ГЛАВА XXVIII
Не суждено!
Неделя
проходила за неделей. Волны жизни снова сомкнулись над пучиной, поглотившей
маленькую ладью, ибо повседневность не считается с нашими чувствами и властно
заставляет нас покоряться своей воле.
Все
интересы и надежды Сен-Клера незаметно для него самого сосредотачивались раньше
вокруг дочери. Ради Евы он устраивал свои денежные дела; применяясь к ней,
распределял свое время. Все делалось для Евы, и Сен-Клер так привык к этому,
что теперь, когда ее не стало, ему нечем было заняться, не о чем было думать.
Но
теперь он более трезво и серьезно смотрел на свое отношение к невольникам и
вскоре после переезда в Новый Орлеан начал хлопоты об освобождении Тома.
Оставалось проделать только кое-какие формальности, и Том был бы свободен. А
тем временем Сен-Клер все больше и больше привязывался к своему слуге, видя в
нем живое напоминание о Еве. Он почти не отпускал его от себя и при всей своей
скрытности и замкнутости чуть ли не думал при нем вслух.
– Ну,
Том, – сказал он на другой день после того, как ходатайство об
освобождении было подано, – скоро ты будешь свободным человеком, так что
складывай свои вещи в сундучок и готовься к отъезду в Кентукки.
Радость,
вспыхнувшая в глазах Тома, и его возглас «Слава создателю!» неприятно удивили
Сен-Клера. Он не ожидал, что его слуге будет так легко расстаться с ним.
– Не
понимаю, чего ты так возликовал! Разве тебе плохо живется у нас? – сухо
спросил он.
– Нет,
что вы, хозяин! Не в том дело. Я радуюсь, что стану свободным человеком.
– Да
тебе будет хуже на свободе.
– Нет,
никогда, мистер Сен-Клер! – горячо воскликнул Том.
– Ты
не сможешь одеваться и кормиться на свои заработки так, как тебя кормят и
одевают у меня.
– Я
это знаю, мистер Сен-Клер, знаю. Но лучше ходить в отрепьях и жить в лачуге,
только чтобы это было мое, а не чужое. Ничего не поделаешь, хозяин, такова,
видно, природа человеческая.
– Может
статься, ты прав, Том… Ну так вот, через месяц-другой мы с тобой расстанемся.
На этом
их разговор был прерван, так как Сен-Клеру доложили о приезде гостей.
Мари
чувствовала утрату дочери, насколько ей вообще дано было чувствовать что-либо,
а так как она не умела страдать в одиночестве и обладала способностью делать
несчастными всех вокруг себя, ее слуги имели все основания вспоминать Еву,
которая своим заступничеством столько раз спасала их от нападок деспотической и
придирчивой хозяйки. Что же касается бедной няни, оторванной от семьи и
находившей единственное утешение в своей любимице, так для нее смерть Евы была
неизбывным горем. Она плакала день и ночь и не могла с прежней расторопностью
ухаживать за хозяйкой, чем непрестанно навлекала ее гнев на свою беззащитную голову.
Смерть
Евы не прошла даром и для мисс Офелии. Эта суровая леди стала прислушиваться к
голосу сердца, стала мягче, добрее. Она еще усерднее принялась учить Топси,
поборов в себе прежнюю неприязнь к ней. Топси не сразу превратилась в
ангелочка, но пример Евы и ее смерть произвели в девочке заметную перемену.
Прежнее холодное равнодушие ко всему на свете уступило место новым интересам,
надеждам. Правда, став на этот путь, Топси часто сбивалась с него и принималась
за старое, но не надолго.
– Девочка
с каждым днем становится все лучше и лучше, – сказала однажды мисс Офелия
Сен-Клеру. – Я возлагаю на нее большие надежды. Но, Огюстен… – и она
коснулась его плеча, – мне все-таки хочется выяснить, чья Топси: моя или
ваша?
– Я
же подарил ее вам, – ответил Сен-Клер.
– Да,
но ведь это нигде не записано, а я хочу, чтобы она принадлежала мне по всем
правилам и чтобы ее можно было увезти в свободные штаты и там отпустить на
волю. Составьте дарственную запись или выдайте мне на руки какой-нибудь другой
документ, имеющий законную силу.
– Хорошо,
хорошо! Что-нибудь придумаем, – сказал Сен-Клер и взялся за газету.
– Я
прошу вас, сделайте это сейчас.
– Почему
вдруг такая спешка?
– Потому
что никогда не надо откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, –
сказала мисс Офелия. – Вот вам бумага, чернила, перо. Садитесь и пишите.
Сен-Клер
по складу своего характера терпеть не мог, когда от него требовали немедленных
действий, и настойчивость мисс Офелии пришлась ему не по вкусу.
