Увеличить |
Глава двадцатая
Так как наш странник доплыл в своём рассказе до последней
житейской пристани – до монастыря, к которому он, по глубокой вере его, был от
рождения предназначен, и так как ему здесь, казалось, все столь
благоприятствовало, то приходилось думать, что тут Иван Северьянович более уже
ни на какие напасти не натыкался; однако же вышло совсем иное. Один из наших
сопутников вспомнил, что иноки, по всем о них сказаниям, постоянно очень много
страдают от беса, и вопросил:
– А скажите, пожалуйста, бес вас в монастыре не
искушал? ведь он, говорят, постоянно монахов искушает?
Иван Северьянович бросил из-под бровей спокойный взгляд на
говорящего и отвечал:
– Как же не искушать? Разумеется, если сам
Павел-апостол от него не ушёл и в послании пишет, что «ангел сатанин был дан
ему в плоть», то мог ли я, грешный и слабый человек, не претерпеть его
мучительства.
– Что же вы от него терпели?
– Многое-с.
– В каком же роде?
– Все разные пакости, а сначала, пока я его не
пересилил, были даже и соблазны.
– А вы и его, самого беса, тоже пересилили?
– А то как же иначе-с? Ведь это уже в монастыре такое
призвание, но я бы этого, по совести скажу, сам не сумел, а меня тому один
совершенный старец научил, потому что он был опытный и мог от всякого искушения
пользовать. Как я ему открылся, что мне все Груша столь живо является, что вот
словно ею одною вокруг меня весь воздух дышит, то он сейчас кинул в уме и
говорит:
«У Якова-апостола сказано[63]:
«Противустаньте дьяволу, и побежит от вас» и ты, – говорит, –
противустань». И тут наставил меня так делать, что ты, – говорит, –
как если почувствуешь сердцеразжижение и её вспомнишь, то и разумей, что это,
значит, к тебе приступает ангел сатанин, и ты тогда сейчас простирайся противу
его на подвиг: перво-наперво стань на колени. Колени у человека, –
говорит, – первый инструмент: как на них падёшь, душа сейчас так и порхнёт
вверх, а ты тут, в сём возвышении, и бей поклонов земных елико мощно, до
изнеможения, и изнуряй себя постом, чтобы заморить, и дьявол как увидит твоё
протягновение на подвиг, ни за что этого не стерпит и сейчас отбежит, потому
что он опасается, как бы такого человека своими кознями ещё прямее ко Христу не
привести, и помыслит: «Лучше его оставить и не искушать, авось-де он скорее
забудется». Я стал так делать, и действительно все прошло.
– Долго же вы себя этак мучили, пока от вас ангел
сатаны отступал?
– Долго-с; и все одним измором его, врага этакого,
брал, потому что он другого ничего не боится: вначале я и до тысячи поклонов
ударял и дня по четыре ничего не вкушал и воды не пил, а потом он понял, что
ему со мною спорить не ровно, и оробел, и слаб стал: чуть увидит, что я
горшочек пищи своей за окно выброшу и берусь за чётки, чтобы поклоны считать,
он уже понимает, что я не шучу и опять простираюсь на подвиг, и убежит. Ужасно
ведь, как он боится, чтобы человека к отраде упования не привести.
– Однако же, положим… он-то… Это так: вы его
преодолели, но ведь сколько же и сами вы от него перетерпели?
– Ничего-с; что же такое, я ведь угнетал гнетущего, а
себе никакого стеснения не делал.
– И теперь вы уже совсем от него избавились?
– Совершенно-с.
– И он вам вовсе не является?
– В соблазнительном женском образе никогда-с больше не
приходит, а если порою ещё иногда покажется где-нибудь в уголке в келье, но уже
в самом жалостном виде: визжит, как будто поросёночек издыхает. Я его, негодяя,
теперь даже и не мучу, а только раз перекрещу и положу поклон, он и перестанет
хрюкать.
– Ну и слава богу, что вы со всем этим так справились.
– Да-с; я соблазны большого беса осилил, но, доложу
вам, – хоть это против правила, – а мне мелких бесенят пакости больше
этого надокучили.
– А бесенята разве к вам тоже приставали?
– Как же-с, положим, что хотя они по чину и самые
ничтожные, но зато постоянно лезут…
– Что же такое они вам делают?
