ГЛАВА XXXI
В пути
На
нижней палубе захудалого суденышка, плывущего вверх по Красной реке, сидел Том.
Он был скован по рукам и ногам, но тяжелее этих оков был камень, который лежал
у него на сердце. Ясное небо, прежде расстилавшееся над ним, затянулось мглой.
Луна, звезды – все померкло. Все уплыло, как уплывают сейчас мимо вот эти
деревья на берегу, с тем чтобы никогда больше не возвратиться. Родной угол в Кентукки,
жена, дети, добрые хозяева, богатый дом Сен-Клера и сам он – красавец, гордец,
казалось бы ко всему равнодушный, но в глубине души такой сердечный, мягкий,
золотая головка Евы, привольная, полная досуга жизнь – все это исчезло
навсегда. А что осталось взамен?
Одним из
самых страшных обстоятельств, связанных с рабством, является то, что негр,
привыкший жить в богатом доме, у добрых хозяев, в любую минуту может попасть в
руки жестокого и грубого тирана, – точь-в-точь как стол, когда-то
украшавший роскошную гостиную, доживает свой век в грязном трактире.
Существенная разница состоит лишь в том, что стол ничего не чувствует, тогда
как у человека, несмотря на закон, гласящий, что он «приравнивается к домашнему
имуществу», нельзя отнять его душу, его воспоминания и привязанности, желания и
страхи.
Хозяин
Тома мистер Саймон Легри купил в Новом Орлеане еще нескольких негров, сковал их
в четыре пары и отвел на пароход «Пират», который уже стоял у причала, готовый
к отплытию.
Как
только судно отошло от пристани, Легри, человек весьма деловитый, явился
осмотреть своих негров. Он остановился перед Томом, которому велели одеться к
аукциону во все лучшее – в суконный костюм, накрахмаленную сорочку, начищенные
сапоги, – и коротко распорядился:
– Встань!
Том
встал.
– Сними
галстук!
Кандалы
мешали Тому, и Легри сам сорвал галстук у него с шеи и сунул его в карман.
Потом он
открыл сундук Тома, уже подвергавшийся предварительному осмотру, вынул оттуда
старые штаны и потрепанную рабочую куртку и, сняв с Тома кандалы, мотнул
головой на проход между ящиками, нагроможденными на палубе.
– Вон
там переоденешься.
Том взял
одежду и через несколько минут вернулся.
– Сапоги
тоже сними, – скомандовал Саймон.
Том
выполнил и это приказание.
– Вот
тебе взамен.
К его
ногам упала пара грубых башмаков, какие обычно носят невольники.
Снова
надев на Тома кандалы, Легри приступил к тщательному осмотру карманов на снятом
костюме. Он извлек оттуда шелковый носовой платок и тут же завладел им.
Несколько мелких вещичек, которые Том хранил на память о Еве, были с
презрительным смешком выброшены за борт.
Покончив
с карманами, Легри отнес сундучок Тома на бак, где его тут же обступили матросы.
Под всеобщий хохот и шуточки по адресу негров, которые «мнят себя
джентльменами», гардероб Тома был быстро распродан, а пустой сундучок пущен с
аукциона. Все находили очень забавным, что вещи уплывают одна за другой на
глазах у их владельца, а когда дело дошло до сундучка, веселью и остротам конца
не было.
Но вот
распродажа закончилась, и Саймон снова подошел к своему невольнику:
– Ну,
Том, как видишь, я избавил тебя от лишнего багажа. А эту одежду береги пуще
глаза – другую не скоро получишь. Я своих негров приучаю к бережливости. Одна
смена в год – такой уж у меня порядок.
И,
отвернувшись от Тома, Легри направился к Эммелине, которая была скована в паре
с пожилой мулаткой.
– Смотри
веселей, красавица! – крикнул он, потрепав девушку за подбородок.
Ее
взгляд, полный невольного отвращения и ужаса, не ускользнул от внимания Легри.
Он нахмурился.
– Брось
капризничать! Изволь улыбаться, когда хозяин с тобой разговаривает! Слышишь? А
ты что постную рожу скорчила, старая крыса! – И он толкнул мулатку. –
Чтоб я больше этого не видел!.. Эй, вы! – Легри отступил назад. –
Смотрите на меня… в глаза, в глаза мне смотрите! – говорил он, топая
ногой.
И все
невольники, словно завороженные, уставились в яростно сверкающие глаза Саймона.
– Вот
это видали? – Он потряс своим огромным, как кузнечный молот,
кулаком. – Тяжелый? – Кулак опустился на плечо Тома. – А мослы
какие, видите? Железные! А почему у меня такой кулак? Потому что я бью им
негров. С одного удара замертво валятся все как один. – И Легри так близко
поднес кулак к лицу Тома, что тот зажмурился и отпрянул назад. – Управляющих
я не держу. Мне этого добра не надо – один справлюсь. И зарубите себе на носу:
слушаться меня с первого слова. Со мной только так и можно ладить.
Миндальничать с вами я не собираюсь. Запомните это раз и навсегда.
