ГЛАВА XXIII
Энрик
Однажды,
вскоре после этого разговора, к Сен-Клеру приехал погостить его брат Альфред со
своим старшим сыном.
Двенадцатилетний
Энрик был стройный темноглазый мальчик, властный не по годам, но очень живой и
веселый. Свою кузину он увидел впервые и сразу же пленился ее ангельской кротостью
и добротой.
У Евы
был белый пони, очень покойный на ходу и такой же смирный, как его маленькая
хозяйка.
На
следующий день после приезда гостей к веранде подали двух оседланных лошадок. Дядя
Том вел пони, а красивый мальчик-мулат лет тринадцати – вороного арабского
коня, которого только что купили Энрику за большие деньги.
Энрик,
по-мальчишески гордый новым конем, внимательно осмотрел его, приняв поводья из
рук своего маленького грума, и вдруг нахмурился.
– Додо!
Это что такое? Ты, лентяй, не почистил его?
– Почистил,
хозяин, – робко ответил Додо, – а он опять запылился.
– Молчать,
негодяй! – крикнул Энрик, взмахнув хлыстом. – Смеешь еще
разговаривать!
– Мистер
Энрик… – начал было мулат.
Энрик
наотмашь стегнул его по лицу, схватил за руку, бросил перед собой на колени и
принялся бить, не жалея сил.
– Вот
получай! Я тебе покажу, как мне перечить! Отведи лошадь в стойло и вычисти ее
как следует. Знай свое место, собака!
– Сударь, –
сказал Том, – Додо хотел вам объяснить, что лошадь вывалялась в пыли,
когда ее вывели из конюшни. Она горячая, вот и разыгралась. А что он чистил ее,
это правда, я сам за ним присматривал.
– Молчи,
тебя не спрашивают! – крикнул мальчик и, повернувшись на каблуках, взбежал
на веранду, где стояла Ева в синей амазонке.[33]
– Кузина,
прости! Из-за этого болвана тебе придется ждать. Давай посидим здесь, они сейчас
вернутся. Но что с тобой? Почему ты такая грустная?
– Зачем
ты обидел Додо? Как это нехорошо… жестоко! – сказала Ева.
– Жестоко? –
с непритворным удивлением повторил мальчик. – Я тебя не понимаю, милая
Ева.
– Я
не позволю тебе называть меня милой Евой, если ты будешь так поступать.
– Кузина,
ты не знаешь Додо! С ним иначе нельзя. Он лгун, притворщик. Его надо сразу же
осадить, чтобы он пикнуть не посмел. Папа всегда так делает.
– Ведь
дядя Том сказал, как это все случилось, а он никогда не лжет.
– Ну,
значит этот негр какой-то особенный! У моего Додо что ни слово, то ложь.
– Это
потому, что ты его запугал.
– Ева,
да что ты так беспокоишься о Додо? Смотри, я начну ревновать тебя к нему!
– Он
ни в чем не виноват, а ты побил его.
– Ну,
пусть ему это зачтется за какую-нибудь следующую провинность. Лишний удар хлыстом
Додо не повредит – он своевольный мальчишка. Но если ты принимаешь это так
близко к сердцу, я не буду больше бить его при тебе.
Такое
обещание не удовлетворило Еву, но все ее попытки убедить кузена в своей правоте
были тщетны.
Вскоре
появился Додо с лошадьми.
– Ну
вот, Додо, теперь я вижу, ты постарался, – более милостивым тоном сказал
его юный хозяин. – Подержи пони, а я помогу мисс Еве сесть.
Додо
подошел и стал рядом с лошадкой. Лицо у него было грустное, глаза заплаканные.
Энрик,
щеголявший своей галантностью, усадил кузину в седло и подал ей поводья. А Ева
нагнулась к Додо и сказала:
– Спасибо,
Додо, ты хороший мальчик.
Изумленный
взгляд мулата остановился на личике Евы. Щеки его залились румянцем, на глаза
навернулись слезы.
– Додо! –
повелительно крикнул ему хозяин.
Мальчик
кинулся к его лошади.
– Вот
тебе деньги на леденцы, – сказал Энрик, сев в седло, и поскакал за Евой.
Мальчик
долго смотрел вслед удаляющимся всадникам. Один из них одарил его деньгами,
другая тем, что было ему во сто крат дороже: добрым, ласковым словом. Додо
разлучили с матерью всего несколько месяцев назад. Альфред Сен-Клер купил его
на невольничьем рынке, решив, что красивый мулат будет под стать прекрасной
арабской лошадке. И теперь Додо проходил выучку у своего молодого хозяина.
