 Увеличить |
V
Итак, я
остался один.
Было от
чего сесть. Я сел на мягкий, предупредительно пружинистый стул; перевел дыхание.
Потикиванье часов вело многозначительный разговор с тишиной.
Я
сказал: «Так, здорово. Это называется влипнуть. Интересная история». Обдумать
что-нибудь стройно у меня не было сил. Едва появилась связная мысль, как ее
честью просила выйти другая мысль. Все вместе напоминало кручение пальцами
шерстяной нитки. Черт побери! – сказал я наконец, стараясь во что бы то ни
стало овладеть собой, и встал, жаждя вызвать в душе солидную твердость.
Получилась смятость и рыхлость. Я обошел комнату, механически отмечая: –
Кресло, диван, стол, шкап, ковер, картина, шкап, зеркало, – Я заглянул в
зеркало. Там металось подобие франтоватого красного мака с
блаженно-перекошенными чертами лица. Они достаточно точно отражали мое
состояние. Я обошел все помещение, снова заглянул в спальню, несколько раз
подходил к двери и прислушивался, не идет ли кто-нибудь, с новым смятением моей
душе. Но было тихо. Я еще не переживал такой тишины – отстоявшейся, равнодушной
и утомительной. Чтобы как-нибудь перекинуть мост меж собой и новыми ощущениями,
я вынул свое богатство, сосчитал монеты, – тридцать пять золотых
монет, – но почувствовал себя уже совсем дико. Фантазия моя обострилась
так, что я отчетливо видел сцены самого противоположного значения. Одно время я
был потерянным наследником знатной фамилии, которому еще не находят почему-то
удобным сообщить о его величии. Контрастом сей блистательной гипотезе явилось
предположение некой мрачной затеи, и я не менее основательно убедил себя, что
стоит заснуть, как кровать нырнет в потайной трап, где при свете факелов люди в
масках приставят мне к горлу отравленные ножи. В то же время врожденная моя
предусмотрительность, держа в уме все слышанные и замеченные обстоятельства,
тянула к открытиям по пословице «куй железо, пока горячо», Я вдруг утратил весь
свой жизненный опыт, исполнившись новых чувств с крайне занимательными
тенденциями, но вызванными все же бессознательной необходимостью действия в
духе своего положения.
Слегка
помешавшись, я вышел в библиотеку, где никого не было, и обошел ряды стоящих
перпендикулярно к стенам шкапов. Время от времени я нажимал что-нибудь: дерево,
медный гвоздь, резьбу украшений, холодея от мысли, что потайной трап окажется
на том месте, где я стою. Вдруг я услышал шаги, голос женщины, сказавший:
«Никого нет», – и голос мужчины, подтвердивший это угрюмым мычанием. Я
испугался – метнулся, прижавшись к стене между двух шкапов, где еще не был
виден, но, если бы вошедшие сделали пять шагов в эту сторону, – новый
помощник библиотекаря, Санди Пруэль, явился бы их взору, как в засаде. Я готов
был скрыться в ореховую скорлупу, и мысль о шкапе, очень большом, с глухой
дверью без стекол была при таком положении совершенно разумной. Дверца шкапа не
была прикрыта совсем плотно, так что я оттащил ее ногтями, думая хотя стать за ее
прикрытием, если шкап окажется полон. Шкап должен был быть полон, – в этом
я давал себе судорожный отчет, и, однако, он оказался пуст, спасительно пуст.
Его глубина была достаточной, чтобы стать рядом троим. Ключи висели внутри. Не
касаясь их, чтобы не звякнуть, я притянул дверь за внутреннюю планку, отчего
шкап моментально осветился, как телефонная будка. Но здесь не было телефона, не
было ничего. Одна лакированная геометрическая пустота. Я не прикрыл двери
плотно, опять-таки опасаясь шума, и стал, весь дрожа, прислушиваться. Все это
произошло значительно быстрее, чем сказано, и, дико оглядываясь в своем
убежище, я услышал разговор вошедших людей.
Женщина
была Дигэ, – с другим голосом я никак не смешал бы ее замедленный голос особого
оттенка, который бесполезно передавать, по его лишь ей присущей хладнокровной
музыкальности. Кто мужчина – догадаться не составляло особого труда: мы не
забываем голоса, язвившего нас. Итак, вошли Галуэй и Дигэ.
