Увеличить |
XI
– В
самом деле, – сказал, помолчав, Дюрок, – это, пожалуй, лучше всего.
– Ах,
ах! – воскликнула Молли, смотря на меня со смехом и жалостью. – Как
же он теперь? Нельзя ли иначе? – Но полное одобрение слышалось в ее
голосе, несмотря на притворные колебания.
– Ну,
что же, Санди? – Дюрок положил мне на плечо руку. – Решай! Нет ничего
позорного в том, чтобы подчиниться обстоятельствам, – нашим
обстоятельствам. Теперь все зависит от тебя.
Я
воображал, что иду на смерть, пасть жертвой за Ганувера и Молли, но умереть в
юбке казалось мне ужасным концом. Хуже всего было то, что я не мог отказаться;
меня ждал, в случае отказа, моральный конец, горший смерти. Я подчинился с
мужеством растоптанного стыда и смирился перед лицом рока, смотревшего на меня
нежными черными глазами Молли. Тотчас произошло заклание. Худо понимая, что
делается кругом, я вошел в комнату рядом и, слыша, как стучит мое опозоренное
сердце, стал, подобно манекену, неподвижно и глупо. Руки отказывались бороться
с завязками и пуговицами. Чрезвычайная быстрота четырех женских рук усыпила и
ошеломила меня. Я чувствовал, что смешон и велик, что я – герой и избавитель,
кукла и жертва. Маленькие руки поднесли мне зеркало; на голове очутился платок,
и, так как я не знал, что с ним делать, Молли взяла мои руки и забрала их
вместе с платком под подбородком, тряся, чтобы я понял, как прикрывать лицо. Я
увидел в зеркале искаженное расстройством подобие себя и не признал его.
Наконец тихий голос сказал: «Спасибо тебе, душечка!» – и крепкий поцелуй в щеку
вместе с легким дыханием дал понять, что этим Молли вознаграждает Санди за отсутствие
у него усов.
После
того все пошло как по маслу, меня быстро вытолкнули к обществу мужчин, от которого
я временно отказался. Наступило глубокое, унизительное молчание. Я не смел
поднять глаз и направился к двери, слегка путаясь в юбке; я так и ушел бы, но
Эстамп окликнул меня: – Не торопись, я пойду с тобой. Нагнав меня у самого
выхода, он сказал: – Иди быстрым шагом по той тропинке, так скоро, как можешь,
будто торопишься изо всех сил, держи лицо прикрытым и не оглядывайся; выйдя на
дорогу, поверни вправо, к Сигнальному Пустырю. А я пойду сзади.
Надо
думать, что приманка была хороша, так как, едва прошел я две-три лужайки среди
светлого леса, невольно входя в роль и прижимая локти, как делают женщины,
когда спешат, как в стороне послышались торопливые голоса.
Шаги
Эстампа я слышал все время позади, близко от себя. Он сказал: «Ну, теперь беги,
беги во весь дух!» Я полетел вниз с холма, ничего не слыша, что сзади, но,
когда спустился к новому подъему, раздались крики: «Молли! Стой, или будет
худо!» – это кричал Варрен. Другой крик, Эстампа, тоже приказывал стоять, хотя
я и не был назван по имени. Решив, что дело сделано, я остановился, повернувшись
лицом к действию.
На
разном расстоянии друг от друга по дороге двигались три человека, –
ближайший ко мне был Эстамп, – он отступал в полуоборот к неприятелю. К
нему бежал Варрен, за Варреном, отстав от него, спешил Босс. «Стойте!» – сказал
Эстамп, целясь в последнего. Но Варрен продолжал двигаться, хотя и тише. Эстамп
дал выстрел. Варрен остановился, нагнулся и ухватился за ногу.
– Вот
как пошло дело! – сказал он, в замешательстве оглядываясь на подбегающего
Босса.
– Хватай
ее! – крикнул Босс. В тот же момент обе мои руки били крепко схвачены
сзади, выше локтя, и с силой отведены к спине, так что, рванувшись, я ничего не
выиграл, а только повернул лицо назад, взглянуть на вцепившегося в меня
Лемарена. Он обошел лесом и пересек путь. При этих движениях платок свалился с
меня. Лемарен уже сказал: – «Мо…», – но, увидев, кто я, был так поражен,
так взбешен, что, тотчас отпустив мои руки, замахнулся обоими кулаками.
