Увеличить |
ГЛАВА XXXIV
История квартеронки
Поздно
ночью Том, весь окровавленный, лежал один в чулане при хлопкоочистительной
мастерской, заваленном поломанными инструментами, отходами хлопка и прочим
мусором, скопившимся здесь за много лет.
Ночь
была сырая и душная; укусы комаров, тучами круживших в чулане, бередили его раны,
а жгучая жажда – самая страшная изо всех пыток – еще больше усиливала и без
того нестерпимую боль, не дававшую ему ни минуты покоя.
– Господи!
Обрати взор свой на меня! Дай мне сил одолеть это испытание, укрепи дух
мой! – молился несчастный Том.
В чулане
послышались чьи-то шаги, и свет фонаря ударил ему в глаза.
– Кто
это? Ради создателя… пить!
Касси –
это была она – поставила фонарь на пол, налила в кружку воды из принесенного с
собой кувшина и приподняла Тому голову. Он с лихорадочной жадностью делал
глоток за глотком.
– Пей,
пей, – говорила она. – Я знала, что тебе нужно. Мне не в первый раз
носить сюда воду по ночам.
– Благодарю
вас, миссис, – сказал Том, утолив наконец жажду.
– Не
зови меня так. Я несчастная рабыня, ничем не лучше тебя… может быть, даже
хуже, – с горечью проговорила Касси. – А теперь попробуй лечь вот
сюда. – Она вытащила из-за двери узкий матрац и накрыла его простыней,
смоченной в холодной воде.
Избитому
Тому стоило величайших трудов перебраться на матрац, но когда он все-таки
сделал это, ему сразу стало легче от прикосновения к телу прохладной простыни.
Касси,
давно привыкшая ухаживать за жертвами своего хозяина, приложила примочки к
ранам Тома, и страдания его немного утихли.
– Вот, –
сказала она, подсунув ему под голову хлопок вместо подушки, – это все, чем
я могу тебе помочь.
Том
снова поблагодарил ее, а она села рядом с ним на пол, обняла колени руками и
застыла так, сумрачно глядя прямо перед собой. Чепец у нее сбился на затылок,
длинные волнистые волосы рассыпались из-под него, обрамляя черной рамкой это
необычное трагическое лицо.
– Все
твои старания напрасны, – заговорила наконец Касси. – Ты ничего не
добьешься. У тебя есть мужество, и правда на твоей стороне, и все-таки бороться
ты не сможешь. Ты попал в лапы к дьяволу, он сильнее тебя. Покорись, ничего
другого не остается!
Покорись!
А разве в минуты слабости, изнемогая от мук, он не слышал голоса, шептавшего
ему то же самое? Тот вздрогнул, глядя на эту женщину с безумными глазами,
казавшуюся ему сейчас воплощением того соблазна, с которым он боролся всю ночь.
– Боже
мой! Боже! – простонал несчастный. – Как я могу покориться?
– Нечего
взывать к богу, он не услышит, – твердо сказала Касси. – Да его,
наверно, и нет, а если есть, он против нас. Все против нас – и земля и небо.
Нам уготована одна дорога – в ад. Стоит ли с нее сворачивать?
Том
вздрогнул и закрыл глаза – в такой ужас привели его эти слова.
– Ты
ведь здешней жизни еще не знаешь, – продолжала она. – А я знаю. Я
пять лет живу под пятой этого человека и ненавижу его лютой ненавистью. Ты
только подумай: наша плантация в глуши, кругом болота, до соседних поместий
миль десять, не меньше. И ни одного белого поблизости, который мог бы показать
под присягой, что тебя сожгли заживо, сварили в кипятке, запороли, изрезали на
куски, бросили на растерзание собакам или вздернули на сук. Здесь для нас нет
закона, ни божеского, ни человеческого, а хозяин наш… он на все способен, на
любую жестокость. Если рассказать, чего я здесь насмотрелась, у тебя волосы
станут дыбом от страха. Нет, борьба бесполезна. Я прожила у этого человека пять
лет, и за все эти пять лет не было такой минуты, когда бы я не проклинала свою
жизнь. А теперь он привез молоденькую, совсем девочку, ей всего пятнадцать
лет. – И Касси рассмеялась надрывным, горестным смехом, жутко прозвучавшим
в этом ветхом чулане.