– Я
хочу взять книгу, – сказала она подчеркнуто громко. Они переходили с места
на место.
– Но
здесь, действительно, нет никого, – проговорил Галуэй.
– Да.
Так вот, – она словно продолжала оборванный разговор, – это
непременно случится.
– Ого!
– Да.
В бледных тонах. В виде паутинных душевных прикосновений. Негреющее осеннее
солнце.
– Если
это не самомнение.
– Я
ошибаюсь?! Вспомни, мой милый, Ричарда Брюса. Это так естественно для него.
– Так.
Дальше! – сказал Галуэй. – А обещание?
– Конечно.
Я думаю, через нас. Но не говорите Томсону. – Она рассмеялась. Ее смех
чем-то оскорбил меня. – Его выгоднее для будущего держать на втором плане.
Мы выделим его при удобном случае. Наконец просто откажемся от него, так как
положение перешло к нам. Дай мне какую-нибудь книгу… на всякий случай…
Прелестное издание, – продолжала Дигэ тем же намеренно громким голосом,
но, расхвалив книгу, перешла опять в сдержанный тон: – Мне показалось, должно
быть. Ты уверен, что не подслушивают? Так вот, меня беспокоят… эти… эти.
– Кажется,
старые друзья; кто-то кому-то спас жизнь или в этом роде, – сказал
Галуэй. – Что могут они сделать, во всяком случае?!
– Ничего,
но это сбивает. Далее я не расслышал.
– Заметь.
Однако пойдем, потому что твоя новость требует размышления. Игра стоит свеч.
Тебе нравится Ганувер?
– Идиот!
– Я
задал неделовой вопрос, только и всего.
– Если
хочешь знать. Даже скажу больше, – не будь я так хорошо вышколена и
выветрена, в складках сердца где-нибудь мог бы завестись этот самый
микроб, – страстишка. Но бедняга слишком… последнее перевешивает.
Втюриться совершенно невыгодно.
– В
таком случае, – заметил Галуэй, – я спокоен за исход предприятия. Эти
оригинальные мысли придают твоему отношению необходимую убедительность,
совершенствуют ложь. Что же мы будем говорить Томсону?
– То
же, что и раньше. Вся надежда на тебя, дядюшка «Вас-ис-дас». Только он ничего
не сделает. Этот кинематографический дом выстроен так конспиративно, как не
снилось никаким Медичи.
– Он
влопается.
– Не
влопается. За это-то я ручаюсь. Его ум стоит моего, – по своей линии.
– Идем.
Что ты взяла?
– Я
поищу, нет ли… Замечательно овладеваешь собой, читая такие книги.
– Ангел
мой, сумасшедший Фридрих никогда не написал бы своих книг, если бы прочел
только тебя.
Дигэ
перешла часть пространства, направляясь в мою сторону. Ее быстрые шаги,
стихнув, вдруг зазвучали, как показалось мне, почти у самого шкапа. Каким ни
был я новичком в мире людей, подобных жителям этого дома, но тонкий мой слух,
обостренный волнениями этого дня, фотографически точно отметил сказанные слова
и вылущил из непонятного все подозрительные места. Легко представить, что могло
произойти в случае открытия меня здесь. Как мог осторожно и быстро, я совсем
прикрыл щели двери и прижался в угол. Но шаги остановились на другом месте. Не
желая испытать снова такой страх, я бросился шарить вокруг, ища выхода – куда! –
хотя бы в стену. И тут я заметил справа от себя, в той стороне, где находилась
стена, узкую металлическую защелку неизвестного назначения. Я нажал ее вниз,
вверх, вправо, в отчаянии, с смелой надеждой, что пространство
расширится, – безрезультатно. Наконец, я повернул ее влево. И
произошло, – ну, не прав ли я был в самых сумасбродных соображениях
своих? – произошло то, что должно было произойти здесь. Стена шкапа
бесшумно отступила назад, напугав меня меньше, однако, чем только что слышанный
разговор, и я скользнул на блеск узкого, длинного, как квартал, коридора,
озаренного электричеством, где было, по крайней мере, куда бежать. С неистовым
восторгом повел я обеими руками тяжелый вырез стены на прежнее место, но он пошел,
как на роликах, и так как он был размером точно в разрез коридора, то не
осталось никакой щели. Сознательно я прикрыл его так, чтобы не открыть даже мне
самому. Ход исчез. Меж мной и библиотекой стояла глухая стена.
|