– Да ведь ребятишки, и притом их там, в аду, очень
много, а дела им при готовых харчах никакого мет, вот они и просятся на землю
поучиться смущать, и балуются, и чем человек хочет быть в своём звании
солиднее, тем они ему больше досаждают.
– Что же такое они, например… чем могут досаждать?
– Подставят, например, вам что-нибудь такое или
подсунут, а опрокинешь или расшибёшь и кого-нибудь тем смутишь и разгневаешь, а
им это первое удовольствие, весело: в ладоши хлопают и бежат к своему старшому:
дескать, и мы смутили, дай нам теперь за то грошик. Ведь вот из чего бьются…
Дети.
– Чем же именно им, например, удавалось вас смутить?
– Да вот, например, у нас такой случай был, что один
жид в лесу около монастыря удавился, и стали все послушники говорить, что это
Иуда и что он по ночам по обители ходит и вздыхает, и многие были о том
свидетели. А я об нем и не сокрушался, потому что думал: разве мало у нас, что
ли, жидов осталось; но только раз ночью сплю в конюшне и вдруг слышу, кто-то
подошёл и морду в дверь через поперечную перекладину всунул и вздыхает. Я
сотворил молитву, – нет, все-таки стоит. Я перекрестил: все стоит и опять
вздохнул. «Ну что, мол, я тебе сделаю: молиться мне за тебя нельзя, потому что
ты жид, да хоть бы и не жид, так я благодати не имею за самоубийц, молить, а
пошёл ты от меня прочь в лес или в пустыню». Положил на него этакое заклятие,
он и отошёл, а я опять заснул, но на другую ночь он, мерзавец, опять приходит и
опять вздыхает… мешает спать, да и все тут. Как ни терпел, просто сил нет! Тьфу
ты, невежа, думаю, мало ему в лесу или на паперти места, чтобы ещё непременно
сюда в конюшню ко мне ломиться? Ну, нечего делать, видно, надо против тебя хорошее
средство изобретать: взял и на другой день на двери чистым углём большой крест
написал, и как пришла ночь, я и лёг спокойно, думаю себе: уж теперь не придёт,
да только что с этим заснул, а он и вот он, опять стоит и опять вздыхает! Тьфу
ты, каторжный, ничего с ним не поделаешь! Всю как есть эту ночь он меня этак
пугал, а утром, чуть ударили в первый колокол к заутрене, я поскорее вскочил и
бегу, чтоб пожаловаться настоятелю, а меня встречает звонарь, брат Диомид, и
говорит:
«Чего ты такой пужаный?»
Я говорю:
«Так и так, такое мне во всю ночь было беспокойство, и я иду
к настоятелю».
А брат Диомид отвечает:
«Брось, – говорит, – и не ходи, настоятель вчера
себе в нос пиявку ставил и теперь пресердитый и ничего тебе в этом деле не
поможет, а я тебе, если хочешь, гораздо лучше его могу помогать».
Я говорю:
«А мне совершенно все равно; только сделай милость,
помоги, – я тебе за это старые тёплые рукавицы подарю, тебе в них зимою
звонить будет очень способно».
«Ладно», – отвечает.
И я ему рукавицы дал, а он мне с колокольни старую церковную
дверь принёс, на коей Пётр-апостол написан, и в руке у него ключи от царства
небесного.
«Вот это-то, – говорит, – и самое важное есть
ключи: ты этою дверью только заставься, так уже через неё никто не пройдёт».