Братья
Сен-Клер видели из глубины сада всю эту сцену.
Огюстен
вспыхнул, но ограничился лишь насмешливо-небрежным вопросом:
– Вот
это и называется у нас республиканским воспитанием, Альфред?
– Энрик
вспыльчив, как порох, – невозмутимо ответил тот.
– И
ты считаешь, что такие вспышки ему на пользу? – сухо спросил Огюстен.
– А
что с ним поделаешь? Он настоящий бесенок. Мы дома давно махнули на него рукой.
Но Додо тоже хорош! Порка ему никогда не повредит.
– И
вот так-то твой Энрик усваивает себе первый республиканский завет: «Все люди рождаются
равными и свободными!»[34]
– А!
Это все сентиментальный вздор, которого Том Джефферсон[35] наслушался у французов, –
сказал Альфред. – В наше время просто нелепо вспоминать его болтовню.
– Да,
пожалуй, ты прав, – многозначительно проговорил Огюстен.
– Мы
прекрасно знаем, – продолжал его брат, – что не все люди рождаются
свободными и равными. На мой взгляд, эти республиканские разглагольствования –
чистейший вздор. Равными правами могут пользоваться люди образованные, богатые,
люди тонкого ума и воспитания, а не жалкая чернь.
– Если
бы ты мог внушить черни эти мысли! – воскликнул Огюстен. – А ведь во
Франции она однажды показала себя во всей силе.[36]
– Чернь
надо держать в повиновении, не ослабляя узды ни на минуту, – сказал
Альфред и топнул ногой в подтверждение своих слов.
– Зато
когда она поднимает голову, тогда берегись! Вспомни хотя бы, что творилось в
Сан-Доминго.[37]
– Ничего!
В нашей стране мы как-нибудь обойдемся без этого. Надо только раз и навсегда
положить конец теперешним разговорам о том, что негров следует развивать,
неграм следует давать образование и прочее тому подобное. Низшему классу
образование ни к чему.
– Ты
поздно спохватился, – сказал Огюстен. – Образование они получат, весь
вопрос только в том, какое. Наша социальная система ничего, кроме варварства и
жестокости, преподать им не может. Благодаря нам негры теряют человеческий
облик и превращаются в животных. И если они когда-нибудь поднимут голову, нам
несдобровать.
– Никогда
этого не будет! Никогда! – пылко воскликнул Альфред.
– Ну
что ж, – сказал Сен-Клер, – разведи пары в котле, завинти крышку
потуже и сядь на нее. Посмотрим, что с тобой будет.
– Посмотрим! –
ответил Альфред. – Если машина работает без перебоев и котел в исправности,
сидеть на крышке не страшно.
– Точно
так же рассуждало французское дворянство времен Людовика Шестнадцатого,[38] а в наши дни
так рассуждают Австрия[39]
и Пий Девятый.[40]
Но в одно прекрасное утро котлы взорвутся, и вы все взлетите на воздух.
– Будущее
покажет, кто из нас прав, – со смехом сказал Альфред.
– Помяни
мое слово: массы восстанут, и низшие классы возьмут над нами верх.
– Брось
твердить эту красную республиканскую чепуху, Огюстен! Ты, я вижу, хочешь стать
уличным оратором. Впрочем, у тебя все данные для этого. Но что касается меня,
то я надеюсь умереть прежде, чем твоя грязная чернь будет нашей владычицей.
– Грязная
или не грязная, а ее день когда-нибудь настанет, и она будет диктовать вам свою
волю, – сказал Огюстен. – А какой из нее получится властелин, это
зависит только от вас. Французское дворянство навлекло на свою голову
санкюлотов,[41]
на Гаити народ…
– Брось,
Огюстен! Хватит с нас разговоров об этом проклятом Гаити! Если б там были
англо-саксы, все повернулось бы по-другому. Англо-саксонская раса – вот кто
истинный властелин мира, и так будет всегда. Власть в наших руках, а эта низшая
раса останется у нас в подчинении. – Альфред снова топнул ногой. – Не
бойся! Мы держим свой порох под надежной охраной.
– Что
и говорить! Ваши сыновья, воспитанные подобно Энрику, будут хорошей охраной у
порохового погреба – в них столько хладнокровия, выдержки! Вспомни пословицу:
«Если не властвуешь над собой, не берись властвовать над другими».
