 Увеличить |
Глава 30 Прощай,
Солнечный Ручей!
Уилл Мелвилл подъехал к окну и, бросив письмо на колени
Ребекке, пошел в амбар по какому-то делу.
- Ну хорошо! Значит, сестре не стало хуже, - с
облегчением вздохнула Орилия, - иначе Джейн послала бы телеграмму.
Посмотри, что она пишет.
Ребекка открыла конверт и в один миг прочитала всю короткую
записку:
Твоя тетя Миранда скончалась час
назад. Приезжай немедленно, если только твоя мать вне
опасности. Я не начну приготовлений к похоронам, пока ты не
будешь здесь. Она умерла очень неожиданно и без всяких
мучений. О, Ребекка, я так хочу тебя видеть!
Тетя Джейн.
Сила привычки была слишком велика, и даже в час
смерти сестры Джейн помнила, что телеграмма стоит двадцать
пять центов и что Орилии придется платить
полдоллара за доставку.
Ребекка разразилась слезами, восклицая:
- Бедная, бедная тетя Миранда! Она умерла,
не найдя успокоения и утешения в жизни, и я не смогла
сказать ей последнее прости! Бедная тетя Джейн!
Как ей одиноко! Что мне делать, мама? Я чувствую,
что разрываюсь между тобой и кирпичным домом.
- Ты должна поехать немедленно, - сказала
Орилия, приподнимаясь на подушках. - Даже если бы мне грозило
умереть, пока тебя не будет здесь, я все равно сказала
бы то же самое. Твои тетки сделали для тебя все - больше, чем я смогла
бы сделать для тебя, - и теперь твоя очередь проявить любовь и
выказать благодарность. Доктор говорит, что мое положение неопасно, и я
сама чувствую, что это так. Дженни справится как-нибудь одна,
если Ханна будет заходить к нам раз в день.
- Но, мама, я не могу
поехать! Кто будет поворачивать тебя в
постели? - воскликнула Ребекка. Она ходила взад и
вперед по комнате, в смятении ломая руки.
- Не имеет значения, перевернут ли меня, - заявила Орилия
стоически. - Если у женщины в моем возрасте и к тому же матери семейства
не хватает ума, чтобы не свалиться со стога, она должна страдать.
Иди, надень черное платье и собери саквояж. Я многое дала бы,
чтобы самой отправиться на похороны сестры и
доказать, что я забыла и простила ей все те жестокие слова, которые она
говорила мне, пока я была замужем. Ее поступки были лучше ее слов, и она
возместила тебе все то, в чем когда-либо согрешила против меня
или твоего отца. Ах, Ребекка, - продолжила она дрожащим голосом, -
я так хорошо помню то время, когда мы с ней обе были
девочками и она гордилась тем, что у меня вьются волосы. А однажды,
когда мы были уже девушками, она дала мне надеть свое лучшее
голубое муслиновое платье. Это было в тот раз, когда твой
отец пригласил меня в первую пару большого марша на
рождественских танцах. А потом я узнала, что она думала,
будто он собирается пригласить ее.
И Орилия, не выдержав, горько
заплакала. Воспоминания смягчили ее сердце и принесли с
собой слезы, которых не вызвало само известие о смерти
сестры.
На сборы оставался только час. Уилл Мелвилл должен был
отвезти Ребекку на поезд в Темперанс и привезти домой из
школы Дженни. Он вызвался также нанять
какую-нибудь женщину, которая могла бы ночевать на
ферме на тот случай, если миссис Рэндл ночью почувствует себя
хуже.
Ребекка бегом спустилась вниз с холма, чтобы принести
последнее ведро воды из источника. Поднимая ведро из
хрустальных глубин и вглядываясь в пламенеющую
красоту осеннего пейзажа, она заметила группу
землемеров с инструментами. Они делали
замеры и прокладывали свои линии,
которые пересекали Солнечный Ручей в ее любимом месте, где лежала
Зеркальная Заводь, ясная и безмятежная, с желтыми листьями
на поверхности воды, такими же яркими, как и
искрящийся песок на дне.
Ребекка затаила дыхание. "Время пришло, - подумала она.
- Я прощаюсь с Солнечным Ручьем, и золотые ворота, которые почти
сомкнулись в тот последний день в Уэйрхеме, теперь закроются навсегда.
Прощайте, дорогой ручей, холмы, луга! Вы тоже увидите настоящую
жизнь, поэтому будем надеяться и скажем друг другу на прощание:
Друг мой, надейся и жди,
Счастье твое впереди.
Уилл Мелвилл тоже видел землемеров и слышал утром на почте в
Темперансе о сумме, которую миссис Рэндл предположительно
получит от железнодорожной компании. Он был в отличном
настроении по случаю собственных значительно
улучшившихся перспектив, так как его ферма была расположена таким
образом, что ее стоимость благодаря новой железной дороге
возрастала. У него также было легче на душе оттого, что
семья его жены не будет больше пребывать в страшной нищете
у самого его, так сказать, порога. Да и Джона можно
было теперь поторопить и поставить во главе семьи на несколько
лет раньше, чем ожидалось, так что мужу Ханны приходилось
прилагать немалые усилия, чтобы не засвистеть от радости, пока он вез
Ребекку на станцию в Темперанс. Он не мог понять печали на ее лице,
молчания и слез, время от времени катившихся по щекам.
