Увеличить |
Глава двенадцатая
Первым делом, как я за дверь вылетел, сейчас же руку за
пазуху и удостоверился, здесь ли мой бумажник? Оказалось, что он при мне.
«Теперь, – думаю, – вся забота, как бы их благополучно домой
донести». А ночь была самая тёмная, какую только можете себе вообразить. В
лете, знаете, у нас около Курска бывают такие тёмные ночи, но претеплейшие и
премягкие: по небу звезды как лампады навешаны, а понизу темнота такая густая,
что словно в ней кто-то тебя шарит и трогает… А на ярмарке всякого дурного
народа бездна бывает, и достаточно случаев, что иных грабят и убивают. Я же
хоть силу в себе и ощущал, но думаю, во-первых, я пьян, а во-вторых, что если
десять или более человек на меня нападут, то и с большою силою ничего с ними не
сделаешь, и оберут, а я хоть и был в кураже, но помнил, что когда я, не раз
вставая и опять садясь, расплачивался, то мой компаньон, баринок этот, видел,
что у меня с собою денег тучная сила. И потому вдруг мне, знаете, впало в
голову: нет ли с его стороны ко вреду моему какого-нибудь предательства? Где он
взаправду? вместе нас вон выставили, а куда же он так спешно делся?
Стою я и потихоньку оглядываюсь и, имени его не зная,
потихоньку зову так:
– Слышишь, ты? – говорю, – магнетизёр, где
ты?
А он вдруг, словно бес какой, прямо у меня перед глазами
вырастает и говорит:
– Я вот он.
А мне показалось, что будто это не тот голос, да и впотьмах
даже и рожа не его представляется.
– Подойди-ка, – говорю, – ещё поближе. –
И как он подошёл, я его взял за плечи, и начинаю рассматривать, и никак не могу
узнать, кто он такой? как только его коснулся, вдруг ни с того ни с сего всю
память отшибло. Слышу только что он что-то по-французски лопочет:
«ди-ка-ти-ли-ка-ти-пе», а я в том ничего не понимаю.
– Что ты такое, – говорю, – лопочешь?
А он опять по-французски:
– Ди-ка-ти-ли-ка-типе.
– Да перестань, – говорю, – дура, отвечай мне
по-русски, кто ты такой, потому что я тебя позабыл.
Отвечает:
– Ди-ка-ти-ли-ка-типе: я магнетизёр.
– Тьфу, мол, ты, пострел этакой! – и на минутку
будто вспомню, что это он, но стану в него всматриваться, и вижу у него два
носа!.. Два носа, да и только! А раздумаюсь об этом – позабуду, кто он такой…
«Ах ты, будь ты проклят, – думаю, – и откуда ты,
шельма, на меня навязался?» – и опять его спрашиваю:
– Кто ты такой?
Он опять говорит:
– Магнетизёр.
– Провались же, – говорю, – ты от меня: может
быть, ты черт?
– Не совсем, – говорит, – так, а около того.
Я его в лоб и стукнул, а он обиделся и говорит:
– За что же ты меня ударил? я тебе добродетельствую и
от усердного пьянства тебя освобождаю, а ты меня бьёшь?
А я, хоть что хочешь, опять его не помню и говорю:
– Да кто же ты, мол, такой?
Он говорит:
– Я твой довечный друг.
– Ну, хорошо, мол, а если ты мой друг, так ты, может
быть, мне повредить можешь?
– Нет, – говорит, – я тебе такое пти-ком-пе
представлю, что ты себя иным человеком ощутишь.
– Ну, перестань, – говорю, – пожалуйста,
врать.
– Истинно, – говорит, – истинно: такое
пти-ком-пе…
– Да не болтай ты, – говорю, – черт, со мною
по-французски: я не понимаю, что то за пти-ком-пе!
– Я, – отвечает, – тебе в жизни новое понятие
дам.
– Ну, вот это, мол, так, но только какое же такое ты
можешь мне дать новое понятие?
– А такое, – говорит, – что ты постигнешь
красу природы совершенство.
– Отчего же я, мол, вдруг так её и постигну?
– А вот пойдём, – говорит, – сейчас увидишь.
– Хорошо, мол, пойдём.
И пошли. Идём оба, шатаемся, но все идём, а я не знаю куда,
и только вдруг вспомню, что кто же это такой со мною, и опять говорю:
– Стой! говори мне, кто ты? иначе я не пойду.
Он скажет, и я на минутку как будто вспомню, и спрашиваю:
– Отчего же это я позабываю, кто ты такой?
А он отвечает:
– Это, – говорит, – и есть действие от моего
магнетизма; но только ты этого не пугайся, это сейчас пройдёт, только вот дай я
в тебя сразу побольше магнетизму пущу.
И вдруг повернул меня к себе спиною и ну у меня в затылке, в
волосах пальцами перебирать… Так чудно: копается там, точно хочет мне взлезть в
голову.
Я говорю:
– Послушай ты… кто ты такой! что ты там роешься?