Женщины
не удержались и охнули, и все невольники, все восемь человек уныло опустили
головы. А Саймон повернулся на каблуках и направился в буфет выпить стаканчик
виски.
– Вот
так я начинаю обучение своих рабов, – сообщил он солидному джентльмену,
который слышал его речь, обращенную к неграм. – Их надо сразу же
припугнуть, пусть знают, что церемониться с ними никто не станет.
– В
самом деле? – сказал джентльмен, разглядывая его с таким интересом, словно
это был зверь какой-то невиданной доселе породы.
– Да,
да! Я не таковский, как ваши плантаторы-белоручки, которые нянчатся с неграми и
позволяют негодяям управляющим обжуливать себя на каждом шагу. Полюбуйтесь на
мои кулаки – каменные, это я на неграх тренировался. Да вы не стесняйтесь,
пощупайте!
Его
собеседник дотронулся пальцем до этого приспособления для расправы с неграми и
сказал:
– Да,
действительно! И сердце у вас тоже такое… закаленное?
– Смею
думать, что закаленное! – И Саймон расхохотался. – Разжалобить его
трудно. Меня ничем не проймешь – ни слезами, ни лестью.
– А
невольники у вас все как на подбор.
– Да,
жаловаться не на что. Взять хотя бы Тома – вон того, высокого. Мне говорили,
что таких негров днем с огнем не сыщешь. Я за него малость переплатил, ну да
ничего, он у меня будет кучером или надсмотрщиком. Только сначала ему надо
мозги вправить, чтобы забыл начисто, как с ним нянчились прежние хозяева. А вон
на той мулатке меня надули. Она, видно, хворая, но все-таки, думаю, себя
окупит. Протянет годик-другой, и ладно. Стоит ли беречь этих негров? Одного
использовал, покупай другого – и хлопот меньше и в конечном счете дешевле
обходится. – Саймон отхлебнул виски из стакана.
– А
на сколько их хватает в среднем? – спросил джентльмен.
– Да
как вам сказать… все зависит от здоровья. Кто покрепче, и шесть и семь лет
протянет, а хилым срок года три, не больше. Я сначала бог знает как с ними
возился, все хотел, чтобы они подольше мне служили. Бывало заболеют, лечишь их,
и одеваешь хорошо, и одеяла им даешь. Ни к чему все это! Сколько денег зря
просадил, уж не говоря о хлопотах. А теперь у меня такой порядок: здоров ли,
болен – все равно работай. Помрет, покупаю другого. Это и дешевле и проще.
Его
собеседник отвернулся и подсел к молодому человеку, который с явным неудовольствием
прислушивался к их разговору.
– Вот
мерзавец! – сказал первый.
– Да,
мерзавец! Однако ваши законы позволяют таким мерзавцам вершить судьбы человеческих
существ, которые во всем зависят от их воли. А так называемые гуманные люди
потакают им. Если б не их попустительство, эта бесчеловечная система не
продержалась бы и часа.
– Я
советую вам говорить потише, – сказал первый джентльмен, – здесь
среди пассажиров есть такие, которым подобные разговоры могут не понравиться.
Молодой
человек покраснел, улыбнулся и предложил своему собеседнику сыграть партию в
шахматы.
Тем
временем на нижней палубе происходил другой разговор. Беседовали скованные вместе
Эммелина и пожилая мулатка. Как и следует ожидать, они рассказывали друг другу
о себе.
– У
кого ты жила? – спросила Эммелина.
– У
мистера Эллиса, на Леви-стрит. Ты, может, знаешь этот дом?
– А
как он с тобой обращался?
– Пока
не заболел, хорошо. А как слег в постель на полгода, так замучились мы с ним. Покоя
нам не давал ни днем, ни ночью. Ничем на него не угодишь. День ото дня все злее
и злее становился. Я под конец с ног стала валиться, хожу, как сонная муха.
Как-то ночью не выдержала и заснула. Что тут поднялось! Света божьего не
взвидели! Кричать на меня стал. Я, говорит, тебя продам, такого хозяина тебе
подыщу, что не обрадуешься! А ведь раньше обещал отпустить меня на волю после
своей смерти.
– А
близкие у тебя есть? – спросила Эммелина.
– Есть
муж. Он кузнец. Хозяин всегда посылал его на заработки. Я с ним и повидаться не
успела… И дети у меня есть – четверо. Ох, горе мое горькое! – И она
закрыла лицо руками.
Когда
слышишь рассказы о чужих бедах, слова утешения невольно просятся на язык, но
Эммелина ничем не могла умерить горе несчастной женщины. Да разве утешения тут
помогут? И, словно сговорившись, обе они даже не обмолвились о страшном
человеке, который стал теперь их полновластным господином.
А
«Пират» все дальше и дальше влачил свой скорбный груз по излучинам Красной
реки, катившей мутные волны среди унылого однообразия крутых глинистых берегов,
на которые с такой тоской были устремлены глаза пассажиров нижней палубы.
Наконец он остановился у маленького городка, и здесь Легри со своими неграми
сошел на пристань.
|