– Молли,
да не та! – вскричал я злорадно, рухнув ниц и со всей силой ударив его
головой между ног, в самом низу – прием вдохновения. Он завопил и свалился
через меня. Я на бегу разорвал пояс юбки и выскочил из нее, потом, отбежав,
стал трясти ею, как трофеем.
– Оставь
мальчишку, – закричал Варрен, – а то она удерет! Я знаю теперь; она
побежала наверх, к матросам. Там что-нибудь подготовили. Брось все! Я ранен!
Лемарен
не был так глуп, чтобы лезть на человека с револьвером, хотя бы этот человек
держал в одной руке только что скинутую юбку: револьвер был у меня в другой
руке, и я собирался пустить его в дело, чтобы отразить нападение. Оно не
состоялось – вся троица понеслась обратно, грозя кулаками. Варрен хромал сзади.
Я еще не опомнился, но уже видел, что отделался дешево. Эстамп подошел ко мне с
бледным и серьезным лицом.
– Теперь
они постоят у воды, – сказал он, – и будут, так же, как нам, грозить
кулаками боту. По воде не пойдешь. Дюрок, конечно, успел сесть с девушкой.
Какая история! Ну, впишем еще страницу в твои подвиги и… свернем-ка на всякий
случай в лес!
Разгоряченный,
изрядно усталый, я свернул юбку и платок, намереваясь сунуть их где-нибудь в
куст, потому что, как ни блистательно я вел себя, они напоминали мне, что, условно,
не по-настоящему, на полчаса, – но я был все же женщиной. Мы стали
пересекать лес вправо, к морю, спотыкаясь среди камней, заросших папоротником.
Поотстав, я приметил два камня, сошедшихся вверху краями, и сунул меж них
ненатуральное одеяние, от чего пришел немедленно в наилучшее расположение духа.
На нашем
пути встретился озаренный пригорок. Тут Эстамп лег, вытянул ноги и облокотился,
положив на ладонь щеку.
– Садись, –
сказал он. – Надо передохнуть. Да, вот это дело!
– Что
же теперь будет? – осведомился я, садясь по-турецки и раскуривая с
Эстампом его папиросы. – Как бы не произошло нападение?!
– Какое
нападение?!
– Ну,
знаете… У них, должно быть, большая шайка. Если они захотят отбить Молли и соберут
человек сто…
– Для
этого нужны пушки, – сказал Эстамп, – и еще, пожалуй» бесплатные
места полицейским в качестве зрителей.
Естественно,
наши мысли вертелись вокруг горячих утренних происшествий, и мы перебрали все,
что было» со всеми подробностями, соображениями, догадками и (c)себе картинными
моментами. Наконец мы подошли к нашим впечатлениям от Молли; почему-то этот
разговор замялся, но мне все-таки хотелось знать больше, чем то, чему был я
свидетелем. Особенно меня волновала мысль о Дигэ. Эта таинственная женщина
непременно возникала в моем уме, как только я вспоминал Молли. Об этом я его и
спросил.
– Хм…
– сказал он. – Дигэ… О, это задача! – И он погрузился в молчание, из
которого я не мог извлечь его никаким покашливанием.
– Известно
ли тебе, – сказал он наконец, после того как я решил, что он совсем задремал, –
известно ли тебе, что эту траву едят собаки, когда заболеют бешенством?
Он
показал острый листок, но я был очень удивлен его глубокомысленным тоном и
ничего не сказал. Затем, в молчании, усталые от жары и друг от друга, мы
выбрались к морской полосе, пришли на пристань и наняли лодочника. Никто из
наших врагов не караулил нас здесь, поэтому мы благополучно переехали залив и
высадились в стороне от дома. Здесь был лес, а дальше шел огромный, отлично
расчищенный сад. Мы шли садом. Аллеи были пусты. Эстамп провел меня в дом через
одну из боковых арок, затем по чрезвычайно путаной, сурового вида лестнице, в
большую комнату с цветными стеклами. Он был заметно не в духе, и я понял
отчего, когда он сказал про себя: «Дьявольски хочу есть». Затем он позвонил,
приказал слуге, чтобы тот отвел меня к Попу, и, еле передвигая ноги, я
отправился через блестящие недра безлюдных стен в настоящее путешествие к
библиотеке. Здесь слуга бросил меня. Я постучал и увидел Попа, беседующего с Дюроком.
|