– Да
что случилось? – воскликнул он. – Неужели вы не верите мне на слово?
– Я
хочу, чтобы это было наверняка, – сказала мисс Офелия. – Вы можете
умереть, разориться, и тогда ничего не поделаешь – Топси продадут с аукциона.
– Однако
вы предусмотрительны! Ну что ж, раз уж я попался в лапы янки,[42] придется проявить покорность.
Сен-Клер,
хорошо знавший все юридические тонкости, без труда написал дарственную и
поставил внизу свою размашистую подпись с росчерком чуть ли не в полстраницы.
– Ну-с,
уважаемая кузина, вот вам – черным по белому, – сказал он, протягивая
бумагу мисс Офелии.
Она
улыбнулась.
– Умница!
Но, по-моему, это надо еще скрепить свидетельской подписью.
– Ах
ты господи! И в самом деле! Сейчас! – И он открыл дверь в комнату
жены. – Мари! Кузина желает получить ваш автограф. Распишитесь,
пожалуйста.
– Что
это? – спросила та, пробегая глазами бумагу. – Боже мой! А я-то
думала, что благочестие не позволяет кузине заниматься такими предосудительными
делами. Впрочем, если вы так уж прельстились этой девчонкой, я не
возражаю, – и она небрежно нацарапала свою подпись.
– Ну
вот, теперь Топси ваша и душой и телом, – сказал Сен-Клер, вручая кузине
документ.
– Душа
и тело Топси как были свободными, такими и останутся, – возразила мисс Офелия. –
Но теперь, по крайней мере, я смогу взять ее под свою защиту.
– Хорошо!
Значит, она принадлежит вам только на бумаге, – усмехнулся Сен-Клер и,
взяв газету, ушел в гостиную.
Мисс
Офелия, не очень-то любившая проводить время в обществе Мари, направилась следом
за ним, предварительно спрятав у себя в комнате только что полученный документ.
Она
просидела несколько минут молча, с вязаньем в руках, потом вдруг спросила:
– Огюстен,
вы сделали какие-нибудь распоряжения на случай своей смерти?
– Нет, –
ответил Сен-Клер, не поднимая головы от газеты.
– Тогда
вся ваша снисходительность к невольникам может дорого им обойтись в дальнейшем.
Сен-Клер
и сам часто думал об этом, но сейчас он ответил небрежным тоном:
– Да,
завещание надо составить.
– Когда?
– Как-нибудь
на днях займусь этим.
– А
если вы умрете раньше?
– Что
случилось, кузина? – воскликнул он, откладывая газету в сторону. –
Почему вы с таким усердием принялись за устройство моих посмертных дел? Разве у
меня появились признаки холеры или желтой лихорадки?
– Смерть
часто настигает нас нежданно-негаданно, – сказала мисс Офелия.
Сен-Клер
встал, бросил газету на пол и, чтобы положить конец этому неприятному разговору,
вышел на веранду. «Смерть!» – машинально повторил он. Потом облокотился о
перила и, глядя невидящими глазами на серебристые струи фонтана, на цветы,
деревья и вазы во дворе, снова произнес это слово, такое обычное в наших устах
и вместе с тем полное такое грозной силы: «Смерть!»
Он
выпрямился и стал ходить взад и вперед по веранде, погруженный в глубокое
раздумье. Прозвонил звонок к чаю, но Сен-Клер ничего не слышал и очнулся от
своих мыслей только тогда, когда Том окликнул его во второй раз.
За
столом Сен-Клер был рассеян и задумчив. После чая он, Мари и мисс Офелия, почти
не обменявшись ни словом, перешли в гостиную.
Мари
расположилась на кушетке, затянутой шелковым пологом от комаров, и вскоре уснула
крепким сном. Мисс Офелия молча вязала Сен-Клер сел за рояль, взял несколько
аккордов, но тут же опустил голову на руки, посидел так несколько минут,
поднялся и заходил взад и вперед по комнате.
– Бедная
моя маленькая Ева! – проговорил он. – Это ты вывела меня на
правильный путь. С твоей смертью я потерял все, а тот, кому нечего больше
терять, обретает смелость и отвагу.
– Что
же вы собираетесь делать теперь? – спросила мисс Офелия.
– Выполнить
свой долг по отношению к несчастным, беззащитным людям, – ответил
Сен-Клер. – И прежде всего начну с наших слуг. А впоследствии, кто знает,
может, мне удастся спасти Америку от позора, который унижает ее в глазах всего
цивилизованного мира.
– Неужели
вы думаете, что рабовладельцы добровольно откажутся от своих прав?
– Не
знаю… Может быть, среди нас все-таки найдутся люди, неспособные расценивать
честь и справедливость на доллары и центы.
