 Увеличить |
Пределы применения
теории естественного отбора.
Могут
спросить, до каких пределов я распространяю доктрину о модификации видов.
Ответить на это нелегко, потому что, по мере того как разрастается степень
различия между рассматриваемыми формами, уменьшаются в числе и в степени своей
убедительности доводы, говорящие в пользу общности происхождения. Но при помощи
некоторых весьма сильных аргументов можно пойти очень далеко. Все формы целых
классов связаны между собой цепью родства и все могут быть классифицированы на
основании одного и того же принципа в субординированные группы. Ископаемые
остатки иногда заполняют очень большие промежутки между существующими отрядами.
Органы в
рудиментарном состоянии ясно указывают, что у отдаленного предка они были
вполне развиты; а это во многих случаях вынуждает принять огромную степень
модификаций в потомстве. В пределах целых классов различные органы построены по
одному образцу и в очень раннем возрасте зародыши близко между собой сходны. На
этом основании я не сомневаюсь, что теория единства происхождения,
сопровождаемого модификацией, охватывает все формы каждого обширного класса или
царства. Я полагаю, что животные происходят самое большее от четырех или пяти
родоначальных форм, а растения – от такого же или еще меньшего числа.
Аналогия
заставила бы меня сделать еще один шаг – допустить, что все животные и растения
происходят от одного общего прототипа. Но аналогия может иногда быть неверным
путеводителем. Тем не менее все живые существа имеют много общего в их
химическом составе, в их клеточном строении, в законах их роста и в их чувствительности
по отношению к вредным влияниям. Мы видим это даже в таком, казалось бы,
незначительном факте, каково, например, одинаковое действие одного и того же
яда на растения и на животных или например действие яда насекомого, вызывающее
уродливое образование галлов на шиповнике и на дубе. У всех органических
существ, за исключением, быть может, самых низших, половой процесс существенно
сходен. У всех организмов, насколько в настоящее время известно, одинаков
зародышевый мешок, так что все они начинают свое развитие от одного общего
начала. Если мы даже остановимся только на двух главнейших подразделениях,
именно на животном и растительном царствах, то некоторые низшие формы
представляют в такой мере промежуточный характер, что натуралисты не раз спорили
о том, к которому из двух царств их должно отнести. Как замечает проф. Эйса
Грей, «споры и другие воспроизводительные тельца многих низших водорослей
сначала ведут типически животный, а позднее несомненно растительный образ
жизни». Поэтому на основании принципа естественного отбора, сопровождаемого
дивергенцией признаков, представляется вероятным, что от какой-нибудь подобной
низкоорганизованной и промежуточной формы могли развиться как животные, так и
растения; а если мы допустим это, мы должны допустить, что и все органические
существа, когда либо жившие на земле, могли произойти от одной первобытной
формы. Но этот вывод опирается главным образом на аналогию, и несущественно,
будет ли он принят или нет. Конечно, вполне возможно, как указывал м-р Дж. Г.
Луэс, что при первоначальном возникновении жизни появилось много различных
форм; но если это и было так, то мы можем заключить, что только немногие из них
оставили по себе модифицированных потомков. В самом деле, как я только что
заметил по отношению к членам каждого царства, каковы позвоночные, членистые и
т. д., мы имеем ясное доказательство, вытекающее из их эмбриональных,
гомологичных и рудиментарных структур, что в пределах данного царства все члены
происходят от единственного предка.
Ее влияние на изучение
естественной истории.
Когда
воззрения, развиваемые мною в этой книге и м-ром Уоллесом, или аналогичные
взгляды на происхождение видов сделаются общепринятыми, это будет
сопровождаться, как мы смутно предвидим, глубоким переворотом в области естественной
истории. Систематики по-прежнему будут заниматься своим делом, но они будут
избавлены от постоянного, как призрак, преследующего их сомнения: должны ли они
ту или иную форму признать за истинный вид. И это будет, говорю на основании
личного опыта, немалым облегчением. Бесконечные споры о том, следует ли
каких-то пятьдесят видов британских ежевик признать за хорошие виды, наконец,
прекратятся. Систематикам только придется решать вопрос (не скажу, чтобы он был
легок) – достаточно ли постоянна та или иная форма и достаточно ли она
отличается от других форм, чтобы поддаваться определению; а если это
определение возможно, то достаточно ли существенно различие, чтобы на основании
его стоило установить видовое название. Это последнее соображение окажется гораздо
более существенным, чем в настоящее время принято полагать, так как большинство
натуралистов признают, что как бы ничтожно ни было различие между двумя
формами, его достаточно, чтобы признать их видами, если только они не соединены
промежуточными градациями.
Мы
принуждены будем также признать, что единственное различие между видом и хорошо
выраженными разновидностями заключается лишь в том, что последние, как
достоверно известно или предполагается, связаны между собой в настоящее время
промежуточными градациями, между тем как виды были связаны таким же образом в
прежнее время. Отсюда, не отбрасывая того соображения, что в настоящее время
существуют промежуточные ступени между двумя любыми формами, мы будем вынуждены
взвешивать более тщательно и более ценить размеры действительного различия
между ними. Весьма возможно, что формы, теперь обыкновенно признаваемые за
разновидности, впоследствии будут признаны достойными особых видовых названий:
и в таком случае язык науки и обыкновенная речь достигнут большего согласия.
