XIV
Это
помещение, не очень большое, было обставлено как гостиная, с глухим мягким
ковром на весь пол. В кресле, спиной к окну, скрестив ноги и облокотясь на
драгоценный столик, сидел, откинув голову, молодой человек, одетый как модная
картинка. Он смотрел перед собой большими голубыми глазами, с самодовольной
улыбкой на розовом лице, оттененном черными усиками. Короче говоря, это был
точь-в-точь манекен из витрины. Мы все стали против него. Галуэй сказал: –
Надеюсь, ваш Ксаверий не говорит, в противном случае, Ганувер, я обвиню вас в
колдовстве и создам сенсационный процесс.
– Вот
новости! – раздался резкий отчетливо выговаривающий слова голос, и я вздрогнул. –
Довольно, если вы обвините себя в неуместной шутке!
– Ах! –
сказала Дигэ и увела голову в плечи. Все были поражены. Что касается
Галуэя, – тот положительно струсил, я это видел по беспомощному лицу, с
которым он попятился назад. Даже Дюрок, нервно усмехнувшись, покачал головой.
– Уйдемте! –
вполголоса сказала Дигэ. – Дело страшное!
– Надеюсь,
Ксаверий нам не нанесет оскорблений? – шепнул Галуэй.
– Останьтесь,
я незлобив, – сказал манекен таким тоном, как говорят с глухими, и переложил
ногу на ногу.
– Ксаверий! –
произнес Ганувер. – Позволь рассказать твою историю!
– Мне
все равно, – ответила кукла. – Я – механизм.
Впечатление
было удручающее и сказочное. Ганувер заметно наслаждался сюрпризом. Выдержав
паузу, он сказал: – Два года назад умирал от голода некто Никлас Экус, и я
получил от него письмо с предложением купить автомат, над которым он работал
пятнадцать лет. Описание этой машины было сделано так подробно и интересно, что
с моим складом характера оставалось только посетить затейливого изобретателя.
Он жил одиноко. В лачуге, при дневном свете, равно озаряющем это чинное
восковое лицо и бледные черты неизлечимо больного Экуса, я заключил сделку. Я
заплатил триста тысяч и имел удовольствие выслушать ужасный диалог человека со
своим подобием. «Ты спас меня!» – сказал Экус, потрясая чеком перед автоматом,
и получил в ответ: «Я тебя у б и л». Действительно, Экус, организм которого был
разрушен длительными видениями тонкостей гениального механизма, скончался очень
скоро после того, как разбогател, и я, сказав о том автомату, услышал такое
замечание: «Он продал свою жизнь так же дешево, как стоит моя!»
– Ужасно! –
сказал Дюрок. – Ужасно! – повторил он в сильном возбуждении.
– Согласен. –
Ганувер посмотрел на куклу и спросил: – Ксаверий, чувствуешь ли ты что-нибудь?
Все
побледнели при этом вопросе, ожидая, может быть, потрясающего «да», после чего
могло наступить смятение. Автомат качнул головой и скоро проговорил: – Я –
Ксаверий, ничего не чувствую, потому что ты говоришь сам с собой.
– Вот
ответ, достойный живого человека! – заметил Галуэй. – Что, что в этом
болване? Как он устроен?
– Не
знаю, – сказал Ганувер, – мне объясняли, так как я купил и патент, но
я мало что понял. Принцип стенографии, радий, логическая система, разработанная
с помощью чувствительных цифр, – вот, кажется, все, что сохранилось в моем
уме. Чтобы вызвать слова, необходимо при обращении произносить «Ксаверий»,
иначе он молчит.
– Самолюбив, –
сказал Томсон.
– И
самодоволен, – прибавил Галуэй.
– И
самовлюблен, – определила Дигэ. – Скажите ему что-нибудь, Ганувер, я
боюсь!
– Хорошо
Ксаверий! Что ожидает нас сегодня и вообще?
– Вот
это называется спросить основательно! – расхохотался Галуэй. Автомат качнул
головой, открыл рот, захлопал губами, и я услышал резкий, как скрип ставни,
ответ: – Разве я прорицатель? Все вы умрете; а ты, спрашивающий меня, умрешь
первый.
При
таком ответе все бросились прочь, как облитые водой.
– Довольно,
довольно! – вскричала Дигэ. – Он неуч, этот Ксаверий, и я на вас
сердита, Ганувер! Это непростительное изобретение.
Я
выходил последним, унося на затылке ответ куклы: «Сердись на саму себя!»
– Правда, –
сказал Ганувер, пришедший в заметно нервное состояние, – иногда его речи
огорошивают, бывает также, что ответ невпопад, хотя редко. Так, однажды, я
произнес: «Сегодня теплый день», – и мне выскочили слова: «Давай выпьем!»
Все были
взволнованы.
– Ну
что, Санди? Ты удивлен? – спросил Поп. Я был удивлен меньше всех, так как
всегда ожидал самых невероятных явлений и теперь убедился, что мои взгляды на
жизнь подтвердились блестящим образом. Поэтому я сказал: – Это ли еще встретишь
в загадочных дворцах?! Все рассмеялись. Лишь одна Дигэ смотрела на меня,
сдвинув брови, и как бы спрашивала: «Почему ты здесь? Объясни?»
Но мной
не считали нужным или интересным заниматься так, как вчера, и я скромно стал
сзади. Возникли предположения идти осматривать оранжерею, где помещались редкие
тропические бабочки, осмотреть также вновь привезенные картины старых мастеров
и статую, раскопанную в Тибете, но после «Ксаверия» не было ни у кого настоящей
охоты ни к каким развлечениям. О нем начали говорить с таким увлечением, что
спорам и восклицаниям не предвиделось конца.
– У
вас много монстров? – сказала Гануверу Дигэ.
– Кое-что.
Я всегда любил игрушки, может быть, потому, что мало играл в детстве.
– Надо
вас взять в опеку и наложить секвестр на капитал до вашего
совершеннолетия, – объявил Томсон.
– В
самом деле, – продолжала Дигэ, – такая масса денег на… гм… прихоти. И
какие прихоти!
– Вы
правы, – очень серьезно ответил Ганувер. – В будущем возможно иное. Я
не знаю.
– Так
спросим Ксаверия! – вскричал Галуэй.
– Я
пошутила. Есть прелесть в безубыточных расточениях.
После
этого вознамерились все же отправиться смотреть тибетскую статую. От усталости
я впал в одурь, плохо соображая, что делается. Я почти спал, стоя с открытыми
глазами. Когда общество тронулось, я, в совершенном безразличии, пошел, было,
за ним, но, когда его скрыла следующая дверь, я, готовый упасть на пол и
заснуть, бросился к дивану, стоявшему у стены широкого прохода, и сел на него в
совершенном изнеможении. Я устал до отвращения ко всему. Аппарат моих
восприятии отказывался работать. Слишком много было всего! Я опустил голову на
руки, оцепенел, задремал и уснул. Как оказалось впоследствии, Поп возвратился,
обеспокоенный моим отсутствием, и пытался разбудить, но безуспешно. Тогда он
совершил настоящее предательство
– он
вернул всех смотреть, как спит Санди Пруэль, сраженный богатством, на диване
загадочного дворца. И, следовательно, я был некоторое время зрелищем, но,
разумеется, не знал этого.
– Пусть
спит, – сказал Ганувер, – это хорошо – спать. Я уважаю сон. Не будите
его.
|
