ГЛАВА XXXIII
Касси
Том
вскоре же понял, чего следует опасаться и на что можно надеяться, живя у такого
хозяина, как Легри. Любая работа горела у него в руках, а по складу своего
характера он был человек старательный и добросовестный. И со свойственным ему
миролюбием Том решил, что усердный труд хотя бы в какой-то мере оградит его от
преследований и мучений, а там – кто знает, может быть, ему удастся спастись
отсюда.
Легри не
мог не оценить своего нового невольника, но он испытывал к нему то смутное
чувство неприязни, которое обычно возникает у всякого дурного человека к
человеку хорошему. От Легри не укрылось, что Том осуждает его жестокое
обращение с беззащитными рабами, а осуждение, хоть и молчаливое, неприятно
чувствовать, даже когда оно исходит от подвластного существа. К своим товарищам
Том относился с непривычными для них лаской и участием, и Легри злобствовал,
видя это. Он купил Тома с тем расчетом, чтобы сделать из него впоследствии
нечто вроде надсмотрщика и поручать ему все хозяйство на время своих отлучек.
Но от невольника, занимающего такую должность, прежде всего требуется жестокость.
Легри решил выработать в нем это ценное качество и через несколько недель
приступил к выполнению своего замысла.
Как-то
утром перед выходом в поле Том с удивлением заметил в поселке новую женщину,
которая сразу обратила на себя его внимание. Высокая, стройная фигура, изящные
руки и ноги, хорошее платье резко выделяли ее в толпе невольников. Ей могло
быть лет тридцать пять – сорок, а лицо ее, которое, раз увидев, трудно было
забыть, говорило о бурной, полной горя жизни. Чистый лоб, резко очерченные
брови, правильный нос, прекрасная линия рта, горделивая посадка головы – все
свидетельствовало о том, что когда-то эта женщина была очень красива. Теперь же
лицо ее бороздили глубокие морщины, проведенные на нем страданиями и муками
уязвленной гордости. Черты его заострились, кожа, обтягивавшая резко обозначенные
скулы, отливала нездоровым, желтоватым оттенком. Но заметнее всего были в этом
лице глаза – большие, сумрачно-темные, опушенные длинными черными ресницами и
полные безысходного отчаяния. Дикая гордость и надменность сквозили в уголках
губ, в каждом движении незнакомки, только подчеркивая страшный контраст,
который являл собой ее взгляд, выражавший бесконечную душевную муку.
Кто она
была, откуда взялась, Том не знал. Она выросла рядом с ним в серых предрассветных
сумерках и, гордо подняв голову, зашагала в поле. Но остальные невольники,
видимо, знали ее. Они оборачивались, поглядывали на эту женщину, явно
взбудораженные ее появлением среди них.
– Нашлась
и на нее управа! И поделом! – сказал кто-то.
– Хи-хи-хи! –
послышался другой голос. – Теперь, небось, хлебнешь горя, белоручка!
– Посмотрим,
как она будет работать!
– Глядишь,
вечером всыпят ей горячих заодно с нами!
– Вот
бы посмотреть, как ее будут пороть!
Незнакомка
не обращала внимания на эти издевки, словно не слыша их, но надменная, злобная
усмешка не сходила с ее лица. Том сразу почувствовал, что эта женщина знавала
лучшие времена. Но каким образом она очутилась теперь в таком унизительном
положении, он не мог понять. Незнакомка ни разу не взглянула на него, не
сказала ему ни слова, хотя всю дорогу шла рядом с ним.
Вскоре
они пришли в поле, но Том и здесь то и дело оглядывался на свою соседку. Ему сразу
стало ясно, что благодаря врожденной ловкости и сообразительности ей легче
справляться с работой, чем другим. Она собирала хлопок быстро, аккуратно и
продолжала все так же надменно усмехаться, словно презирая и эту работу и
унизительность своего положения.
В
середине дня Том перешел ближе к мулатке, которую Легри купил вместе с ним.
Люси, видно, совсем выбилась из сил, еле волочила ноги и все время стонала и
охала. Он улучил минуту и, не говоря ни слова, переложил несколько горстей
хлопка из своей корзины в ее.
– Зачем?
Не надо! – сказала она, растерянно взглянув на него. – Тебе за это
попадет.
И тут
откуда ни возьмись около них вырос Сэмбо, у которого был зуб против этой несчастной
женщины. Он крикнул свирепым гортанным голосом:
– Ты
что это, Люси? Мошенничать вздумала? – и ударил ее тяжелым башмаком, а
Тома хлестнул бичом по лицу.
Том, не
промолвив ни слова, снова принялся за работу, а Люси, и без того еле
державшаяся на ногах, замертво упала на землю.
– Ничего,
сейчас очухается! – со злобной усмешкой сказал Сэмбо. – Мое лекарство
лучше всякой камфоры. – С этими словами он вытащил из обшлага булавку и по
самую головку вонзил ее в ногу женщины. Та охнула и приподнялась с
земли. – Вставай, подлая! Слышишь? Не то хуже будет!