Том
стиснул руки на груди. Как страшно, какой непроницаемый мрак окружает его!
А Касси
продолжала тем же суровым голосом:
– Разве
эти жалкие псы заслуживают, чтобы ты страдал из-за них? Да они предадут тебя
при первой же возможности. Что у них на уме? Одна подлость, одна жестокость. Ты
их оберегаешь, идешь из-за них на муки! Не стоят они того!
– Несчастные! –
сказал Том. – Что их так ожесточило? А если я сдамся, я тоже притерплюсь к
этой жизни и стану таким же, как они? Нет, нет, мисс Касси! Я потерял все –
жену, детей, родной дом, доброго хозяина… а ведь он дал бы мне вольную, если б
прожил хоть на неделю дольше! Я потерял все в этом мире, так неужели же мне еще
и озлобиться?
– А
что поделаешь? Завтра за тебя снова примутся. Я наперед все знаю. Страшно
подумать, что будет! Волей-неволей покоришься.
– Господи! –
воскликнул Том. – Укрепи душу мою, дай мне сил!
– Сколько
раз я слышала эти мольбы, и никому они не помогали, все сдавались. Вот и Эммелина
пытается бороться, и ты. А какой смысл в вашей борьбе? Все равно сдадитесь или
умрете медленной смертью.
– Ну
что ж, пусть лучше смерть! – сказал Том. – Как ни растягивай пытку,
смерть все равно придет. А тогда я уж буду не в их власти. Я спокоен, я знаю,
что господь поможет мне одолеть все муки!
Касси
ничего не ответила; она сидела, не поднимая глаз.
– Может
быть, так и надо, – прошептала она, словно размышляя вслух. – Ведь
тем, кто покорился, надеяться не на что. Мы погрязаем в мерзости и становимся
противны самим себе. Смерть кажется нам желанным гостем, а покончить с этой
жизнью у нас нет сил. Да, надежды нет, нет!.. А эта девочка… ведь я тогда была
в ее возрасте! Погляди на меня! – вдруг быстро затворила она, обращаясь к
Тому. – Вот какая я стала. А ведь меня растили в роскоши. Первое, что я
помню, – богатый дом, я бегаю, резвлюсь, нарядная, словно куколка. У нас
много гостей, и все мною любуются. Окна зала выходили в сад, где я играла с
братьями и сестрами в прятки под апельсиновыми деревьями. Потом меня отдали в
монастырь. Чему нас только не учили там – музыке, французскому языку, рукоделью…
А в четырнадцать лет я приехала домой на похороны отца. Он умер скоропостижно,
и когда его дела стали приводить в порядок, выяснилось, что все пойдет на
покрытие долгов. Кредиторы описали его имущество, в эту опись внесли и меня:
моя мать была рабыней. Отец давно собирался дать мне вольную, но не успел,
поэтому так и вышло. Я и раньше знала свое положение, но как-то не задумывалась
над этим. Кому могло прийти в голову, что такой здоровый, крепкий человек, как
мой отец, скоро умрет? Он был на ногах за четыре часа до смерти… и вдруг холера
– один из первых случаев эпидемии, вспыхнувшей тогда в Новом Орлеане. На другой
день после похорон жена моего отца уехала вместе со своими детьми к родителям,
на их плантацию. Мне показалось странным, как со мной обошлись, но я не придала
этому особого значения. Все дела были поручены молодому адвокату, который
приходил к нам в дом каждый день и обращался со мной очень почтительно. Как-то
раз он привел с собой молодого человека… Такого красавца мне еще не приходилось
видеть. Я никогда не забуду тот вечер! На сердце у меня лежала тоска, а он был
так ласков, так нежен со мной. Он говорил, что видел меня еще до моего отъезда
в монастырь, признался мне в любви, просил разрешения стать моим другом, защитником.