– Погоди, – отвечает, – стой: я в тебя свою
силу магнетизм перепущаю.
– Хорошо, – говорю, – что ты силу
перепущаешь, а может, ты меня обокрасть хочешь?
Он отпирается.
– Ну так постой, мол, я деньги попробую.
Попробовал – деньги целы.
– Ну, теперь, мол, верно, что ты не вор, – а кто
он такой – опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а
занят тем, что чувствую, что уже он совсем в меня сквозь затылок точно внутрь
влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как
стекла.
«Вот, – думаю, – штуку он со мной сделал! – а
где же теперь, – спрашиваю, – моё зрение?»
– А твоего, – говорит, – теперь уже нет.
– Что, мол, это за вздор, что нет?
– Так, – отвечает, – своим зрением ты теперь
только то увидишь, чего нету.
– Вот, мол, ещё притча! Ну-ка, давай-ка я понатужусь.
Вылупился, знаете, во всю мочь, и вижу, будто на меня из-за
всех углов тёмных разные мерзкие рожи на ножках смотрят, и дорогу мне
перебегают, и на перекрёстках стоят, ждут и говорят: «Убьём его и возьмём
сокровище». А передо мною опять мой вихрястенький баринок, и рожа у него вся
светом светится, а сзади себя слышу страшный шум и содом, голоса и бряцанье, и
гик, и визг, и весёлый хохот. Осматриваюсь и понимаю, что стою, прислонясь
спиною к какому-то дому, а в нем окна открыты и в серединке светло, и оттуда те
разные голоса, и шум, и гитара ноет, а передо мною опять мой баринок, и все мне
спереди по лицу ладонями машет, а потом по груди руками ведёт, против сердца
останавливается, напирает, и за персты рук схватит, встряхнёт полегонечку, и
опять машет, и так трудится, что даже, вижу, он сделался весь в поту,
Но только тут, как мне стал из окон дома свет светить и я
почувствовал, что в сознание своё прихожу, то я его перестал опасаться и
говорю:
– Ну, послушай ты, кто ты такой ни есть: черт, или
дьявол, или мелкий бес, а только, сделай милость, или разбуди меня, или
рассыпься.
А он мне на это отвечает:
– Погоди, – говорит, – ещё не время: ещё
опасно, ты ещё не можешь перенести.
Я говорю:
– Чего, мол, такого я не могу перенести?
– А того, – говорит, – что в воздушных сферах
теперь происходит.
– Что же я, мол, ничего особенного не слышу?
А он настаивает, что будто бы я не так слушаю, и говорит мне
божественным языком:
– Ты, – говорит, – чтобы слышать, подражай
примерне гуслеигрателю, како сей подклоняет низу главу и, слух прилагая к
пению, подвизает бряцало рукою.
«Нет, – думаю, – да что же это такое? Это даже
совсем на пьяного человека речи не похоже, как он стал разговаривать!»
А он на меня глядит и тихо по мне руками водит, а сам
продолжает в том же намерении уговаривать.
– Так, – говорит, – купно струнам, художне
соударяемым единым со другими, гусли песнь издают и гуслеигратель веселится,
сладости ради медовныя.
То есть просто, вам я говорю, точно я не слова слышу, а вода
живая мимо слуха струит, и я думаю: «Вот тебе и пьяничка! Гляди-ка, как он ещё
хорошо может от божества говорить!» А мой баринок этим временем перестал
егозиться и такую речь молвит:
– Ну, теперь довольно с тебя; теперь проснись, –
говорит, – и подкрепись!
И с этим принагнулся, и все что-то у себя в штампах в
кармашке долго искал, и, наконец, что-то оттуда достаёт. Гляжу, это вот
такохонький махонький-махонький кусочек сахарцу, и весь в сору, видно оттого,
что там долго валялся. Обобрал он с него коготками этот сор, пообдул и говорит:
– Раскрой рот.
Я говорю:
«Зачем?» – а сам рот раззявил. А он воткнул мне тот сахарок
в губы и говорит:
– Соси, – говорит, – смелее, это магнитный
сахар-ментор: он тебя подкрепит.
Я уразумел, что хоть это и по-французски он говорил, но
насчёт магнетизма, и больше его не спрашиваю, а занимаюсь, сахар сосу, а кто
мне его дал, того уже не вижу.
Отошёл ли он куда впотьмах в эту минуту или так куда
провалился, лихо его ведает, но только я остался один и совсем сделался в своём
понятии и думаю: чего же мне его ждать? мне теперь надо домой идти. Но опять
дело: не знаю – на какой я такой улице нахожусь и что это за дом, у которого я
стою? И думаю: да уже дом ли это? может быть, это все мне только кажется, а все
это наваждение… Теперь ночь, – все спят, а зачем тут свет?.. Ну, а лучше,
мол, попробовать… зайду посмотрю, что здесь такое: если тут настоящие люди, так
я у них дорогу спрошу, как мне домой идти, а если это только обольщение глаз, а
не живые люди… так что же опасного? я скажу: «Наше место свято: чур меня» – и
все рассыпется.
|