Мулатка
сделала нечеловеческое усилие, встала и начала с лихорадочной быстротой собирать
хлопок.
– Больше
не отлынивай! – крикнул Сэмбо. – Жизни будешь не рада, если что
замечу.
– А
зачем мне жизнь? – сказала женщина, и вскоре до Тома снова донесся ее
голос: – Сколько еще можно терпеть? Господи, помоги нам, что же ты оставил нас?
Не думая
о том, чем это грозит ему, Том подошел к Люси и переложил в ее корзину весь
свой хлопок.
– Не
надо! Не надо! Ведь с тобой бог знает что сделают.
– Что
бы ни сделали, мне будет легче это перенести, чем тебе, – ответил Том и
вернулся на свое место. Все это заняло у него не больше минуты.
И вдруг
незнакомка, которая работала неподалеку и слышала их разговор, устремила на
Тома тяжелый взгляд своих темных глаз, взяла охапку хлопка из стоявшей перед
ней корзины и переложила к нему.
– Не
стал бы ты так делать, если б знал здешние порядки, – сказала она. –
Поживешь у нас с месяц, тогда забудешь, как другим помогать. Лишь бы своя шкура
была цела.
– Да
хранит меня от этого бог, миссис! – воскликнул Том.
– Бог
в наши места не заглядывает, – с горечью ответила ему женщина, принимаясь
за работу, и губы ее снова искривились в презрительной усмешке.
Но Сэмбо
с другого конца поля видел, что она сделала, и зашагал прямо к ней, размахивая
бичом.
– Это
что такое! – закричал он торжествующим голосом. – И ты туда же!
Мошенничать! Ну, берегись! Теперь я над тобой хозяин.
Словно
молния сверкнула в черных глазах женщины. Она выпрямилась, круто повернувшись к
Сэмбо, губы у нее задрожали, ноздри расширились, во взгляде, устремленном на
него в упор, вспыхнули ярость и презрение.
– Посмей
только тронуть меня, мерзавец! Да мне стоит слово сказать, и затравят тебя собаками,
сожгут заживо, разорвут на клочки! Это еще в моей власти!
– Зачем
же ты в поле вышла? – пробормотал Сэмбо, явно струхнув, и нехотя отступил
от нее. – Да разве я что плохое хотел сделать, мисс Касси?
– Тогда
отойди подальше, чтоб духу твоего здесь не было!
И Сэмбо
покорно отправился в дальний конец поля, где у него сразу нашлись какие-то дела.
Женщина
снова принялась собирать хлопок, и работа шла у нее так быстро, что это казалось
настоящим колдовством. К вечеру ее корзина была набита верхом, а за день она
ухитрилась еще несколько раз подбросить хлопка и Тому.
Уже
совсем затемно измученные невольники, неся корзины на голове, потянулись к
сараю, где взвешивался и хранился собранный хлопок. Там их ждал Легри, деловито
переговаривавшийся о чем-то со своими подручными.
– С
этим Томом никакого сладу нет: все время подкладывал Люси хлопок. Если хозяин
не даст ему хорошей острастки, он у нас всех негров перемутит, – сказал
Сэмбо.
– Вот
черт! – возмутился Легри. – Ну что ж, ребята, придется нам образумить
этого прохвоста.
Оба
негра свирепо осклабились.
– Уж
будьте спокойны! Мистер Легри кого хочешь образумит. В этих делах ему сам
дьявол в подметки не годится, – сказал Квимбо.
– Так
вот, я решил – поручу Тому порку негров. Это лучшее средство выбить у него
всякую дурь из головы. Небось, образумится!
– Нелегкое
дело вы задумали, хозяин.
– Ничего,
я своего добьюсь, – сказал Легри, заправляя языком табак за щеку.
– А
уж эта Люси! Вот дрянь-то! Второй такой твари на всей плантации не
найдется, – ввернул Сэмбо.
– Что
ты на нее взъелся, Сэм? Подозрительно!
– Да
ведь она вашего же приказания ослушалась, не пошла ко мне в жены.
– Выпороть
ее, так послушалась бы, – сказал Легри, сплевывая. – Да сейчас не до
этого, очень уж время горячее. Сейчас каждый работник на счету. На вид-то она
хлипкая, а такие самый упрямый народ. До полусмерти придется запороть, пока не
образумится.
– Она
лодырничает, да вдобавок дерзкая такая, только и знает, что брюзжать. Том за
нее нею работу делает.
– Вот
как? Ну что ж, пусть он сам собственноручно Люси и высечет. Во-первых, ему надо
привыкать, а во-вторых, он все-таки не переусердствует. Не то что вы, дьяволы!
– Ха-ха-ха! –
загоготали оба негодяя, подтверждая своим злобным хохотом отзыв, который дал им
Легри.
– Вот
увидите, хозяин, как Том и мисс Касси постарались. Корзина-то у Люси будет полная.
– Я
сам ее взвешу, – многозначительно сказал Легри.