Короче говоря, этот молодой человек заплатил за меня две тысячи долларов, и я
стала его собственностью, но тогда я этого не знала. Мне было хорошо с ним, потому
что я любила его. Любила! – повторила Касси и на минуту умолкла. –
Как я любила этого человека! Я и сейчас его люблю и всегда буду любить, пока во
мне теплится жизнь. Он был такой красивый, такой умный, такой благородный! Я
жила в прекрасном доме, богато обставленном, полном слуг. У меня был свой
выезд, у меня было много нарядов. Мой Генри дал мне все, что только можно
купить за деньги. Но я ничем этим не дорожила. Мне нужен был только он. Я
любила его больше всего на свете, я бы душу свою за него отдала! Я покорялась
ему во всем!
Мне
хотелось только одного: чтобы он стал моим мужем. Я думала, если этот человек
действительно любит и ценит меня так, как говорит, он должен обвенчаться со
мной и сделать свою жену свободной женщиной. Но он уверял, что это невозможно.
За те
семь лет, которые мы прожили вместе, разве я не угождала ему во всем, не
стараясь отгадать малейшее его желание? Он заболел желтой лихорадкой, и я – я
одна! – двадцать дней и двадцать ночей не отходила от него, давала ему
лекарство, ухаживала за ним. Он называл меня своим ангелом-хранителем, говорил,
что я спасла ему жизнь. У нас было двое детей. Старшего, мальчика, мы в честь
отца назвали Генри. Он был весь в него – такие же прекрасные глаза, высокий
лоб, волнистые волосы, такой же веселый, с такими же богатыми способностями.
Малютка Эльси была похожа на меня. Генри так гордился и мной и детьми, говорил,
что по красоте мне нет равной во всей Луизиане. Бывало, я наряжу малышей, и он
повезет нас кататься по городу в открытом экипаже. Все восхищаются нами, а
Генри рад и потом повторяет мне, кто что сказал. Какие это были счастливые дни!
Казалось, что большего счастья и быть не может. И вдруг все изменилось. В Новый
Орлеан приехал двоюродный брат Генри, Батлер, которого он считал лучшим своим
другом. Но я, сама не знаю почему, с первого же взгляда почувствовала, что этот
человек разрушит наше счастье. Генри часто уходил с ним куда-то и возвращался
домой не раньше двух-трех часов ночи. Я боялась сказать ему слово – ведь он был
такой вспыльчивый. Они ходили в игорные дома, и мой Генри пристрастился к
картам и уже не мог бросить их. А потом этот злодей Батлер познакомил его с
другой женщиной, и вскоре я поняла, что для меня все кончено. Сердце мое
разрывалось на части, но я молчала. И все тот же Батлер уговорил Генри продать
ему и меня и детей, чтобы распутаться с карточными долгами и жениться… Генри
продал нас. Однажды он сказал мне, что ему надо уехать по делам недели на две,
на три. Такой ласки в голосе я у него уже давно не слышала, но это не обмануло
меня. Я поняла, что час мой пробил, и словно окаменела – не пролила ни
слезинки, не сказала ему ни слова. Он поцеловал меня, долго обнимал детей и
ушел. Я видела, как он вскочил в седло, как скрылся за углом, а потом упала,
потеряв сознание.
На
другой день пришел тот – негодяй. Пришел заявить права на свою собственность.
Он показал мне купчую крепость на меня и на детей. Я крикнула: «Будьте вы
прокляты! Да мне лучше умереть, чем идти к вам!»
А он
сказал: «Это как твоей душе угодно, но если ты не образумишься, детей своих
тебе больше не видать, я их продам». И потом негодяй признался мне, что он
решил завладеть мной с первого дня нашего знакомства и нарочно втянул Генри в
карточную игру, чтобы тот запутался в долгах и продал меня. «А твои капризы и
слезы мне не страшны, я своего добьюсь», – добавил он.