Я ему мало в ноги от радости не поклонился и думаю: чем мне
этою дверью заставляться да потом её отставлять, я её лучше фундаментально
прилажу, чтобы она мне всегда была ограждением, и взял и учинил её на самых
надёжных плотных петлях, а для безопаски ещё к ней самый тяжёлый блок
приснастил из булыжного камня, и все это исправил в тишине в один день до
вечера и, как пришла ночная пора, лёг в своё время и сплю. Но только, что же вы
изволите думать: слышу – опять дышит! просто ушам своим не верю, что это можно,
ан нет: дышит, да и только! да ещё мало этого, что дышит, а прёт дверь… При
старой двери у меня изнутри замок был, а в этой, как я более на святость её
располагался, замка не приладил, потому что и времени не было, то он её так и
пихает, и все раз от разу смелее, и, наконец, вижу, как будто морда
просунулась, но только дверь размахнулась на блоке и его как свистнет со всей
силы назад… А он отскочил, видно, почесался, да, мало обождавши, ещё смелее, и
опять морда, а блок её ещё жёстче щёлк… Больно, должно быть, ему показалось, и
он усмирел и больше не лезет, я и опять заснул, но только прошло мало времени,
а он, гляжу, подлец, опять за своё взялся, да ещё с новым искусством. Уже нет
того, чтобы бодать и прямо лезть, а полегонечку рогами дверь отодвинул, и как я
был с головою полушубком закрыт, так он вдруг дерзко полушубок с меня долой
сорвал, да как лизнёт меняв ухо… Я больше этой наглости уже не вытерпел:
спустил руку под кровать и схватил топор да как тресну его, слышу – замычал и
так и бякнул на месте. «Ну, – думаю, – так тебе и надо», – а
вместо того, утром, гляжу, никакого жида нет, а это они, подлецы, эти бесенята,
мне вместо его корову нашу монастырскую подставили.
– И вы её поранили?
– Так и прорубил топором-с! Смущение ужасное было в
монастыре.
– И вы, чай, неприятности какие-нибудь за это имели?
– Получил-с; отец игумен сказали, что это все оттого
мне представилось, что я в церковь мало хожу, и благословили, чтобы я,
убравшись с лошадьми, всегда напереди у решётки для возжигания свеч стоял, а
они тут, эти пакостные бесенята, ещё лучше со много подстроили и окончательно
подвели. На самого на мокрого Спаса[64],
на всенощной, во время благословения хлебов, как надо по чину, отец, игумен и
иеромонах стоят посреди храма, а одна богомолочка старенькая подаёт мне свечечку
и говорит:
«Поставь, батюшка, празднику».
Я подошёл к аналою, где положена икона «Спас на водах», и
стал эту свечечку лепить, да другую уронил. Нагнулся, эту поднял, стал
прилепливать, – две уронил. Стал их вправлять, ан, гляжу – четыре уронил.
Я только головой качнул, ну, думаю, это опять непременно мне пострелята
досаждают и из рук рвут… Нагнулся и поспешно с упавшими свечами поднимаюсь да
как затылком махну под низ об подсвечник… а свечи так и посыпались. Ну, тут я
рассердился да взял и все остальные свечи рукой посбивал. «Что же, –
думаю, – если этакая наглость пошла, так лучше же я сам поскорее все это
опрокину».
– И что же с вами за это было?
– Под суд меня за это хотели было отдать, да схимник,
слепенький старец Сысой, в земляном затворе у нас живёт, так он за меня
заступился.
«За что, – говорит, – вы его будете судить, когда
это его сатанины служители смутили».
Отец игумен его послушались и благословили меня без суда в
пустой погреб опустить.
– Надолго же вас в погреб посадили?
– А отец игумен не благословили на сколько именно
времени, а так сказали только, что «посадить», я все лето до самых до
заморозков тут и сидел.
– Ведь это, надо полагать, скука и мучение в погребе,
не хуже, чем в степи?
– Ну нет-с: как же можно сравнить? здесь и церковный звон
слышно, и товарищи навещали. Придут, сверху над ямой станут, и поговорим, а
отец казначей жёрнов мне на верёвке велели спустить, чтобы я соль для поварни
молол. Какое же сравнение со степью или с другим местом.
– А потом когда же вас вынули? верно, при морозах,
потому что холодно стало?
– Нет-с, это не потому, совсем не для холода, а для
другой причины, так как я стал пророчествовать.
– Пророчествовать!?
– Да-с, я в погребу, наконец, в раздумье впал, что
какой у меня самоничтожный дух и сколько я через него претерпеваю, а ничего не
усовершаюсь, и послал я одного послушника к одному учительному старцу спросить:
можно ли мне у бога просить, чтобы другой более соответственный дух получить? А
старец наказал мне сказать, что «пусть, говорит, помолится, как должно, и
тогда, чего нельзя ожидать, ожидает».