Словом, мы будем относиться к видам таким же образом, как относятся к родам те
натуралисты, которые допускают, что роды – только искусственные комбинации,
придуманные ради удобства. Многим такая перспектива, может быть, не улыбается,
но зато мы навсегда освободимся от тщетных поисков за неуловленной до сих пор и
неуловимой сущностью термина «вид».
Другие
общие отделы естественной истории приобретут громадный интерес. Употребляемые
натуралистами термины «родство, родственная связь, общность типа, отцовство,
морфология, адаптивные признаки, рудиментарные и абортивные органы» и т. д.
перестанут быть метафорами и получат ясный смысл. Когда мы перестанем смотреть
на органическое существо, как дикарь смотрит на корабль, т. е. как на нечто
превышающее его понимание; когда в каждом произведении природы мы будем видеть
нечто, имеющее длинную историю; когда в каждом сложном строении или инстинкте
мы будем видеть итог многочисленных приспособлений, каждое из которых полезно
их обладателю, подобно тому как всякое великое механическое изобретение есть
итог труда, опытности, разума и даже ошибок многочисленных тружеников; когда мы
выработаем такое воззрение на органические существа, как неизмеримо – говорю на
основании личного опыта – возрастает интерес, который представит нам изучение
естественной истории!
Откроется
громадное и почти непочатое поле для исследования причин и законов изменения,
корреляции, действия употребления и неупотребления, прямого действия внешних
условий и т. д. Возрастает в громадной степени значение изучения наших домашних
форм. Новая разновидность, выведенная человеком, представится более любопытным
и важным предметом изучения, чем добавление еще одного вида к бесконечному
числу уже занесенных в списки. Наши классификации превратятся, насколько это
возможно, в родословные, и тогда в действительности они представят нам то, что
по праву можно будет назвать планом творения. Правила классификации несомненно
упростятся, когда мы будем иметь в виду вполне определенную задачу. У нас не
сохранилось ни родословных, ни гербов, и мы должны раскрывать и прослеживать
многочисленные расходящиеся линии происхождения в наших естественных
генеалогиях по любым признакам, которые долго наследовались. Рудиментарные
органы будут безошибочно свидетельствовать о природе давно утраченных структур.
Виды и группы видов, которые мы считаем аберрантными и которые, пожалуй, можно
назвать живыми ископаемыми, помогут нам составить себе картину древних форм
жизни. Эмбриология раскроет нам нередко темное для нас строение прототипов
каждого большого класса.
Когда мы
получим уверенность в том, что все особи одного и того же вида и
близкородственные виды большинства родов произошли на протяжении не очень
отдаленного периода от одного предка и мигрировали из одного места их происхождения,
когда мы лучше ознакомимся с разнообразными способами миграции, тогда при
свете, который уже проливает и еще прольет геология на прошлые перемены в
климате и уровне суши, мы, конечно, будем в состоянии превосходно проследить и
прежние миграции обитателей всей земли.
Слава
геологии, этой благородной науки, несколько померкнет вследствие крайней
неполноты ее летописей. Земная кора с заключенными в ней остатками не может
быть рассматриваема как богатый музей, а скорее как бедная коллекция, собранная
наудачу и через долгие промежутки времени. Придется признать, что большие,
богатые ископаемыми формации были обязаны своим образованием необычайному
стечению благоприятных обстоятельств, а что пустые промежутки между
последовательными ярусами соответствуют периодам громадной продолжительности.
Но мы будем в состоянии оценивать продолжительность этих промежутков путем
сравнения предшествующих и последующих органических форм. Мы должны соблюдать
осторожность, признавая строгую одновременность двух формаций, не заключающих
многочисленных идентичных видов, в силу общей преемственности форм жизни. Виды
образуются и истребляются благодаря медленному действию и теперь еще
существующих причин, а не в силу чудесных актов творения; к тому же наиболее
существенными из всех причин, вызывающих органические изменения, являются те,
которые почти не зависят от меняющихся и, быть может, внезапно меняющихся
физических условий, именно взаимные отношения между организмами, и поэтому
улучшение одного организма влечет за собой улучшение или истребление других;
отсюда следует, что размеры изменения организмов, представляемые ископаемыми
последовательных формаций, служат, по-видимому, хорошим мерилом относительного,
если не абсолютного промежутка времени. Впрочем, некоторое число видов при
совместном существовании может долгое время оставаться неизменным, между тем
как за этот же период времени некоторые из этих видов могут стать
модифицированными посредством миграции в новые страны и конкуренции с чуждыми
организмами; поэтому мы не должны придавать слишком большого значения изменению
организмов как мерилу времени.
В
будущем, я предвижу, откроется еще новое важное поле исследования. Психология
будет прочно основана на фундаменте, уже прекрасно заложенном м-ром Хербертом
Спенсером, а именно на необходимости приобретения каждого умственного качества
и способности постепенным путем. Много света будет пролито на происхождение
человека и на его историю.
|