И я
покорилась судьбе, потому что у меня были связаны руки. Мои дети оказались во
власти этого Батлера, он, чуть что, грозил продать их, я уступала ему во всем.
Что это была за жизнь! Сердце мое разрывалось от боли и все-таки продолжало
любить, любить, несмотря ни на что, а мне приходилось мириться с присутствием
ненавистного человека. В былое время с какой радостью я читала Генри вслух,
играла, пела ему, танцевала с ним. А теперь все это стало тяжким бременем. Но
отказать Батлеру я не смела ни в чем. Он обращался с детьми грубо, свысока.
Эльси была робкая, застенчивая девочка, а Генри – весь в отца, горячий,
непокорный. Этот человек придирался к моему мальчику, не прощал ему ни малейшей
провинности, и я жила в вечном страхе за него. Ведь дети были мне дороже самой
жизни. Я старалась внушить Генри уважение к Батлеру, старалась, чтобы они реже
попадались друг другу на глаза. Но это ничему не помогло. Батлер продал их.
Как-то днем этот негодяй повез меня кататься, а когда я вернулась домой, детей
моих уже не было. Он сказал, что продал их обоих, он похвалялся деньгами, которые
получил за них, – похвалялся ценой их крови! И тут разум оставил меня. Я
пришла в бешенство, я осыпала проклятиями и бога и людей и, кажется, напугала
Батлера. Но он продолжал стоять на своем. Он повторил, что дети мои проданы, а
увижу ли я их когда-нибудь – это зависит от меня: если я не перестану
безумствовать, им же будет хуже.
Ну что
ж, ради детей женщина пойдет на все. Батлер заставил меня покориться своей
воле. Я лелеяла надежду, что, может быть, он действительно выкупит Эльси и
Генри. Миновала неделя, другая. Как-то днем я проходила мимо тюрьмы. Вижу, у
ворот ее собралась толпа. И вдруг до меня донесся детский крик. Это был голос
моего Генри. Он вырвался из рук мужчин, которые держали его, и вцепился мне в
платье. За ним кинулись с бранью, и один человек – я в жизни не забуду его
лица! – крикнул: «Нет, шалишь, от нас не уйдешь! В тюрьме так тебя
проучат, что ты век будешь помнить!» Я просила, я умоляла их не трогать моего
мальчика, но они только смеялись на все мои мольбы. Генри плакал, заглядывал мне
в лицо, цеплялся за меня, и когда его все-таки оторвали, у него в руках остался
клок от моей юбки. Он кричал: «Мама! Мама!», пока дверь тюрьмы не захлопнулась
за ним.
Только
один человек из всей толпы смотрел на меня с сочувствием. Я кинулась к нему, умоляла
его вступиться за моего сына, предлагала все деньги, которые были при мне. Но
он покачал головой и сказал, что хозяин Генри жаловался на его строптивость и
говорил, что такого дрянного мальчишку может исправить только тюрьма. Я
повернулась и побежала, и мне всю дорогу слышались сзади крики моего сына.
Подбегаю к дому и не переводя дыхания, – прямо в гостиную, где сидел
Батлер. Взмолилась: «Спасите Генри!» А он рассмеялся и сказал, что мальчишка
получил по заслугам: «Его надо обломать как следует, и чем скорее это будет
сделано, тем лучше. Не понимаю, чего ты хочешь!»
И тогда
в голове у меня помутилось от ярости, перед глазами пошли круги. Помню только,
я увидела большой охотничий нож на столе, схватила его и бросилась с ним на
Батлера. А потом все вдруг заволокло туманом, и дальше я уже ничего не
сознавала.
Так
прошло немало дней. Но наконец я очнулась и увидела, что лежу в какой-то чужой
хорошей комнате. За мной ухаживала старушка негритянка, меня навещал доктор.