Я так и сделал: три ночи все на этом инструменте, на
коленях, стоял в своей яме, а духом на небо молился и стал ожидать себе иного в
душе совершения. А у нас другой инок Геронтий был, этот был очень начитанный и
разные книги и газеты держал, и дал он мне один раз читать житие преподобного
Тихона Задонского[65],
и когда, случалось, мимо моей ямы идёт, всегда, бывало, возьмёт да мне из-под
ряски газету кинет.
«Читай, – говорит, – и усматривай полезное: во рву
это тебе будет развлечение».
Я в ожидании невозможного исполнения моей молитвы, стал
покамест этим чтением заниматься: как всю соль, что мне на урок назначено
перемолоть, перемелю, и начинаю читать, и начитал я сначала у преподобного
Тихона, как посетили его в келии пресвятая владычица и святые апостолы Пётр и
Павел. Писано, что угодник божий Тихон стал тогда просить богородицу о
продлении мира на земле, а апостол Павел ему громко ответил знамение, когда не
станет мира, такими словами: «Егда, – говорит, – все рекут мир и
утверждение, тогда нападает на них внезапу всегубительство». И стал я над этими
апостольскими словами долго думать и все вначале никак этого не мог понять: к
чему было святому от апостола в таких словах откровение? На конец того
начитываю в газетах, что постоянно и у нас и в чужих краях неумолчными усты
везде утверждается повсеместный мир. И тут-то исполнилось моё прошение, и стал
я вдруг понимать, что сближается реченное: «егда рекут мир, нападает внезапу
всегубительство», и я исполнился страха за народ свой русский и начал молиться
и всех других, кто ко мне к яме придёт, стал со слезами увещевать, молитесь,
мол, о покорении под нозе царя нашего всякого врага и супостата, ибо близ есть
нам всегубительство. И даны были мне слезы, дивно обильные!.. все я о родине
плакал. Отцу игумену и доложили, что, – говорят, – наш Измаил в
погребе стал очень плакать и войну пророчествовать. Отец игумен и благословили
меня за это в пустую избу на огород перевесть и поставить мне образ «Благое
молчание», пишется Спас с крылами тихими, в виде ангела, но в Саваофовых чинах
заместо венца, а ручки у груди смирно сложены. И приказано мне было, чтобы я
перед этим образом всякий день поклоны клал, пока во мне провещающий дух
умолкнет. Так меня с этим образом и заперли, и я так до весны взаперти там и
пребывал в этой избе и все «Благому молчанию» молился, но чуть человека увижу,
опять во мне дух поднимается, и я говорю. На ту пору игумен лекаря ко мне
прислали посмотреть: в рассудке я не повреждён ли? Лекарь со мною долго в избе
сидел, вот этак же, подобно вам, всю мою повесть слушал и плюнул:
«Экий, – говорит, – ты, братец, барабан: били
тебя, били, и все никак ещё не добьют».
Я говорю:
«Что же делать? Верно, так нужно».
А он, все выслушавши, игумену сказал:
«Я, – говорит, – его не могу разобрать, что он
такое: так просто добряк, или помешался, или взаправду предсказатель.
Это, – говорит, – по вашей части, а я в этом не сведущ, мнение же моё
такое: прогоните, – говорит, – его куда-нибудь подальше пробегаться,
может быть он засиделся на месте».
Вот меня и отпустили, и я теперь на богомоление в Соловки к
Зосиме и Савватию[66] благословился
и пробираюсь. Везде был, а их не видал и хочу им перед смертью поклониться.
– Отчего же «перед смертью»? Разве вы больны?
– Нет-с, не болен; а все по тому же случаю, что скоро
надо будет воевать.
– Позвольте: как же это вы опять про войну говорите?
– Да-с.
– Стало быть, вам «Благое молчание» не помогло?
– Не могу знать-с: усиливаюсь, молчу, а дух одолевает.
– Что же он?
– Все своё внушает: «ополчайся».
– Разве вы и сами собираетесь идти воевать?
– А как же-с? Непременно-с: мне за народ очень помереть
хочется.
– Как же вы: в клобуке и в рясе пойдёте воевать?
– Нет-с; я тогда клобучок сниму, а амуничку надену.