Оба
надсмотрщика снова расхохотались.
– Так…
Значит, мисс Касси полный день работала?
– Да
еще как работала! Будто в нее дьявол вселился со всеми своими чертями!
– Они
всегда при ней, и дьявол и черти, – сказал Легри и, злобно выругавшись,
пошел в сарай.
* * *
Измученные,
примолкшие люди медленно один за другим входили в сарай и со страхом ставили
свои корзины на весы.
Легри
отмечал принятый хлопок на грифельной доске, к которой была приклеена сбоку полоска
бумаги с именами невольников.
Корзина
Тома потянула хорошо, и он отошел в сторону, с тревогой глядя на Люси.
Шатаясь
от усталости, она подошла к весам и поставила на них свою корзину Легри сразу
увидел, что придраться не к чему, и все-таки закричал, притворившись
разгневанным:
– Ах
ты тварь ленивая! Опять недовес! Ну, подожди! Это тебе даром не пройдет!
Люси
застонала и в отчаянии опустилась на скамью.
Настала
очередь женщины, которую называли мисс Касси. Она выступила вперед и с
надменной усмешкой небрежно поставила свою корзину на весы.
Легри
насмешливо, но пытливо заглянул ей в глаза. Она ответила ему твердым взглядом и
проговорила что-то по-французски, еле заметно шевельнув губами. Никто не понял
ее слов, один только Легри, услышав их, изменился в лице. Он занес руку, словно
собираясь ударить ее, но она смерила его презрительным взглядом, повернулась и
вышла из сарая.
– А
теперь, Том, пойди сюда, – сказал Легри. – Помнишь, я говорил, что не
затем я тебя покупал, чтобы ты работал наравне с остальными. Ну, так вот,
получишь повышение: будешь у меня надсмотрщиком. Сегодня с вечера и приступай к
своим новым обязанностям. Возьми вон ту женщину и высеки ее. Ты ведь видал, как
это делается. Справишься?
– Прошу
прощения, хозяин, – сказал Том, – увольте меня от этого. Я к такому
делу не привык, никогда этим не занимался… и не смогу, рука не подымется.
– Ты
у меня к такому привыкнешь, то тебе раньше и во сне не снилось! – крикнул
Легри, схватил ремень и ударил им Тома наотмашь по щеке – раз, другой,
третий. – Ну! – сказал он, остановившись, чтобы перевести дух. –
Все еще отказываешься?
– Отказываюсь,
хозяин, – ответил Том и утер рукой кровь, струйкой сбегавшую по
лицу. – Я готов работать день и ночь, работать до последнего вздоха, но
против совести своей не пойду, хозяин, никогда не пойду.
Голос у
Тома был мягкий, ровный, держался он всегда почтительно, и поэтому Легри считал
его покладистым, трусоватым. Последние слова Тома так поразили невольников, что
они охнули, как один человек. Несчастная мулатка стиснула руки и прошептала:
– О
господи!
Остальные
переглянулись между собой и затаили дыхание, готовясь к неминуемой грозе.
Легри
оторопел от неожиданности, но быстро пришел в себя и рявкнул:
– Ах
ты скотина черномазая! Ему, видите ли, совесть не позволяет выполнить хозяйскую
волю! Да вам, тварям, и думать об этом не полагается! Ты что о себе возмечтал?
В господа метишь? Мистер Том указывает хозяину, что справедливо и что
несправедливо! Так тебе совесть не позволяет высечь эту ведьму?
– Не
позволяет, хозяин, – сказал Том. – Она совсем больная, слабая. Разве
можно быть таким жестоким? Я никогда на это не соглашусь. Хозяин, если вы
хотите меня убить, убейте, а руки я на нее не подниму. Мне смерть и то легче.
Том
говорил тихо, но в этом тихом, мягком голосе слышалась несокрушимая воля Легри
трясло, словно в лихорадке, его зеленоватые глаза так и сверкали, он весь
ощетинился от ярости.
– Ах
ты святоша! Учить нас, грешников, вздумал? А что в библии написано, забыл?
«Рабы, повинуйтесь господам вашим». А кто твой господин? Я! Кто заплатил за
тебя, собаку, тысячу двести долларов? Ты теперь мой, и душой и телом! – И
Легри изо всех сил ударил Тома сапогом.
Но эти
слова пробудили ликующую радость в измученном сердце Тома. Он выпрямился и,
подняв к небу залитое слезами и кровью лицо, воскликнул:
– Нет,
нет, хозяин! Мою душу не купишь ни за какие деньги! Вы над ней не вольны!
– Не
волен? – со злобной усмешкой повторил Легри. – Сейчас посмотрим. Эй,
Сэмбо, Квимбо! Всыпать этому псу, да так, чтобы он месяц очухаться не смог!
Оба
великана, словно исчадия ада, со злобным ликованием схватили свою жертву.
Мулатка в ужасе вскрикнула, остальные невольно поднялись с мест, глядя вслед
Тому, который покорно дал вывести себя из сарая.
|