Пожаловаться я ни на что не могла. А потом выяснилось, что Батлер уехал из
Нового Орлеана и велел меня продать. Вот почему обо мне так заботились в этом
доме.
Я не
хотела выздоравливать и призывала к себе смерть. Но болезнь моя прошла, силы вернулись,
пришлось встать. И тогда мне было велено наряжаться каждое утро и выходить к
разным господам, которые разглядывали меня, покуривая сигары, заставляли
отвечать на их вопросы и приценялись ко мне. Но кому была нужна угрюмая,
молчаливая женщина? Наконец мне сказали: «Если не будешь веселее и любезнее,
высечем». И вот в один прекрасный день в этот дом пришел джентльмен, по фамилии
Стюарт. Он, видно, сжалился надо мной, почувствовав, что у меня какое-то
страшное горе, и стал часто ходить к нам. Мы виделись с ним наедине, и, уступив
наконец его просьбам, я рассказала ему все. Вскоре Стюарт купил меня и пообещал
вернуть мне моих детей. Он пошел в гостиницу, где работал Генри, но там ему
сказали, что мальчика продали какому-то плантатору с Жемчужной реки. Больше я
ничего не слышала о своем сыне. Потом Стюарт узнал и о судьбе Эльси. Она жила у
одной пожилой женщины. Стюарт предложил за нее громадные деньги, но ему
ответили отказом. Батлер проведал, кто хочет ее купить, и написал мне, что я
никогда не увижу свою дочь. У капитана Стюарта я жила очень хорошо. Он увез
меня на свою плантацию. Через год у нас родился сын. Как он был дорог мне! Как
он был похож на моего несчастного Генри! Но я решила твердо: ему незачем жить –
и, обливаясь слезами, покрывая поцелуями его личико, дала ему, двухнедельному
крошке, опия, и он уснул навсегда у меня на руках. Как я горевала, как
оплакивала своего сына! Все, разумеется, решили, что тут произошла ошибка. И
это один из немногих моих поступков, которым я не перестаю гордиться. Хоть
одного ребенка мне удалось уберечь от страданий. Смерть – лучший удел для него…
А потом Стюарт заболел холерой и умер. Все, кому хотелось жить, все умирали, а
я сама звала к себе смерть и не могла дозваться ее. Меня опять продали, и я
стала переходить от одного хозяина к другому. Молодость моя прошла, появились
морщины, а тут еще лихорадка… И в конце концов я попала вот сюда, к этому
негодяю.
Касси
умолкла. Она рассказала историю своей жизни быстро, горячо, то обращаясь к
Тому, то забывая о нем и говоря сама с собой. И в словах этой женщины было
столько страсти и покоряющей силы, что Том уже не чувствовал собственных
страданий и, приподнявшись на локте, следил, как она беспокойно шагает из угла
в угол и как длинные темные волосы тяжелой волной переливаются у нее за
плечами.
Вдруг
она остановилась и снова заговорила:
– Ты
мне сказал, что на небе есть бог, который смотрит на землю и видит все, что
здесь творится. Так почему же он допускает такое? Нет, я не буду дожидаться его
помощи, я сама отомщу за себя и за своих детей, и скоро отомщу! – Она
сжала кулаки, и ее черные глаза вспыхнули, как у безумной. – Я его
отправлю куда следует, а там пусть меня хоть сожгут заживо!
Прошла
минута-вторая. Несчастная женщина успокоилась и, подойдя к Тому, спросила:
– Чем
я могу тебе помочь, бедняга? Хочешь еще воды?
Жалость,
звучавшая в ее голосе, мягкость ее движений так не вязались с недавней одержимостью!
Том
выпил воды, хотел сказать что-то, но Касси остановила его:
– Молчи,
не надо говорить. Попробуй лучше заснуть.
Она
поставила кувшин поближе к нему, оправила его жалкую постель и вышла из чулана.
|