– Да,
это серьезный вопрос, – в раздумье проговорил Альфред. – Воспитывать
детей при нашей системе нелегко. Она дает слишком большой простор страстям,
которые в нашем климате и без того горячи. Энрик доставляет мне много
беспокойства. Он мальчик великодушный, добрый, но стоит ему вспылить, и с ним
буквально нет сладу. Я думаю послать его учиться на Север, где еще не забыли,
что такое послушание. Кроме того, там он будет среди равных, а не среди
подчиненных.
– Вот
видишь! Значит, в нашей системе есть серьезный изъян, если она мешает нам выполнять
важнейшую обязанность человечества – воспитание детей.
– Мы
с тобой заводили этот разговор сотни раз, Огюстен, и ни к чему не пришли. Давай
лучше сыграем партию в шахматы.
Братья
поднялись на веранду и сели за легкий бамбуковый столик. Расставляя фигуры на
доске, Альфред сказал:
– Если
бы я придерживался твоего образа мыслей, Огюстен, я бы не стал сидеть сложа руки.
– Не
сомневаюсь! Ты ведь человек действия. Но что бы ты предпринял на моем месте?
– Ну,
скажем, занялся бы развитием своих рабов, – с презрительной усмешкой
ответил Альфред.
– С
таким же успехом ты мог бы навалить на них Этну и потом приказать им распрямить
спину под этой тяжестью! Один человек не может пойти наперекор обществу.
Образование негров должно взять в свои руки государство, а если нет – так
пусть, по крайней мере, не противодействует этому.
– Твой
ход, – сказал Альфред.
Братья
погрузились в игру и отвлеклись от нее лишь тогда, когда в саду послышался стук
лошадиных копыт.
– Вот
и дети, – сказал Огюстен, вставая из-за стола. – Посмотри, Альф! Ну
что может быть прекраснее этого?
И
действительно, картина, открывшаяся их глазам, была прекрасна. Энрик весело
смеялся, наклоняясь с седла к своей очаровательной кузине. Щеки девочки
разгорелись от быстрой езды, и нежный румянец еще больше подчеркивал золото ее
волос, выбившихся из-под синей шапочки.
– Какая
она у тебя красавица, Огюстен! – воскликнул Альфред. – Придет время,
и сколько сердец будет страдать из-за нее!
– Боюсь,
что ты прав! – с неожиданной горечью сказал Сен-Клер и, сбежав вниз по ступенькам,
снял дочь с седла. – Ева, радость моя! Ты устала? – Он прижал ее к
груди.
– Нет,
папа, – ответила девочка.
Но отец
не мог не заметить ее прерывистого дыхания.
– Зачем
же ты так быстро скакала? Ведь тебе это вредно!
– Я
обо всем забыла, папа, мне было так хорошо!
Сен-Клер
отнес ее в гостиную и уложил на диван.
– Энрик,
ты должен беречь Еву, – сказал он. – Помни, ей нельзя быстро ездить.
– Я
всегда буду ее беречь, – сказал мальчик, садясь на диван и беря кузину за
руку.
Вскоре
Ева стала дышать ровнее. Ее отец и дядя снова занялись шахматами, предоставив
детей самим себе.
– Как
мне грустно, Ева, что папа не может остаться здесь подольше! Когда я теперь
тебя увижу? Если бы мы жили вместе, я бы постарался исправиться, стал бы лучше
обращаться с Додо. У меня нет против него зла, просто я очень вспыльчивый. Да
он и не может пожаловаться на плохое обращение. Я постоянно даю ему денег, одет
он прекрасно. И вообще моему Додо живется неплохо.
– А
тебе хорошо бы жилось, если б рядом с тобой не было ни одной любящей души?
– Конечно,
нет!
– А
ведь ты разлучил Додо с родными, с друзьями, и теперь у него нет ни одного
близкого человека.
– Ну,
как же быть? Ведь мать к нему не привезешь, а полюбить его сам я не могу.
– Почему? –
спросила Ева.
– Полюбить
Додо? Да что ты, Ева! Он мне может нравиться или не нравиться, но кто же любит
своих слуг?
– Я
люблю.
– Вот
странно!
– Ведь
в библии сказано, что нужно любить всех.
– Ну,
в библии… Там много чего сказано, но кому же придет в голову это выполнять?
Ева
ничего не ответила и устремила задумчивый взгляд куда-то вдаль.
– И
все-таки, Энрик, – сказала она после долгого молчания, – постарайся
полюбить Додо, не обижай его… хотя бы ради меня.
– Ради
тебя, дорогая кузина, я готов полюбить кого угодно, потому что ты лучше всех на
свете! – с жаром воскликнул Энрик.
– Вот
и хорошо! – сказала Ева. – Только смотри не забудь своего обещания.
Звонок,
приглашающий к обеду, прервал их разговор.
|