Проговорив это, очарованный странник как бы вновь ощутил на себе наитие
вещательного духа и впал в тихую сосредоточенность, которой никто из
собеседников не позволил себе прервать ни одним новым вопросом. Да и о чем было
его ещё больше расспрашивать? повествования своего минувшего он исповедал со всею
откровенностью своей простой души, а провещания его остаются до времени в руке
сокрывающего судьбы свои от умных и разумных и только иногда открывающего их
младенцам.
[1] Валаам
– остров в северной части Ладожского озера, на котором находился
монастырь.
[2] Послушник
он был или постриженный монах… – Послушниками в русских монастырях
назывались готовящиеся к принятию монашества и исполняющие разные послушания:
церковные службы и хозяйственные работы. Пострижение – обряд посвящения в
монашество, сопровождавшийся крестовидным выстрижением волос на голове
посвящаемого.
[3] …напоминающий
дедушку Илью Муромца в прекрасной картине Верещагина и в поэме графа А. К.
Толстого. – Имеется в виду большая картина Василия Петровича Верещагина
(1835-1909) «Илья Муромец на пиру у князя Владимира», исполненная в 1871 году
для одного из петербургских дворцов; баллада А. К. Толстого – «Илья Муромец»,
напечатана в «Русском вестнике», 1871, № 9.
[4] Епархия
– церковно-административный округ, подчинённый епископу или архиепископу.
[5] Преподобный
Сергий – Сергий (1314-1392) – русский церковный деятель, основатель
монастыря Троицы (г. Загорск); в 1452 году православной церковью объявлен
святым.
[6] Филарет
(Дроздов) (1782-1876) – митрополит Московский, учёный богослов, один из наиболее
реакционных деятелей высшего духовенства.
[7] Стратопедарх
– начальник военного лагеря.
[8] Проскомидия
– первая часть церковной службы.
[9] Иеромонах
– монах, имеющий сан священника.
[10] Рясофор
– ношение в монастыре монашеской одежды без пострижения.
[11] Кантонист
– В России до 1856 года кантонистами назывались дети солдат, обязанные уже в
силу своего происхождения служить в армии.
[12] Ремонтёр
– офицер, занятый подбором и закупкой лошадей для кавалерийской части.
[13] Рарей
Джон (1827-1861) – американский дрессировщик лошадей, создатель особой системы
гуманного обращения с животными. В 1857 году был в России и демонстрировал свой
метод, Автор Кинги «Искусство укрощения и дрессировки лошадей», СПб., 1859.
[14] …князя
Всеволода-Гавриила из Новгорода, которого я за молодечество его сильно уважал…
– Всеволод-Гавриил Мстиславич (ум. в 1137 г.), князь новгородский, сделал
несколько удачных походов, воевал с соседями Новгорода; православная церковь
объявила его святым.
[15] Муравный
– глазированный.
[16] Граф
К. – граф Сергей Михайлович Каменский (1771-1835), жестокий крепостник;
вёл расточительный образ жизни, держал крепостной театр и оркестр; количество
дворни у него доходило до 400 человек. Он же выведен Лесковым в рассказе
«Тупейный художник».
[17] Ворок
– скотный двор.
[18] …старинною
синею ассигнацией жалован. – Бумажные деньги пятирублевого достоинства
синего цвета были выпущены в 1786 году.
[19] Форейтор
(нем. Vorreiter) – верховой кучер при запряжке четвёркой или шестёркой на одной
из передних лошадей.
[20] …битюцкие…
– битюги, русская порода лошадей, разводимая по реке Битюгу в б. Воронежской
губернии.
[21] Кофишенок
(нем. Kaffeeschenk) – придворная должность смотрителя за кофе и чаем.
[22] П…
пустынь – по-видимому, Предтечева Яминская пустынь; находилась в Трубчевском
уезде б. Орловской губернии.
[23] …в
Воронеж, – к новоявленным мощам… – В 1832 году в Воронеже были
«открыты» мощи Митрофания, первого воронежского епископа.
[24] Село
Крутое находится в 10 километрах к юго-западу от г. Ельца.
[25] …разумеется
по-тогдашнему, на ассигнацию… – Ассигнационный рубль стоил тогда, в
1830-1840-х годах, 27 копеек серебром.
[26] Заседатель
– выборный от дворян член уездного суда или судебной палаты.