Ханна всегда отзывалась о своей тете Миранде как о сварливой
скупой старухе, которая не станет потерей для
мира, когда бы ни решила его покинуть.
- Не унывай, Бекки! - сказал он, когда оставлял ее на
станции. - Когда вернешься, твоя мать уже будет сидеть. А
потом всей семьей переедете в какой-нибудь
хорошенький домик, туда, где ты найдешь работу. Дела больше не
будут так плохи, как в прошедшем году. Мы с Ханной так думаем. - И он
уехал, чтобы сообщить новости жене.
Адам Ладд находился в здании станции и сразу же подошел к
Ребекке, как только она появилась в дверях, совсем не похожая на
обычно живую и полную бодрости Ребекку.
- Принцесса печальна в это утро, - сказал он,
взяв ее за руку. - Аладдин должен потереть свою
волшебную лампу, тогда появится джинн и вмиг осушит эти
слезы.
Он говорил весело, думая, что ее огорчения связаны с
тем, как обстоят дела на Солнечном Ручье, и был уверен, что
может быстро вернуть на ее лицо улыбку, сообщив о продаже
фермы и о той значительной сумме, которую получит ее мать. Он
собирался также сказать, что, хотя ей придется
покинуть дом детства, не стоит грустить, так как это слишком глухое
и уединенное место, совсем не подходящее для нее или ее
одинокой матери с тремя младшими детьми. Ему казалось, он
слышит ее слова так же отчетливо, как
если бы они прозвучали вчера: "Ничто не заменит человеку
фермы, где он жил в детстве". Ему казалось, он видит
забавную маленькую фигурку, сидящую на крыльце
в Северном Риверборо, а затем исчезающую в
кусте сирени после получения памятного заказа на триста
кусков "Пунцового" и "Белоснежного".
Но из нескольких слов он быстро понял, что горе ее иного
рода. К глазам ее все время подступали слезы, она была такой
рассеянной, такой печальной, что он мог только
выразить ей свое сочувствие и попросить
позволения посетить в ближайшее время кирпичный дом, чтобы
самому увидеть, как идут дела.
Посадив девушку в поезд и
попрощавшись, мистер Ладд подумал, что Ребекка,
печальная и серьезная в своем горе, была красивее, чем
когда-либо прежде, - в высшей степени прекрасной и
женственной. Но во время этого недолгого разговора
ее глаза оставались все теми же глазами ребенка, в их
сияющих глубинах не было знания мира и людей, никаких страстей. Адам
свернул от маленькой сельской станции к ближайшему лесу -
прогуляться в ожидании своего поезда. Время от времени он
присаживался под каким-нибудь деревом - подумать, помечтать,
взглянуть вверх на великолепие листвы. У него было с
собой купленное для Ребекки новое издание сказок "Тысяча и одна
ночь", эта новая книжка должна была заменить потрепанную
старую - источник стольких радостей в дни ее детства,
но, встретив Ребекку в такой неудачный момент, он по
рассеянности унес книгу с собой. Сидя
под деревом, Адам лениво переворачивал страницы,
пока не дошел до истории о волшебной лампе Аладдина, и неожиданно,
несмотря на то что ему было уже тридцать четыре года, старая
сказка очаровала его так же, как в те дни детства,
когда была прочитана впервые. Были там
некоторые абзацы, что особенно привлекли
взгляд и приковали внимание, - абзацы эти хотелось
читать и перечитывать, в них открылись новые,
неизвестные прежде прелесть и значение. Это были
странно звучавшие теперь отрывки, рассказывавшие о том, как изменилась
жизнь некогда бедного Аладдина, ставшего обладателем чудесных
сокровищ, и другие, где описывались красота и обаяние
дочери султана, принцессы Бадр-аль-Будур.
Не только те, кто знал Аладдина, когда он в лохмотьях играл
на улицах с мальчишками, не узнавали его теперь; даже те, кто видел его
совсем недавно, едва узнавали, так сильно изменились его черты.
Таково было действие лампы, которая постепенно
изменяла того, кто обладал ею, и
придавала ему совершенства, соответствующие
высокому положению, достигнутому им с ее
помощью...
Принцесса была прекраснейшей
брюнеткой на свете. Глаза ее были
большими, живыми, сверкающими, ее внешность - приятной и
скромной, нос - правильной формы, рот маленький,
губы пунцово-красные и чарующие своей
симметрией - словом, все черты ее лица
были совершенно безупречны. Неудивительно поэтому, что
Аладдин, никогда не видевший подобных прелестей и чуждый им, был
ослеплен. Вдобавок ко всем этим
совершенствам Принцесса обладала такой стройной фигурой, держалась
так величественно, что одного ее вида было достаточно, чтобы
внушить уважение.
- Обожаемая Принцесса. - сказал Аладдин, приблизившись
и с почтением приветствуя ее, - если я имел несчастье
вызвать ваше неудовольствие моим дерзким желанием
завладеть таким прелестным существом, то я должен сказать, что вам
следует винить в этом ваши яркие глаза и чарующие прелести,
а не меня.
- Принц, - ответила Принцесса, - мне
достаточно взглянуть на вас, чтобы сказать, что я
повинуюсь без неохоты.
|
