собой, остановился
прямо перед старухой.
– Женщина! –
воскликнул он. – Подумай, что ты говоришь! На краю могилы ты дерзаешь
подстрекать меня на кровавое дело мести!
– Сохрани
бог! – торжественно сказала Элис. – Напротив, сэр. Я прошу вас
покинуть родные пределы, где ваша любовь и ваша ненависть принесут только
несчастья или позор равно как вам, так и другим людям. О, если б эта слабая
длань могла защитить вас от Эштонов, а их – от вас и уберечь вас всех от
роковых страстей ваших! Вы не можете, вы не должны иметь ничего общего с этим
семейством.
Бегите
отсюда! И если небесная кара должна обрушиться на дом злодея, то пусть не вашею
рукою свершится божий суд.
– Я
подумаю над вашими словами, Элис, – ответил Рэвенсвуд несколько более
спокойным голосом. – Верю, что вы искренне желаете мне добра; тем не менее
вы злоупотребляете вашими правами старейшей служанки нашего дома. Прощайте!
Если когда-нибудь судьба улыбнется мне, я не забуду вас.
С этими
словами Эдгар вынул золотой, намереваясь дать его Элис, но она не пожелала принять
его дар, и монета упала на землю.
– Не
подымайте! Погодите! – воскликнула Элис, услышав, что Рэвенсвуд
наклоняется за монетой. – Вот символ вашей любви. Я охотно признаю, что
Люси – сокровище; но, чтобы назвать ее своей, вам придется униженно согнуться в
три погибели. А мне… мне не нужно денег; сребролюбие так же чуждо мне, как и
прочие мирские страсти. Для меня на этом свете может быть только одна радость –
известие о том, что Эдгар Рэвенсвуд находится за сотни миль от замка своих предков
и никогда не вернется сюда вновь.
– Элис, –
сказал Рэвенсвуд, начинавший подозревать, что у слепой имеются более глубокие
причины столь горячо настаивать на его отъезде, чем те немногие наблюдения, которые
она успела сделать за время его случайного визита, – Элис, моя мать не раз
превозносила ваше благоразумие, проницательность и преданность; вы не так
глупы, чтобы бояться пустых призраков и суеверных побасенок, как старый
Болдерстон. Если вам известно, что мне грозит опасность, скажите об этом прямо.
Уверяю вас, я не имею на мисс Эштон тех видов, какие вы сейчас мне приписываете.
У меня есть дела с сэром Эштоном, и, покончив с ними, я немедленно уеду из
Шотландии.
Поверьте,
у меня нет ни малейшей охоты возвращаться в места, где все возбуждает во мне
печальные воспоминания.
Элис
опустила голову и погрузилась в глубокое раздумье.
– Я
скажу вам всю правду, – наконец промолвила она, подымая на него незрячие
глаза. – Я назову вам причину моих опасений, хотя не знаю, хорошо ли я
делаю, доверяя вам чужую тайну. Люси Эштон любит вас, лорд Рэвенсвуд.
– Не
может быть! – воскликнул Эдгар, – Тысяча обстоятельств убедили меня в
этом, – продолжала слепая. – С тех пор, как вы спасли ей жизнь, она
только о вас и думает. При моем жизненном опыте мне не трудно было догадаться о
ее любви к вам. Теперь вы знаете… Если вы честный человек и достойный сын
вашего отца, вы не станете дольше встречаться с ней. Мало-помалу любовь ее
угаснет, как гаснет светильник, когда нечем питать его пламя.
Но если
вы останетесь здесь, ее гибель или ваша, а может быть, даже гибель вас обоих,
неминуема. Я не хотела открывать вам эту тайну, но все равно, рано или поздно…
ее чувства не укрылись бы от вас. Так лучше вам узнать об этом от меня. Уезжайте,
мастер Рэвенсвуд! Я все сказала. Если вы останетесь под кровлей сэра Уильяма
Эштона, не имея твердого намерения жениться на его дочери, вы бесчестный
человек; если же вы намереваетесь породниться с ним, вы глупец, ослепленный
страстью, глупец, который сам спешит навстречу собственной гибели.
При этих
словах слепая встала, взяла костыль, добралась до хижины и, войдя в нее,
закрыла за собой дверь. Рэвенсвуд остался наедине с собой.
|