– Сомневаюсь, –
сказала мисс Офелия.
– Но
если мы освободим своих рабов, кто займется ими, кто научит их использовать дарованную
им свободу на благо самим себе? – продолжал Сен-Клер. – Мы слишком
ленивы и непрактичны, чтобы воспитать в бывших невольниках любовь к труду, без
которой они не станут настоящими людьми. Им придется двинуться на Север, но
признайтесь мне откровенно: много ли найдется людей в Северных штатах, которые
захотят взять на себя роль их воспитателей? У вас не жалеют денег на миссионеров,
но что вы скажете, когда в ваши города и поселки хлынут чернокожие? Вот что
меня интересует! Если Юг освободит своих рабов, соизволит ли Север заняться их
воспитанием? Много ли семейств в вашем городе пустит к себе в дом негра или
негритянку? Если я посоветую Адольфу стать приказчиком или изучить какое-нибудь
ремесло, найдутся ли торговцы и мастера, которые возьмут его к себе в
услужение? Сколько школ в Северных штатах примут Розу и Джейн? Я хочу, кузина,
чтобы о нас судили справедливо. Наше положение не из легких. Мы угнетаем негров
– это факт совершенно очевидный, но, может быть, им не менее тяжело сносить
предрассудки, которые так распространены на Севере!
Он
прошелся по комнате раз-другой и сказал:
– Пойду
погулять немножко и кстати узнаю, какие новости в городе, – и, взяв шляпу,
вышел.
Том
проводил хозяина до ворот и спросил, не пойти ли ему вместе с ним.
– Нет,
друг мой, – сказал Сен-Клер. – Я через час вернусь.
Был
тихий лунный вечер. Том сидел на веранде, смотрел на взлетающие ввысь струи фонтана
и, прислушиваясь к их плеску, думал о семье, о своем скором возвращении домой.
Он получит свободу, будет много работать и выкупит жену и детей. Он потрогал
свои мускулистые руки и радостно улыбнулся. Только бы стать хозяином самому
себе, а тогда не пожалеешь сил, чтобы вызволить семью из рабства!
Думая
свои думы, Том задремал, уже видел сны и вдруг очнулся от звука голосов на
улице и громкого стука в ворота. Он открыл их, быстро сбежав с веранды. Во двор
осторожно внесли носилки. На них лежал человек, прикрытый плащом. И когда свет
фонаря упал на его лицо, Том в ужасе вскрикнул и бросился вслед за
носильщиками, двигавшимися к дверям гостиной, где с вязаньем в руках все еще
сидела мисс Офелия.
Что же
произошло? Сен-Клер зашел в кафе посмотреть вечернюю газету, и пока он сидел
там, двое подвыпивших джентльменов затеяли драку. Посетители кинулись разнимать
дерущихся, и Сен-Клер, пытаясь отнять у одного из них нож, был смертельно ранен
в бок.
Трудно
себе представить, что поднялось в доме. Слуги с плачем метались по веранде, рвали
на себе волосы, катались по полу Мари билась в истерике. Только мисс Офелия и
Том сохраняли присутствие духа среди всеобщею смятения. Мисс Офелия
распорядилась, чтобы Сен-Клера положили в гостиной, и ему наскоро приготовили
там постель. Он лишился чувств от боли и сильной потери крови.
Приехал
доктор, осмотрел раненого, и все поняли по выражению его лица, что надежды нет.
Но он спокойно перевязал рану с помощью мисс Офелии и Тома, словно не слыша
стонов и причитаний негров, толпившихся у дверей и окон гостиной, а когда
перевязка была закончена, сказал:
– Уведите
их отсюда. Ему нужен покой, иначе я ни за что не ручаюсь.
Сен-Клер
открыл глаза и пристально посмотрел на своих плачущих слуг, которых мисс Офелия
и доктор старались выпроводить с веранды.
– Несчастные! –
сказал он голосом, полным горького раскаяния.
Слуги
наконец-то вняли увещаниям мисс Офелии, повторявшей, что их стоны и плач могут
стоить жизни хозяину, и удалились.
Сен-Клер
лежал молча, с закрытыми глазами. Так прошло некоторое время. Вдруг он коснулся
руки Тома, стоявшего на коленях возле дивана, и сказал:
– Бедный
мой друг!
– Что
вы, хозяин?
– Я
умираю… – тихо проговорил Сен-Клер, сжимая руку Тома.
И силы
изменили ему. Мертвенная бледность разлилась по его лицу, и оно стало спокойным,
как у засыпающего ребенка. Через мгновение он открыл глаза, вдруг озарившиеся
внутренним светом, прошептал: «Мама!» – и умер.
|