[27] …от
Митрофания… – из воронежского благовещенского Митрофаниевского монастыря.
[28] Сарацины
– в русском народном творчестве – мусульманские народы.
[29] Хан
Джангар – хан (начальник) Букеевской киргизской орды, кочевавшей в
пределах б. Астраханской губернии; назначенный русским правительством в 1824
году, Джангар числился на государственной службе, получал ордена и чины. Он вёл
крупную торговлю лошадьми, в основанном им в 1826 году посёлке Ханская ставка и
выезжая на дальние ярмарки.
[30] Рынь-пески
(нарын – по-казахски – узкий песок) – гряда песчаных холмов в низовьях Волги.
[31] Зорость
– от зариться – стремиться к чему-либо.
[32] Селикса
– село, расположенное в 50 километрах на юго-восток от Пензы по дороге к
Приволжским степям.
[33] Мордовский
ишим – село в 40 километрах на восток от Пензы.
[34] Курохтан
(турухтан) – степная птица.
[35] Хлупь
– кончик крестца у птицы.
[36] …ибо
и по апостолу Павлу… рабы должны повиноваться. – Имеются в виду следующие
слова Павла («Послание к ефесянам»): «Рабы, повинуйтесь господам своим по плоти
со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу».
[37] …из
Хивы пришли… – Хивинское ханство (на территории нынешних Узбекской и
Таджикской союзных республик) в 1830-1850-х годах находилось во враждебных
отношениях с Россией .
[38] …Керемети
бычка жертвую. – Керемети в чувашской мифологии – добрые духи, живущие в
деревьях.
[39] Зачичкался
– захилел, похудел.
[40] Храпок
– часть переносья у лошади.
[42] Гран-мерси
(франц. grand merci) – большое спасибо.
[43] …Иов
на гноище… – В библии (Книга Иова), рассказывается о том, что бог, желая
испытать веру Иова, лишил его всех детей, богатства и поразил проказой, так что
Иов должен был удалиться из города и сидеть в грязи.
[44] Магнетизм
– принятое в первой половине XIX века обозначение гипнотизма.
[45] Силянс
(франц. silence) – молчание.
[46] Атанде
(франц. attendez) – подождите.
[47] Лонтрыга
– мот, пьяница, праздный гуляка.
[48] Четминеи
(правильнее – Минеи-Четии) – собрание житий святых, расположенных по порядку
месяцев и дней, изданное впервые Димитрием Ростовским и впоследствии
многократно переиздававшееся.
[49] …синие
синицы, и серые утицы, и красные носачи, – только одних белых лебедей нет.
– имеются в виду ассигнации различного достоинства: синие – пятирублевые, серые
– десятирублевые, красные – двадцатипятирублевые, белые – достоинством в 100 и 200
рублей.
[50] «Челнок»
– романс на слова стихотворения Д. В. Давыдова «И моя звёздочка» («Море воет,
море стонет…»).
[51] Ерихонится
– важничает, ломается.
[52] Коник
– ларь с подземной крышкой.
[53] Обельма
– множество.
[54] Анфан
(франц. enfant) – дитя.
[55] Же
ву при (франц. Je vous prie) – я вас прошу.
[57] Мареновые
– окрашенные мареновой (синей) краской.
[58] …у
старых бортей… – Борть – дуплистое дерево, в котором водятся пчелы.
[59] Луновочка
– небольшой предмет серповидной формы.
[60] Зелье
– здесь: порох.
[61] …буки,
или покой, или како… – названия букв б, п, к старославянского алфавита.
[62] В
балагане на Адмиралтейской площади. – В Петербурге (до 1873 года) на
рождество и пасху в деревянных балаганах на Адмиралтейской площади давались
представления для народа.
[63] У
Якова апостола сказано… – Имеется в виду «Соборное послание апостола
Иакова».
[64] …на
Мокрого Спаса… – 1 августа по старому стилю.
[65] Житие
преподобного Тихона Задонского. – имеется в виду многократно
переиздававшееся «Житие иже во святых отца нашего Тихона, епископа
Воронежского, Задонского и всея России чудотворца», вышедшее первым изданием в
1862 году.
[66] Зосима
(ум. 1478) и Савватий (ум. 1435) – преподобные, основатели Соловецкого
монастыря.
|